На  улице  было  солнечное  весеннее  утро, магнолии  источали  сладкий
аромат.  Сад  был невелик, маленькую тропинку  в нем окаймляли цветы. Миссис
Бинкингс подумала, что за ними давно  уже не ухаживала, как следует: слишком
тяжело стало ей в последнее время нагибаться.
     В дальнем  углу  сада  низкая  металлическая  ограда  окружала  круглую
бетонную плиту,  посередине  которой  торчал  семиметровый  флагшток.  Люди,
которых привез из Вашингтона тот странный строгий человек, устанавливали его
целую ночь. Флаг на нем никогда не поднимали.
     Миссис  Бинкингс  ступила  на  узкую дорожку,  ведущую к флагштоку,  но
остановилась, услышав голос из-за забора:
     - Здравствуйте, миссис Бинкингс, как поживаете?
     Она подошла к забору, чтобы поболтать  с соседкой. Соседка, хоть и жила
здесь всего десять дет, была милой молодой женщиной.
     Они поговорила  об  артритах  и  помидорах,  о  том,  как  плохо теперь
воспитывают  детей.  Наконец соседка  ушла,  и миссис Бинкингс  вернулась  к
флагшгоку. Ей  было приятно  думать,  что  после всех этих лет она не забыла
снять с руки часы, как велел ей тогда тот человек из Вашингтона.
     Она толкнула  маленькую железную дверцу в изгороди  и, подойдя к шесту,
отвязала от металлической скобы на нем веревку. Ее пальцы заломило, пока она
распутывала старые и жесткие узлы.
     Миссис  Бинкингс  повернула  скобу  да  180 градусов и услышала щелчок.
Затем ей показалось, что плита у нее под  ногами загудела; она подождала еще
немного, но больше ничего не произошло.
     Миссис  Бинкингс  вновь привязала веревку  и закрыла за собой маленькую
железную дверку.  Тяжело вздыхая и волнуясь, правильно ли все  было сделано,
она вернулась в дом, надеясь, что яблоки, которые она чистила на кухне,  еще
не потемнели. Темными они выглядели ужасно неаппетитно.
     На кухне она решила посидеть спокойно у стола - прогулка сильно утомила
ее. Чтобы  отдохнуть, она  положила  голову  на  руки и  вдруг  поняла,  что
задыхается.  Она  протянула руку  к  телефону,  но  сверлящая  боль пронзила
грудную клетку, рука  замерла и упала на стол.  Боль  вошла  в  тело  острым
копьем. Словно  со стороны  миссис Бинкингс  наблюдала,  как  боль из сердца
постепенно переходит в плечи, в живот и, наконец, в руки и ноги. Каждый вдох
стал требовать больших усилий, и  так как миссис Бинкингс была  очень стара,
она прекратила борьбу. И умерла.

     Миссис  Амелия  Бинкингс  была  права:  когда  она  повернула скобу  на
флагштоке, бетонная плита у  нее  под ногами действительно загудела.  Мощный
передатчик на солнечных батареях через двадцать лет вернулся к жизни и начал
рассылать по всему свету радиосигналы, используя флагшток как антенну.
     И  по  всей Европе стали  зажигаться красные огни: в  римском гараже, в
задних комнатах парижской булочной, в подвале шикарного лондонского особняка
и в чулане небольшого деревенского дома.
     По всей Европе люди смотрели, как зажигаются лампочки.
     И готовились убивать.

ГЛАВА ВТОРАЯ

     Его  звали  Римо,  и его  ушам было  больно.  Можно  было бы,  конечно,
повесить трубку, но тогда возникла бы опасность, что  Руби  Джексон Гонсалес
навестит  его  лично.  Если  даже  по  телефону   ее  вопли  причиняли  Римо
невыносимую  боль,  то  уж  при  личном  общении  ее  голос  мог довести  до
полусмерти.
     Осторожно, чтобы она не услышала, Римо положил трубку на полку  рядом с
аппаратом,  вышел из будки и  вернулся в  закусочную. Старый азиат в длинном
зеленовато-голубом одеянии разглядывал на прилавке обложки журналов.
     - Я  ее  все равно  слышу,  -  недовольно  сказал  азиат.  Недовольство
казалось его естественным состоянием.
     - Я знаю, Чиун. Я тоже, - сказал Римо.
     Он  подошел к  будке и  тихо  прикрыл  дверь, стараясь,  чтобы  она  не
скрипела. Когда он вернулся к Чиуну, тот качал головой.
     -  Эта  женщина может  вести  репортаж  с  океанского дна  без  всякого
микрофона, - проговорил Чиун.
