Я просто не могу
этого позволить. Видите ли, есть вещи, которые я могу себе позволить, а есть
такие,  которые нет.  И  вы  не смеете разговаривать со мной таким тоном.  А
прежде всего вы не смеете отбирать у меня мою добычу, как бы ни страдали при
этом ваши чувства. Вам понятно?
     Возможно,  все дело было в  мягкости его голоса, столь необычной, после
такого жестокого убийства. Или на  Рейфа подействовала  тишина  в  зарослях,
точно  примолкших в  присутствии великого убийцы,  но  только белый  охотник
поспешил  перезарядить  свое  ружье  и  прижал  его  к  себе  покрепче.  Ему
подумалось, что этот новичок и неженка собирается его убить. Ведь  у  него в
руках оружие и стоит он прямо за спиной у Стокса. Заряжено ли это ружье? Или
Воберн успел  расстрелять все патроны? Стокс не знал наверняка,  но  за годы
охоты  он научился  чувствовать настоящую  опасность, а сейчас  ему  грозила
весьма серьезная опасность.
     Стокс  покрепче уперся ногами  в землю и  очень  медленно,  держа ружье
наизготовку,  обернулся. И вот перед  ним Реджинальд Воберн Третий, улыбаясь
так же фатовато и глупо, как всегда, пытается счистить грязь с одежды.
     -- Ох,  да  ладно тебе, -- сказал Реджинальд.  -- Ты что-то  уж слишком
серьезный стал. Ради Бога, не стоит  воспринимать меня так буквально. Скажем
отцу,  что это  я убил  слона, ты  получишь  свои  деньги,  а моя  семья  на
некоторое время оставит меня в покое. Идет?
     -- Конечно, -- согласился Рейф, недоумевая, как он мог так ошибиться.
     В ту ночь он пил со своим клиентом и поднял тост за удачную охоту, хотя
голова слона была слишком  изуродована, чтобы стать  хорошим трофеем. Еще он
поднял тосты за пигмеев и за  Африку, хотя Реджи заверял  всех, что  никогда
больше сюда не вернется.
     Рейф Стокс отправился в свою  палатку и заснул так крепко, как никогда.
Ибо больше  он не проснулся. Как  только охотник захрапел, Реджи зашел в его
палатку  с обеденным ножом и сначала перерезал ему глотку, а потом  погрузил
лезвие в сердце.
     Это было восхитительно. А когда они возвращались в  цивилизованный мир,
Реджи вдруг обнаружил, что пигмеи больше не понадобятся ему -- в аэропорт он
доберется  и сам. Тогда в  качестве  легкой закуски он разнес им  черепа  из
пистолета.  Если   попасть  точно  в  затылок,  обнаружил  Реджи,  то  мозги
разлетаются, точно  овсянка из  разбитой  миски,  а пуля погружается в них с
легким  всплеском.  Восхитительно! Оказалось, это гораздо лучше, чем поло  и
охлажденные напитки  на белых верандах, лучше, чем бейсбольные матчи летом в
Ньюпорте, лучше, чем гашиш в Танжере. Даже лучше, чем секс.
     Для этого он появился на свет.
     Отец его мгновенно понял, что перемена произошла.
     --  Ваше высочество,  -- сказал  он.  Реджи  протянул ему  правую  руку
ладонью вниз, и отец, опустившись на одно колено, припал к ней с поцелуем.
     --  Было  бы  весьма удачно,  если  в  этот кореец  оказался  тем самым
корейцем, -- сказал Реджи. -- Но мы собираемся убедиться в этом наверняка.
     В своей новообретенной  мудрости, он  понял  вдруг седьмой камень. Надо
использовать время. Именно это даровали им протекшие столетия. Время.
     Сначала  следует  выяснить,  тот ли  это кореец, а потом они используют
весь  опыт долгих  лет,  чтобы  найти  верный  способ  сразить  убийцу.  Это
справедливо и  правильно.  Король  никогда  не станет кланяться  наемнику, а
иначе даже следы его собственных королевских ног не будут ему принадлежать.
     Единственно, что  теперь не  нравилось Реджи в Палм-Бич  -- это то, что
город находился в  Америке.  Если случится здесь кого-то  убить, уладить все
будет  не  так  просто, как  принято среди  цивилизованных  людей  в  Заире.
Американцы реагируют на  убийство, точно настоящие  истерики. Они немедленно
запрут его  в тюрьме, а он не может  позволить себе тратить время на отсидку
за  убийство  какого-то  там  американца.  Но  когда  почувствуешь  на руках
человеческую  кровь, уже никакие  слоны,  олени или  козы тебя  не  устроят.
