ться золотая медаль. И мы вернемся оттуда в лучах славы.
     Смит прокашлялся.
     - Да, так вот, Римо, как я говорил, нам не известно, кто замешан в этом
деле.
     - Как всегда. Пошли, Чиун, нам надо ехать.
     Он встал со стула, и Смит быстро проговорил:
     - Я так думаю, что в Москве вам лучше не слишком бросаться в глаза.
     - С его большим белым носом это будет нелегко, - заметил Чиун.
     -  Он имеет в  виду, что я там  не должен  завоевывать никаких медалей,
папочка, - пояснил Римо.
     Чиун посмотрел на Смита с таким выражением, будто, по его мнению,  того
следовало немедленно поместить в сумасшедший дом.
     - Что?! - воскликнул он. - Проиграть?!
     Смит пожал плечами.
     -  А  иначе как  это  будет выглядеть,  если  Римо  попадет  на  экраны
телевизоров?
     - Великолепно, - сказал Чиун. - Если только он не будет в плохой форме.
Но я постараюсь поработать с ним, чтобы этого не случилось.
     - Может, и  великолепно,  но определенно опасно, - сказал Смит. - Тайна
КЮРЕ  может  открыться.  Жизнь  Римо  окажется  под  угрозой.  Вы  ведь  это
понимаете, не так ли?
     - Конечно, я это понимаю, - ответил Чиун. - Я же не ребенок.
     -  Вот и хорошо, - сказал Смит и обратился  к Римо: - Запомните: мы  не
сбрасываем со счета ничего. Ни юаровцев, ни родезийцев, ни вообще кого бы то
ни было. Будем искать. Чиун?
     - Ясно.
     - Спасибо, что понимаете.
     - Ну кто же благодарит человека за то, что он умен, император? - сказал
Чиун. - Просто я достаточно умен, чтобы все понять и войти в ваше положение.
     Оставшись в  своем кабинете  один, Смит  заволновался. Слишком уж легко
сдался Чиун. И Смит дал себе слово, что непременно будет смотреть  Олимпиаду
по телевизору, которого вообще-то не переваривал.
     Когда они вышли в коридор, Чиун сказал Римо:
     - Этот  человек с  каждым днем все больше и  больше теряет рассудок. Ты
только представь себе! Проиграть!
     Уже ведя машину в аэропорт Кеннеди, Римо спросил:
     - Чему это ты ухмыляешься, Чиун?
     Мастер Синанджу  не ухмылялся.  Он улыбался, согретый  сознанием  своей
гениальности.
     - И что же тебе подсказывает твоя гениальность?
     - Я придумал план,  благодаря которому стану звездой и в то же время не
дам этому ненормальному Смиту повода в чем-либо нас обвинить.
     - Я оставляю без внимания твое "стану звездой" и хочу спросить только о
том, чего ты ждешь от меня? - проговорил Римо.
     Чиун потер свои сухие руки с  длинными ногтями, выражая  таким  образом
безмерное удовлетворение.
     -  Мы  немножко покалечим  всех  американских  спортсменов. Конечно, не
серьезно. Я  ведь знаю, как ты  щепетилен  на этот  счет.  Только  до  такой
степени, чтобы они не могли участвовать в соревнованиях. Тогда вместо них во
всех видах спорта выступишь ты, выиграешь  все золотые медали и  заявишь  на
весь  мир, что  всем  этим ты обязан только мне,  своему  тренеру,  а я буду
делать рекламу на телевидении и зарабатывать деньги.
     - Замечательно, - сказал Римо.
     - Еще бы, - подхватил Чиун.
     - Кроме одного момента.
     - Назови его, - потребовал Чиун.
     - Я этого не сделаю.
     - Прошу прощения, не понял - Чиун вложил в свой голос все презрение, на
какое был способен.
     - Смитти никогда не поверит  в то, что наши спортсмены ни  с  того ни с
сего вдруг заболели или стали жертвами несчастного случая. Да еще все сразу.
     Чиун нахмурился.
     - Х-м, - произнес он. - А если половина?
     - Даже если один, - сказал Римо. - Это сразу бросится в глаза. Смит тут
же  обо всем догадается, а если он только заподозрит, что ты приложил руку к
тому, чтобы завалил нашу команду, это будет означать, что  подводная лодка с
твоим любимым золотом, которая каждый ноябрь приходит в Синанджу, накрылась.
     -  Да,  бывают все-таки  случаи, когда белый  человек говорит  разумные
вещи. Придумаем что-нибудь другое.