     - Точно. Может, стоит перейти на ту сторону улицы?
     - Не поможет, - отверг предложение Чиун, переворачивая страницы журнала
указательным  пальцем  с  длинным  ногтем. - Ее  голос  способен  пересекать
материки.
     - Может, залепить трубку хлебным мякишем?
     - Ее голос превратит хлеб  в цемент, -  заметил Чиун,  протянул руку  к
другому журналу и быстро  перелистал  его своим длинным ногтем. - Сколько же
книг, и никто их не читает. Наверное, тебе все-таки придется сделать то, что
она хочет.
     - Боюсь, ты прав, Чиун, - вздохнул Римо.
     Крепко  сжав уши руками, Римо  подбежал к телефонной будке. Не отпуская
рук, он плечом отворил дверь и крикнул:
     - Руби, прекрати вопить, я все сделаю! Я все сделаю!
     Он подождал немного  и  разжал руки. Благословенная  тишина исходила из
телефона. Римо взял трубку, сел на скамеечку и закрыл дверь.
     - Хорошо, что  ты выключила свою циркулярную пилу, Руби. Теперь можно и
поговорить, - сказал он и, прежде чем она успела ответить, быстро добавил: -
Шучу, Руби, шучу.
     - Надеюсь, - произнесла Руби Гонсалес.
     - Почему, стоит мне позвонить Смиту, я натыкаюсь на тебя?
     - Потому что этот человек слишком много работает, -  осветила Руби. - Я
отправила  его  поиграть  в гольф и вообще  отдохнуть. С рутинной работой  я
управлюсь сама.
     - А как же я? Я отдыха разве не заслужил? - поинтересовался Римо.
     - Вся твоя жизнь - сплошные каникулы.
     - Руби, хочешь со мной в постель? - спросил Римо.
     - Спасибо, я не устала.
     - Не затем, чтобы спать, - уточнил Римо.
     - Что же еще с тобой делать в постели, тупица?
     - Ну, некоторым женщинам я нравлюсь...
     - Некоторые женщины посыпают макароны сахаром, - отрезала Руби.
     -  Знаешь,  Руби, мы  раньше жили как одна дружная  семья  -  я, Чиун и
Смитти, и больше никого. А теперь появляешься ты и все портишь.
     - Ты белый человек, а я твоя ноша, - заявила Руби.
     Даже по телефону Римо мог представить себе ее улыбку.  Руби Гонсалес не
была красавицей,  но  ее улыбка напоминала белую молнию,  сверкающую на фоне
шоколадного лица.  Она сейчас, наверное, сидела в приемной Смита, отвечая на
телефонные звонки, и принимала решения, работая за четверых, что казалось не
таким уж подвигом при сравнении со способностью Смита работать за десятерых.
     -  Ладно, Руби,  -  сказал Римо, - давай рассказывай, какая  там  опять
грязная работенка для меня.
     - Это насчет нацистов. Завтра они собираются устроить марш, и ты должен
не  допустить этого. Нехорошо, если все будут считать, что в Америке нацисты
могут маршировать, когда захотят.
     - Послушай, я не дипломат, - сказал Римо. - Я не умею убеждать.
     - Ничего, справишься.
     - Как?
     - Придумаешь.
     - Знаешь, Руби, еще шесть месяцев, и ты сможешь управлять всей страной.
     - Я рассчитывала на пять, но шесть меня тоже устроят, - сказала Руби. -
В случае  чего, звони. - Ее резкий, царапающий голос внезапно обрел сладость
молочного шоколада. - Будь здоров, Римо. И передай Чиуну мою нежную любовь.
     Римо подождал, пока она повесила трубку, и проворчал:
     - Откуда у тебя нежная любовь, стерва чертова.
     Когда Римо вышел  из телефонной будки, владелец закусочной посмотрел на
него с неприкрытым любопытством. В Вестпорте, штат Коннектикут, они привыкли
ко всему, но  человек,  через всю  комнату кричащий что-то  телефону,  всюду
покажется странным.
     И не то чтобы этот Римо странно выглядел. Это  был темноволосый человек
с  глубоко  сидящими глазами, шести футов ростом и худой как жердь. Плавными
движениями он смахивает не на атлета, а скорее на танцора из балета, подумал
хозяин. Одет в черную футболку и черные брюки, телосложение как у танцора, а
запястья  толщиной с банку  томатного  сока. Последние три месяца Римо почти
каждый  день  приходил сюда за газетами и журналом о шоу-бизнесе.  Владельца
магазина  он  не  особо интересовал,  но  однажды,  когда  явился  Римо,  за
прилавком  стояла  двадцатипятилетняя  дочь  хозяина. Когда  Римо ушел,  она
побежала за ним, чтобы дать сдачи с десяти долларов.