Придется быть несколько поосторожнее со  своим новым увлечением, пока он  не
прикончит корейца, если, конечно, это тот самый, нужный ему кореец.
     Реджи размышлял  так, поглядывая на Дрейка, дворецкого. Интересно,  как
бы выглядело сердце Дрейка, бессильно пульсируя вне грудной клетки?
     --  Вы хотите,  чтобы я  что-то сделал с вашим  ножом, мастер Реджи? --
спросил дворецкий, заметив, как кончик ножа нацелился в него.
     -- Ничего, -- вздохнул Реджи.
     Палм-Бич находится в Америке!
     Он  сосредоточился  на   фотографии   камня.   После   стольких   веков
первоначальный  замысел наконец  стал ясен. Меч, огонь, ловушки --  одно  за
другим. Реджинальд Воберн Третий  представлял себе  разочарование и  уныние,
которое испытывали последователи принца Во, когда терпел поражение очередной
способ.  Но ведь  на  самом  деле  никакого  поражения не  было.  Было шесть
способов узнать, что не сработает.
     А седьмой сработает.
        "Глава четвертая"
     Наступило чудесное,  почти до  боли прекрасное  багамское утро на Малой
Экзуме. Первые поцелуи солнца расцветили горизонт пурпурными, синими и алыми
тонами, точно  сказочное дитя  удачно разрисовало акварелью просторный холст
небес.
     В  то  утро  цапли  расположились на отдых в мангровых зарослях, и рыбы
чуть смелее обычного шмыгали с отмелей в болото, потому что Чарли  Костлявая
Рыбка умер, и констебль прежде всего строго наказал скрывать сию прискорбную
новость от туристов.
     Чарли Костлявая Рыбка, который сопровождал стольких туристов по отмелям
Малой Экзумы, где они могли наслаждаться  охотой на проворных, точно ракеты,
рыбок  с острыми зубами  и бойцовским нравом, теперь позволял волнам омывать
свои глаза и даже не  мигал.  Вода  плескалась у его  носа, а  он не  пускал
пузырей, море омыло ему рот, и маленькая рыбка плескалась между его зубов.
     Чарли Костлявую Рыбку  так запутали в  перекрученных корнях  мангрового
дерева,  что ночью,  в  начале  прилива, он  еще  успел немного подышать. Но
потом, когда море поднялось  повыше, Чарли мог дышать только водой.  Местные
жители всегда говорили, что Чарли -- скорее рыба, чем человек, но оказалось,
что это не совсем так. И явным доказательством тому было тело, болтавшееся в
корнях, когда  прилив отступил.  Рыбки и  под  волнами продолжали  резвиться
между корнями, а Чарли Костлявой Рыбки уже не было в живых.
     -- Это не убийство, --  заявил констебль со странным рубленным акцентом
жителей  Багамских  островов,   ведущим   свое   происхождение  частично  от
британцев,  частично  от  африканцев,  частично от караибов,  а частично  от
всяких разных пришельцев, веками торговавших и пиратствовавших в этих водах.
-- Не убийство, и не смейте ничего болтать белым.
     -- Ни одной живой душе не  говорить! Да отсохни моя язык и лопни кость,
--  поклялась Мэри  Корзинка,  которая плела и  продавала туристам  корзинки
неподалеку от Дома правительства.
     -- Только белым не говорить, -- пояснил констебль.
     Белые означало туристы, а малейший намек на убийство вредит туристскому
бизнесу.  Но констебль был двоюродным  братом Мэри  и понимал,  что  для нее
сохранить жуткую новость в полной тайне  слишком тяжело. И разумеется, чтобы
не умереть,  ей придется все рассказать приятельницам. И она будет  подробно
описывать, как нашла Чарли Костлявую Рыбку, и как он выглядел, когда "рыбки,
с  которыми он всегда  дружил, заплывали ему в  рот, точно его зубы  --  это
коралловые заросли".
     А  потом она непременно добавит с  громким понимающим смехом, что  зубы
Чарли, вероятно, в первый раз были отчищены как надо.
     Все люди рано или поздно умирают, и лучше смеяться под солнцем Багамов,
чем подобно белым людям мотаться повсюду,  беспощадно изменяя  мир,  который
все  равно  никогда  по-настоящему  не  меняется.  Будут другие  охотники за
рыбками, придут новые рассветы,  и иные мужчины будут  любить иных женщин, а
Чарли Костлявая Рыбка  был  хорошим парнем,  вот и все. Но в то  утро весьма
огорчительно и опасно было бы расспрашивать о нем местных жителей, задаваясь
вопросом, кто убил Чарли, ведь менее всего вероятно, что он мог сам  утонуть
в мангровых зарослях, которые знал, как свои пять пальцев.