     И,  откинувшись на  спинку  сиденья,  Чиун погрузился в молчание. Новая
идея, еще лучше, чем  прежняя, не заставила себя долго ждать, но он решил не
говорить о ней  Римо,  обладающему  этим мерзким, типичным  для  американцев
мировоззрением неудачника, вечно  ищущего причину, по которой нельзя сделать
то или иное дело.
     Его  новой  идеей  было  вывести  из  строя  не  только   американских,
спортсменов, но и  всех остальных  участников Олимпийских игр. И  тогда Римо
будет объявлен победителем ввиду неявки соперников.
     Этот план поправился Чиуну еще больше.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

     Это была уже новая Россия. Ушли в туман истории миллионы кровавых жертв
сталинских репрессий и эпизодических расправ  хрущевского  периода. Массовое
уничтожение собственного народа прекратилось. Однако последователи Сталина и
Хрущева  так  же маниакально  ненавидели  иностранцев, а  вызов в Кремль для
большинства  русских по-прежнему  служил причиной  того,  что  их  прошибало
холодным потом.
     Ибо в России, что  в старой, что в  новой,  одно оставалось неизменным:
некоторые из тех, кого вызывали в Кремль, никогда больше не возвращались.
     Однако, когда  туда  вызвали  Дмитрия  Соркофского,  полковника  КГБ  -
русской тайной  полиции,  - он  только удивился,  почему  его так  долго  не
вызывали.
     Соркофский был человеком гордым,  он гордился своей служебной карьерой,
а  также  своими дочерьми:  Ниной, одиннадцати  лет,  и семилетней Мартой. В
равной степени он гордился  и их матерью, красавицей  Наташей, пока  она  не
умерла пять лет назад в возрасте тридцати двух лет.
     Идя по  московским улицам  на эту аудиенцию, Соркофский  знал,  что ему
предстоит получить задание,  самое  важное за всю  его карьеру, и  душа  его
скорбела лишь о  том, что с  ним нет его Наташи, которая могла бы все это  с
ним разделить.
     Наташа была  на  пятнадцать лет моложе его  и так  полна  жизни, что он
чувствовал себя с ней молодым. Он так никогда и не  понял,  что заставило ее
влюбиться  в  него,  этакого  безобразного старого  медведя,  но был  просто
счастлив,  что  так  случилось.  Счастлив  и  горд.  Он  вспоминал, как  его
прямо-таки  распирало от  гордости, когда он ходил  куда-нибудь  с  Наташей,
держа ее  под руку, и видел, как  другие мужчины  провожают  их взглядами. А
потом ей сказали, что у нее неизлечимая болезнь, рак кости.
     Но несмотря  на  это, она  стойко  держалась последние шесть месяцев, а
когда умерла,  он вдруг ощутил чувство вины перед ней -  из-за того, что она
каким-то  образом  сумела  сделать  эти шесть месяцев счастливейшими  в  его
жизни, в то время как им, по всем законам, следовало быть самыми печальными.
Но она  даже слышать не хотела о печали.  Ей совершенно не  о  чем горевать,
говорила  она  Дмитрию. У  нее растут  две замечательные  дочери,  и  у  нее
совершенно замечательный муж.
     Остановившись посреди улицы, Соркофский потер  рукой неровные бугры, из
которых, казалось, было слеплено все его лицо.  Как она могла так относиться
к нему? Он поднес руку к глазам и, ощутив влагу, быстро смахнул ее.
     У Дмитрия  Соркофского  была кличка Носорог.  Ростом  он  был около ста
девяноста сантиметров  и весил сто десять  килограммов.  Его неандертальские
надбровья  давали  совершенно  неправильные   представления  об  уровне  его
интеллекта, который был  весьма высок. Руки  его скорее походили на огромные
лапы, и тем не менее Наташа часто называла их самыми нежными на свете.
     Он  так  гордился ею! Равно как и своей профессией,  и, когда, прибыв в
Кремль  к начальству, был назначен ответственным за безопасность Олимпийских
игр, не  испытал  никакого  волнения, - во-первых, потому, что  считал  себя
наиболее подготовленным для  такого дела, а во-вторых,  потому,  что не было
Наташи, которая могла бы разделить с ним его торжество.
     Его  начальник,  мужчина  с  черными кустистыми  бровями,  сказал,  что
решение это  принято  на  высшем  уровне,  в  связи  с  просьбой американцев
разрешить им  прислать  для охраны их  спортсменов своих агентов  из  службы
безопасности.