     - Я же дал вам только пять... - сказал Римо.
     - Я могу дать вам сдачу с двадцати!
     - Спасибо, не надо, - отказался Римо.
     - А с пятидесяти? Со ста?
     Но  Римо уже сел в машину и укатил. Теперь  дочь хозяина парковала свой
автомобиль  поближе к закусочной, чтобы  поймать  хотя  бы один-единственный
взгляд  Римо.  Тогда-то  владелец магазина  понял: красив  Римо или  нет, но
что-то притягательное для женщин в нем есть.
     - Вы закончили разговор? - спросил он у Римо.
     - Да. Вам нужен телефон?
     Хозяин закусочной кивнул.
     -  Дайте трубке остыть,  -  предложил Римо и подошел к  старому азиату,
который продолжал листать журналы кончиками пальцев.
     - Я просмотрел все эти журналы, - сказал Чиун, подняв глаза на Римо. Он
был стар, на  сухой желтой  коже черепа виднелись остатки  седых волос. Рост
его едва достигал пяти  футов, а вес вряд ли когда-нибудь приближался  к ста
фунтам. - В них нет ни одной статьи, написанной корейцем. Неудивительно, что
никто не покупает мои книги и статьи.
     - Ты не можешь их продать, потому  что их не  пишешь, - заметил Римо. -
Сидишь  и часами смотришь на  чистый  лист бумаги, а потом жалуешься,  что я
слишком громко дышу и мешаю тебе.
     - Ты так и делаешь, - подтвердил Чиун.
     - Даже когда я нахожусь в лодке посреди залива? - осведомился Римо.
     - Твое астматическое  дыхание слышно на другом конце  страны, -  сказал
Чиун. - Пойдем же, нам пора.
     - Ты опять поедешь?
     - И буду  ездить  столько, сколько потребуется,  - ответил Чиун. - Даже
если по вине ваших предубежденных против корейцев издателей у меня  ничего и
не выйдет, это не помешает мне написать сценарий. Я слышал, что в  Голливуде
есть  черный список. Раз есть черный список, чтобы помочь с работой  черным,
пусть заведут желтый список, и я тоже найду работу.
     - Черный  список - это не совсем то,  что ты думаешь, - сказал Римо, но
Чиуна уже не было в закусочной.
     Римо пожал плечами, взял свою обычную утреннюю порцию  газет  и швырнул
на прилавок пятерку. Не дожидаясь сдачи, он последовал за Чиуном.
     - Сценарий будет как раз для Пола Ньюмена и Роберта Редфорда. - сообщил
Чиун. - Как раз то, что им нужно, чтобы стать настоящими звездами.
     -  Я так понимаю, что никогда не смогу его ни прочесть, ни  увидеть. Ты
лучше расскажи мне, в чем там дело, а то я никогда не успокоюсь,  - попросил
Римо.
     - Прекрасно. Так  слушай  же:  главный герой - лучший  в мире  ассасин,
глава древнего клана убийц.
     - Это ты, - сказал Римо. - Чиун, великий Мастер Дома Синанджу.
     - Не  перебивай! Этот несчастный  человек вынужден  против  своей  воли
работать  в  США, потому  что  ему  нужно золото,  дабы  спасти от  голода и
страданий  свою маленькую  корейскую  деревню.  Но дают  ли ему  возможность
применять  в США  свое  благородное  искусство? Нет. Его  делают  тренером и
заставляют передавать секреты Синанджу толстому и ленивому любителю мяса.
     - А это я, - сказал Римо. - Римо Уильямс.
     -  Они  находят  этого  несчастного любителя  мяса,  когда  тот  служит
полицейским,  хватают  его  и  сажают  на  электрический  стул,  который  не
срабатывает,  ибо  ничто в Америке  не  работает, кроме  меня.  Спасшись  от
смерти, он  занимает  место  убийцы  в секретной  организации,  борющейся  с
преступностью  в  Америке.  Организация  называется  КЮРЕ,  и  руководит  ею
слабоумный.
     - А вот и Смит! - обрадовался Римо. - Доктор Харолд В.Смит.
     -  История  эта  повествует о  злоключениях любителя мяса. Неприятности
преследуют его, пока он бредет, ковыляя, по  своему жизненному пути, а никем
не  ценимый и не любимый Мастер с риском для  собственной драгоценной  жизни
каждый  раз  спасает его от  смерти. И вот однажды благодарный народ воздает
Мастеру по заслугам - ибо даже самые глупые  народы могут быть благодарными,
-  и Америка осыпает  его золотом  и бриллиантами. И он возвращается в  свою
родную деревню, чтобы провести остаток жизни в мире и покое, всеми любимый.