     Весть о  смерти  Чарли  сразу же вытеснила другую новость  о том, что у
"Дель  Рей  Промоушен"  появился новый  владелец,  прежние  владельцы  новых
кондоминиумов  уступили  место белым. Странные это были ребята. Похоже,  они
немного знали  остров.  Приятели  Мэри Корзинки поговаривали, что некогда на
острове жила  семья  с похожей  фамилией,  но потом  все  разъехались -- кто
отплыл в Англию, а кто -- еще куда-то. Эти люди всегда держались  вместе,  и
кое-кто даже  утверждал,  что они уже были на  острове, когда  тут появились
рабы. Впрочем, эти россказни не  шли  ни  в какое  сравнение  с захватывающе
интересной  новостью  о  смерти Чарли Костлявой  Рыбки  в  столь  любимом им
мангровом болоте.
     Реджинальд Воберн Третий встретился с извиняющимся  констеблем  в своем
кабинете и с горечью узнал, что проводник по болотам не сможет сегодня снова
сопровождать его на ловлю рыбок.
     -- Слабое сердце,  мистер Воберн, сэр, --  пояснил констебль. --  Но мы
подыскали вам других, таких же хороших. Вы купили тут хорошее местечко, и мы
рады  вас  приветствовать на острове. На острове люди дружелюбны.  И пляжи у
нас удобные. И солнца вдосталь.
     -- Благодарю, -- откликнулся Реджи  и подумал, что парень вещает, точно
рекламное объявление.
     Он подождал, пока констебль уйдет, а потом скрылся в комнате без  окон.
Мигнул от  резкого  направленного света фонаря, укрепленного  на потолке. Он
озарял большой круглый  камень, лежавший на покрытом зеленым бархатом столе.
Реджинальд закрыл  за собой дверь и надежно запер ее, потом подошел к столу,
упал  на  колени  и  приник  страстным  горячим  поцелуем к  резному  камню,
появившемуся из древнего царства, где правили его, Реджинальда, предки.
     Послание каким-то  образом стало  еще понятнее,  когда он  прочитал его
непосредственно  на  самом  камне.  Его время настало!  Он был  первым сыном
первого  сына, происходящим по прямой линии от  великого  родоначальника  их
семьи. Если седьмой камень не ошибается, голова корейца слетит с плеч, точно
зрелая слива с тонкой ветки.
     Разумеется,  в  послании  предков оставались  еще кое-какие  неясности.
Реджинальд размышлял над одним странным словосочетанием. Перевести его можно
было примерно так: "один дом, две головы одного мастера". Две сливы на одной
ветке. Что это, просто поэтический  прием? Или камень обладал гораздо  более
обширным и точным знанием, чем Реджинальд  даже осмеливался предположить? Он
посмотрел на то место, где описывалось, как он будет убивать, и увидел,  что
слово обозначает также и "потребность убивать".  Значит, камень знал. Знал о
нем, Реджи.
     Накануне вечером Реджи нужен был этот несчастный проводник, он нуждался
в нем сильнее, чем когда-либо нуждался в женщине или даже в глотке воды  для
утоления жажды. Человек,  которого  Реджи  прикрутил к корням, выглядел  так
беспомощно, когда вода начала  подниматься. И  теперь еще  слова несчастного
вызывали у убийцы сладостную легкую дрожь.
     -- Почему вы смеетесь, хозяин? -- спросил тогда Чарли Костлявая Рыбка.
     Конечно  же  Реджи  смеялся,  ведь  это   было   такое   восхитительное
наслаждение,  точно легкая закуска перед сливами. Сливы. Именно  так говорил
камень. Означает ли  это, что ему придется убить не  одного корейца? А  если
так, то кого же еще?
     Он уже  давно нанял лучшего  специалиста в области  подслушивания, дабы
тот установил во владениях корейца новейшие устройства такого рода. Это тоже
было описано на камне за тысячи лет до изобретения подобных устройств. А что
же  еще могли  подразумевать такие слова:  "уши,  совершеннее  обычных ушей,
глаза, совершеннее обычных глаз будут в твоей власти, когда начнется великая
охота"?  Еще  тогда предка знали, что при  его жизни наступит  час отмщения.