     - И что им ответили? - спросил Соркофский.
     - Им  ответили: нет. Американские  империалисты тотчас ухватились бы за
эту возможность, чтобы наводнить нашу страну шпионами из ЦРУ.
     Соркофский  кивнул, задав  себе вопрос,  верит ли  его начальник  в эту
чепуху  сам,  поскольку  прекрасно  знал,  что  все  это не  имеет  никакого
значения. Американцы в любом случае могли заслать своих агентов. Он знал это
потому, что сам поступил бы так же при подобных обстоятельствах.
     Затем ему пожелали успехов в выполнении задания.
     Но как только он начал  подбирать  группу, начальство сообщило ему, что
американцы  выразили протест премьер-министру,  после чего пришлось пойти на
компромисс. К его группе  будет подключен один  человек, капитан полиции  из
Западной Германии по имени Вильгельм Бехенбауэр.
     - Все в порядке, - сказал Соркофский, - Мы с ним сработаемся.
     -   Вы  знаете  этого   человека?  -  спросил   начальник  с  внезапным
подозрением.
     - Нет. Просто я могу сработаться с кем угодно.
     Капитан  Вильгельм Бехенбауэр вовсе не радовался отправке в Россию. Ему
совсем не нравилось, что его надолго отрывают от семьи.
     Его сын учился в девятом классе, и  жена, достойная  женщина, способная
управиться с двенадцатилетней дочерью Хельгой, не вполне  годилась для того,
чтобы сладить с пятнадцатилетним Гансом. Парень нуждался в твердой отцовской
руке.
     Бехенбауэр был ростом около ста семидесяти сантиметров, подтянут, - вес
его  никогда  не  превышал шестидесяти  трех килограммов, - элегантен, любил
хорошо одеваться. У него были всегда безукоризненно подстриженные  усики,  и
он тоже имел кличку. Его прозвали Хорьком.
     Встречи с Носорогом  Хорек ожидал с  нетерпением и  чем  больше об этом
думал,  тем  с  большим  нетерпением ожидал  и других  встреч,  связанных  с
заданием в Москве: с русскими женщинами. У него еще никогда не  было русской
женщины,  и ему не терпелось  восполнить  этот  пробел.  В  свои сорок шесть
Бехенбауэр был столь же сластолюбив, как и в двадцать шесть, и насколько это
радовало  его,  настолько, казалось, раздражало  его жену. Тем не менее  ему
всегда удавалось найти выход из этого положения.
     Капитан Бехенбауэр сидел в приемной полковника Соркофского уже двадцать
минут и  знал, что его не  случайно заставляют  так долго ждать.  Соркофский
заранее каждому отводил в  их отношениях свое место. Бехенбауэр считал такую
демонстрацию совершенно излишней. Он нисколько не претендовал на руководящее
положение в этом деле.
     Закурив одну их своих любимых сигарет, Бехенбауэр положил ногу на ногу,
откинулся на спинку кресла и с удовольствием отметил, что у полковника очень
хорошенькая секретарша. Может быть, она как раз и будет той, которая откроет
ему доступ в мир русских женщин.

     Соркофский счел, что получасового  ожидания  для этого западного  немца
вполне достаточно. Он уже  хотел было позвонить секретарше, но решил выйти и
пригласить  Бехенбауэра  сам.  Этот западный немец  -  если он так умен, как
отмечено в его досье, - оценит этот поступок Соркофского.

     Открыв  дверь, полковник  увидал невысокого  мужчину, который сидел  на
краю  стола и вместе с секретаршей чему-то  смеялся.  Заметив на левой  руке
Бехенбауэра  обручальное  кольцо,  Соркофский   мгновенно  проникся  к  нему
антипатией. Всего один день, как из  дому, и  уже готов пуститься в любовные
похождения. Полковник никогда не изменял своей жене  -  ни  до, ни после  ее
смерти - и презирал мужчин, которые так поступали.
     - Капитан Бехенбауэр, не так ли? - громко произнес он.
     Секретарша   подскочила,   на   ее  личике  отразилась   растерянность.
Бехенбауэр  взглянул на Соркофского, на девушку,  потом снова на полковника.
Нахмурившись, он соскользнул со стола и, подойдя к верзиле, протянул руку.
     - Рад познакомиться с вами, полковник. Я слышал о вас много хорошего.