Реджи  сразу  станет  известно  любое  слово,  сказанное  корейцем  и  белым
человеком,  который  сопровождал  его. Так  что  же означают  "сливы" -- два
корейца или белый и кореец?
     Кто-то постучал в дверь, но Реджи не обратил на это внимания. Он  хотел
спокойно поразмыслить над значением послания, выбитого на камне.
     У  Римо  имелся блестящий способ вызывать обслуживающий персонал, когда
оный  персонал  не  желал обращать  на  него внимания. Никто не  отвечал  на
вызовы. Никто не откликнулся, когда Римо снял трубку  и нажал все  имевшиеся
на  телефоне кнопки.  Никто не явился  и  тогда, когда он надавил  на звонок
вызова  прислуги,  обещавший немедленное  обслуживание  клиента.  Надпись на
звонке гласила: "Мы появимся еще раньше, чем вы снимете палец со звонка".
     Он снял  палец  со  звонка,  потом  позвонил еще  раз.  Управляющий  не
появился, метрдотель тоже не появился, как,  впрочем, и  его заместитель,  и
администратор, и некто, именуемый "распорядитель развлечений".
     Тогда  Римо  воспользовался  маленькой   уловкой,  всегда   оказывавшей
соответствующее воздействие на прислугу, должна была она сработать и сейчас,
в  "совладении  с  полным  обслуживанием --  единственное  наше  отличие  от
первоклассного отеля состоит в том, что здесь все принадлежит вам".
     Римо вышиб часть  стены  и через  пролом  вышвырнул  наружу стол.  Стол
приземлился  в рощице  цветущих алоэ.  Бумаги,  аккуратно сложенные на  нем,
разлетелись по всему  пляжу. Затем Римо  выставил окно. Оно  и так  уже было
практически свободно. Ибо большая часть стены, в которой оно находилось, уже
благополучно лежала внизу, на подстилке из алоэ.
     Трое людей  в белых  одеждах, перепоясанных  красными  кушаками,  бегом
влетели в комнату.
     -- Прекрасно. Вы и есть комнатная обслуга? -- поинтересовался Римо.
     Все трое нервно оглядели кабинет, не отделенный теперь от внешнего мира
ни  стеной,  ни  окном. Зрелище оказалось  Захватывающим.  Они  не  заметили
никаких приспособлений, которыми Римо мог бы воспользоваться. Следовательно,
он должен был все  это сотворить  голыми руками, сообразила ретивая тройка и
хором откликнулась:
     -- Вы звонили, сэр?
     --  Верно,  --  согласился  Римо. -- Мне бы  хотелось  получить немного
свежей воды и рису.
     --  У  нас  имеется стандартный  завтрак  "Дель Рей  Багамас",  который
состоит  из  кукурузных оладий, бекона, яиц  и тостов,  а  также  вкуснейшие
сахарные булочки.
     -- Я хочу свежей воды, и я хочу рису, -- терпеливо повторил Римо.
     -- Мы можем приготовить вам рис.
     -- Нет, вы не можете приготовить мне рис. Вы не умеете готовить рис. Вы
представления не имеете, как следует готовить рис.
     -- У нас очень нежный и рассыпчатый рис, каждое зернышко отдельно.
     -- Верно,  -- подтвердил Римо. -- Вы не  знаете,  как  следует готовить
рис. Он должен был клейким. Вот как надо его варить. Хорошим и клейким.
     Все трое посмотрели на отсутствующую стену. Они не знали, что скажет об
этой стене новый владелец,  зато они прекрасно знали, что им следует сказать
о рисе.
     -- Клейкий -- это правильно.
     -- Точно кашица, -- добавил метрдотель.
     -- Верно, -- снова согласился Римо.
     Он прошелся с ними по главной кухне, где красовалась подгорелая свинина
и прогорклые сахарные булочки, ядовитые обсахаренные изюминки в них гнили на
утренней  жаре. Римо удостоверился, что ему дали рис из запечатанного мешка,
потому что зерна  из открытого мешка могли впитать  в себя  кухонную вонь. В
первые дни своего обучения он страстно мечтал о ломтике бекона, и  тогда ему
было сказано, что однажды он сам сочтет эту пищу столь же отталкивающей, как
мертвое тело любого животного.
     А теперь Римо даже  трудно было представить, что когда-то такая еда ему
нравилась.
     Он  взял рис и поблагодарил. Один из поваров предложил приготовить рис,
но ему тут же сообщили, что Римо любит клейкую кашицу.
     -- Неужели ему это нравится?