     Соркофский повернулся, делая вид, что не замечает руки немца.
     - Входите, капитан, - пригласил он и направился к своему столу.
     Услыхав,  как за  его  спиной Бехенбауэр прошептал  что-то  секретарше,
Соркофский почувствовал еще большее раздражение.
     Когда Бехенбауэр вошел в кабинет, Соркофский вежливо произнес:
     - Садитесь.
     Немец повиновался и с насмешливым выражением посмотрел на русского.
     - Мы с  вами едва  познакомились,  полковник, а  у  нас уже  что-то  не
ладится, - проговорил он на превосходном русском языке.
     - Это  у вас что-то не ладится,  если вы, не успев оторваться  от жены,
принялись увиваться за другими женщинами, - сказал Соркофский.
     -  Прошу  меня  извинить,  если  вторгся  в  ваши  личные  владения,  -
проговорил Бехенбауэр.
     Прошло несколько секунд, прежде чем до Соркофского дошел истинный смысл
этой метафоры; побагровев, он вскочил со стула.
     -  Гражданка  Камирова  просто  моя  секретарша,  капитан,  и не более,
поэтому ваш намек считаю неуместным.
     -  В таком  случае,  прошу  прощения за  намек, - ответил Бехенбауэр. -
Однако я не прошу прощения за мое поведение, поскольку это  вас не касается.
Мы  с  вами встретились  для  того,  чтобы выполнить  некое  задание. В  мои
намерения не входит призывать вас менять какие-либо привычки, и я был бы вам
признателен, если  бы и вы отказались от  вашего намерения менять мои. Скажу
вам только одно: я по-своему люблю свою жену и не желаю это более обсуждать.
     Соркофский быстро  заморгал, глядя  через стол на этого человека. Немец
его смутил.  Он, по-видимому,  искренне любил свою жену и  в  то же время ее
обманывал. Соркофский улыбнулся и воздел вверх руки.
     -  Прошу  прощения,  капитан,  за  то, что я вспылил. Это происходит не
часто. И больше не повторится.
     Бехенбауэр переложил сигару из правой руки в левую, встал и, сделав шаг
к полковнику, протянул руку.
     - В таком  случае, может быть, начнем  с  того,  что  пожмем друг другу
руки?
     Соркофский  посмотрел немцу в глаза, и они, как  старые  друзья, прежде
чем пожать руки, оба улыбнулись.
     - Вот и хорошо, - сказал Соркофский.
     - И еще, -  добавил немец, - я хочу, чтобы вы знали, что я  признаю вас
руководителем  операции. Я же здесь только затем, чтобы помогать вам по мере
моих возможностей.
     - Спасибо. - Оба уселись  на свои  места. - Вы знаете, почему  вас сюда
прислали?
     - Мне известно, что американцы просили разрешить им прислать сюда своих
агентов для охраны спортсменов. Я знаю, что ваша страна им отказала. Я знаю,
что американцы  предложили вам меня в качестве  консультанта. Я  знаю также,
что  этим   самым  хотят  усыпить  бдительность   русских,  чтобы   они   не
догадывались, что сюда так или иначе будут посланы американские агенты.
     Соркофский усмехнулся.
     - Вы очень проницательны, - сказал он.
     Бехенбауэр улыбнулся в ответ.
     - Но  это не  беда,  -  продолжал  он -  Если  американские  спецслужбы
работают теми  же методами,  что  и их внешнеполитические ведомства,  то нам
останется всего лишь  найти  спортсменов, носящих френчи и кинжалы. Найти их
будет нетрудно. Главная наша трудность, я думаю, будет состоять в том, чтобы
не давать им путаться у нас под ногами.
     - Я точно такого же мнения, - сказал русский. - Вы были в Мюнхене?
     Едва  заметная улыбка,  все время  таившаяся в уголках рта Бехенбауэра,
исчезла с его лица.
     -  Да, полковник. Боюсь, что даже не смогу передать вам, какой это  был
кошмар.
     - Я был на войне, капитан. Я знаю, как выглядят трупы.
     - Я  в этом не сомневаюсь, - ответил немец. -  Но  здесь речь идет не о
солдатах,  убитых в бою. Здесь речь идет о молодых людях, которые приехали в
Мюнхен на спортивные  состязания, а  нашли смерть. Для таких,  как  вы и  я,
насилие - часть  жизни. Но  это  были дети. Вот почему я здесь. И я вызвался
поехать, потому что чувствовал, что не могу позволить этому повториться.
     -  Но  почему? Ведь вы не участвовали  в обеспечении мер безопасности в
Мюнхене, - сказал русский.
     - Это зверство было совершено в моей стране, - ответил Бехенбауэр.
     Соркофский  смутился, но  усомниться в  искренности слов собеседника не
мог. Как странно, что этот человек  может быть столь  чувствительным в одном
отношении и  абсолютно  бесчувственным  в другом.  Если  только  не  считать
чувствительными бродячих мартовских котов.
     - Понимаю,  - сказал  Соркофский - Вам,  наверное, следует отдохнуть, а
утром мы обсудим наши планы.
     -  Очень  любезно  с вашей стороны, полковник, - сказал Бехенбауэр  и с
улыбкой добавил: - Может  быть, мне даже удастся найти какую-нибудь  молодую
даму, которая покажет мне московскую ночную жизнь.
     "Нет, он неисправим", - решил Соркофский, но не  успел сказать и слова,
как коротышка немец выпорхнул из кабинета.

     Бехенбауэра полковник  Соркофский  тоже заинтересовал, и, во второй раз
за ночь позанимавшись  любовью с гражданкой Камировой, он решил поговорить с
ней на эту тему.
     - Ваш полковник меня заинтриговал, Иля.
     - Да? - произнесла она, хлопая своими большими карими глазами.
     Они лежали в  постели  в его гостиничном номере, завершив таким образом
скучную экскурсию по московским ресторанам. Бехенбауэр был  ниже ее ростом и
на двадцать с лишним  лет  старше, тем не менее она откровенно  дала понять,
что он ее очаровал, - он многих очаровывал. Ее поразило неистовство, с каким
он занимался  любовью.  Он  знал  свое дело, и с  ним  ей  было лучше, чем с
кем-либо из тех молодых людей, с которыми ей приходилось сталкиваться. А  ей
приходилось сталкиваться со многими, ибо она обожала секс.
     - И чем же он тебя заинтриговал? - спросила она.
     - Он мне показался совершенно непреклонным моралистом. Он всегда такой?
     - Насколько мне известно. Мне говорили, что он  был очень предан  своей
покойной жене. Теперь он всего себя посвятил дочерям.
     - А за тобой он приударить не пытался? - спросил Бехенбауэр.
     - Никогда. Я пробовала  обратить на себя его  внимание, но он как будто
ничего не замечал. В конце концов я плюнула на это дело.
     Бехенбауэр  кивнул. Значит, Соркофский не лицемерил. Неизвестно почему,
но Бехенбауэра  это порадовало. Этот  русский  мог ему не  нравиться, но его
можно было уважать как честного человека.
     Он  снова перекатился на Илю и подумал, что его миссия в России в конце
концов может оказаться не столь уж беспросветной.

     Рассказав своим девочкам на ночь сказку, Соркофский заботливо подоткнул
им  одеяла  и  направился  в  свою  комнату,  где  ему  предстояло  выкурить
единственную за день трубку и выпить единственную за день рюмку водки.
     Водку  он держал в морозильнике, отчего она  становилась гуще, мягче  и
больше расслабляла.
     Потягивая водку, он думал  о Бехенбауэре.  Поначалу он  отнесся к немцу
настороженно, подозревая,  что тот является законспирированным  американским
агентом  и  послан  в  Россию  с целью координировать  действия американской
агентуры. Но потом он эту  версию отверг.  Жизнь по законам коммунистической
конспирации  научила  его  тому, что самое простое объяснение, как  правило,
является  самым точным.  Бехенбауэр был  агентом немецкой  спецслужбы  -  не
больше и не меньше. И, судя по его досье, очень хорошим агентом.
     Звонок  в  дверь прервал его  размышления. На пороге  стоял  посыльный.
Казалось, его удивил вид Носорога, одетого в пижаму и халат.
     -  Извините  за беспокойство, товарищ  полковник, но  лейтенант  Прочик
решил, что вам следует ознакомиться с этим сегодня.
     Прочик,  один  из помощников Соркофского, честолюбивый  молодой офицер,
лез из кожи  вон,  чтобы быть  у Соркофского  на  хорошем счету.  Соркофский
терпеть его не мог.
     Поблагодарив  ефрейтора, он взял пакет, и  только вернувшись в кабинет,
вскрыл его и прочел содержание.
     Это  было очередное  послание  Ю.А.Р.С.,  которое  только  что  получил
президент