     -- Никто  ведь  не заставляет  вас это  есть, --  сказал Римо повару, а
официанту, с улыбкой ожидавшему распоряжений, бросил: -- Дайте пройти.
     Накануне  кто-то  посадил  пальму  у  входа   в  их  с   Чиуном  домик,
предполагалось,  что она будет  давать  приятную  тень.  Римо  же  дерево не
понравилось, поэтому  он, проходя мимо, переломил ствол. Не  пришлись ему по
вкусу  и  бетонные ступени,  поэтому он  превратил нижнюю  в смесь  песка  с
гравием  -- просто чтобы посмотреть,  как  это будет выглядеть. В  доме Чиун
кисточкой вносил новые строки в пергамент с летописью Синанджу.
     -- Смит звонил? -- спросил Римо.
     -- Ни сегодня, ни вчера, ни позавчера.
     -- Ладно.
     -- Приятный  получается  отдых,  -- заметил Чиун.  --  А  мне еще  надо
занести в хроники столько важных событий.
     -- Если тебе  это  так  нравится, --  отозвался  Римо.  --  Я собираюсь
готовить рис.
     -- Но  ведь  у  тебя  отпуск, -- возразил Чиун. -- Пусть они приготовят
тебе рис.
     Он  снова  коснулся  кисточкой пергамента Синанджу.  Казалось, кисточка
сама наносит  изящные иероглифы.  Описывая последние несколько  лет истории,
Чиун даже  не  упомянул, что  новый  мастер, которого  он  обучает --  белый
человек. А теперь  он столкнулся с определенной трудностью: как  внести этот
факт  в  хроники,  чтобы  не было похоже на  то, будто он сознательно раньше
обходил его.
     Сперва он решил вообще не упоминать, что Чиун, -- который когда-нибудь,
как он надеялся,  будет назван  Великим Чиуном, --  передал секреты Синанджу
белому  человеку.   Тем  более,  что  нигде   не  встречается  упоминаний  о
национальности остальных Мастеров Синанджу. Разве оговаривается, что Великий
Ванг был уроженцем Востока? Или что он был корейцем  и родился в Синанджу? А
Пак,  Ви или Дейу? Разве история сообщает, что все эти Мастера были родом из
корейской деревни Синанджу?
     Однако  не будут ли потомки  обвинять Чиуна  в том, что он не сообщил о
происхождении Римо, который родился не только  не в Синанджу или не в Корее,
но  даже не  на Востоке? Чиун откровенно и прямо задавал себе этот вопрос. К
сожалению, его отвлекли  прежде, чем он  сумел столь  же прямо и  откровенно
ответить себе же, что винить его абсолютно не за что.
     -- Папочка, -- заявил Римо. -- Я злюсь и не знаю, почему я злюсь. Я без
всякой на  то причины ломаю стены. Мне хочется  что-то  делать, но я даже не
знаю, что именно я хочу. Я чувствую себя так, будто утрачиваю что-то важное.
     Чиун некоторое время молча раздумывал.
     -- Папочка,  я схожу с ума. Я теряю  себя.  Чиун медленно кивнул. Ответ
стал  очевиден.  Если  даже он, Чиун, решит, что  с  его  стороны отсутствие
упоминания  о белом происхождении Римо вполне  естественно и  не заслуживает
порицания, то как поступит Римо, когда он сам начнет  писать историю  своего
Мастерства? Сообщит ли, что --  он белый,  тем самым  давая понять, как лгал
Великий  Чиун  на  протяжении многих лет? И перестанет ли тогда Великий Чиун
быть Великим? Это все следует хорошенько обдумать.
     -- Итак, что же ты скажешь? -- спросил Римо.
     -- О чем?
     -- Я сойду с ума?
     -- Нет, -- возразил Чиун. -- Я тебя  тренировал.  Чиун нанес  кисточкой
еще несколько штрихов. Возможно, следует лишь  намекнуть на  белизну Римо, а
потом рассказать, как возникает ощущение, что Римо  стал настоящим Синанджу,
а  затем корейцем и, разумеется, уроженцем деревни. Таким образом, создастся
впечатление, будто  под уродливой оболочкой  белого человека, Чиун обнаружил
подлинного корейца, гордого и благородного.
     Впечатление-то создать  можно,  но позволит  ли  Римо сохранить его? Он
хорошо  знал  Римо.  Тот никогда не стыдился  своего белого происхождения. И
никогда не станет его скрывать.
     -- Чиун, я очень странно себя чувствую, как  будто во мне что-то  не  в
порядке. Это тоже часть моего обучения? Ты когд