     -  Это все  о  тебе, - заметил  Римо. -  А  что  случилось  со мной?  С
любителем мяса?
     - Мелкие детали я еще не обдумывал.
     - И для этого нужен Пол Ньюмен и Роберт Редфорд?
     - Правильно, - подтвердил Чиун. - Они за это ухватятся.
     - А кто из них кого играет? - поинтересовался Римо.
     - Ньюмен  будет играть Мастера,  - сказал Чиун. -  Нам придется сделать
что-то с этими его смешными круглыми  глазами, чтобы заставить  их выглядеть
как надо.
     - Ясно. А Редфорд будет изображать меня.
     Чиун повернулся и так посмотрел на Римо, как будто его ученик заговорил
на неизвестном языке.
     -  Редфорд  будет  играть главу  сверхсекретной  организации,  который,
по-твоему, напоминает Смита, - произнес Чиун.
     - Тогда кто же играет меня? - удивился Римо.
     - Знаешь,  Римо, когда снимают фильм, то какую-нибудь женщину назначают
ассистентом   режиссера,  а   она  уже  находит   актеров  на  все   мелкие,
незначительные роли.
     - Мелкая роль? Это ты про меня?
     - Точно, - сказал Чиун.
     -  Ньюмен  и  Редфорд  будут  изображать  тебя  и  Смита,  а  моя  роль
незначительная?
     - Совершенно верно.
     -  Надеюсь, ты встретишь  Ньюмена и Редфорда, -  сказал Римо.  -  Очень
надеюсь, что встретишь.
     - Конечно, встречу, для  того я и  еду в этот ресторан. Я слышал, когда
они в городе, они всегда там обедают.
     - Надеюсь, ты встретишь их. Я в самом деле на это надеюсь.
     - Спасибо, Римо, - поблагодарил его Чиун.
     - Нет, я действительно надеюсь, что ты их встретишь, - повторил Римо.
     Чиун поглядел на него с интересом.
     - Ты обиделся, да?
     - А почему я не могу обидеться? Для  себя  и Смита ты находишь звезд, а
для меня, значит, довольно и мелкой роли.
     - Мы найдем  тебе  кого-нибудь,  вот увидишь. Кого-нибудь  похожего  на
тебя.
     - Да? И кого же?
     - Сиднея Гринстрита. Я видел его по телевизору, он был совсем неплох.
     - Во-первых, он умер, а во-вторых, он весил триста фунтов.
     - Ну тогда, Питера Устинова.
     - Он говорит не так, как я. У него акцент.
     - Мы никогда не  закончим фильм,  если ты будешь ко  всему цепляться, -
заметил Чиун.
     - Я не собираюсь иметь ничего общего с этим фильмом, - фыркнул Римо.
     Надувшись,  он  остановил машину  в самом центре города. Был уже  почти
полдень,   и  очередь   желающих  пообедать   в   этом  маленьком  ресторане
заворачивала за угол.
     -  Видишь  эту  толпу? -  спросил Римо. - Все они  хотят  встретиться с
Ньюменом и Редфордом и продать им свои сценарии.
     - Мой лучше всех, - сказал Чиун. - А как насчет Раймонда Барра?
     - Не подойдет, он слишком стар, - произнес Римо.
     - Ты просто чересчур упрям,  - объявил Чиун, вылезая  из  автомобиля  и
направляясь ко входу в ресторан.
     Ему не нужно было становиться  в  очередь: ежедневно для него оставляли
свободным столик  в  глубине зала.  В первый  же день  он  урегулировал этот
вопрос с владельцем ресторана, засунув его голову в котел с супом из морских
продуктов.
     На середине улицы  Чиун на мгновение замер, а затем вернулся к  машине.
Его лицо сияло радостью, как у всякого, кто совершает благородный поступок.
     - Я нашел! - воскликнул он.
     - Ну и кто же это? - проворчал Римо.
     - Эрнст Борньин.
     - Ооох... - простонал Римо и  нажал на акселератор. Через открытое окно
он слышал, как Чиун кричал вслед:
     - Подойдет любой толстый  белый актер!  Вы  же  все на  одно  лицо, это
всякий знает!
     Глава     Американской     Национальной     партии     именовал    себя
"Оберштурмбаннфюрер  Эрнест Шайсскопф".  Это был двадцатидвухлетний парень с
прыщавым  лбом, настолько худой, что  повязка  со свастикой  соскальзывала с
рукава его коричневой рубашки. Его черные штаны были заправлены в начищенные
до блеска сапоги,  но ноги были так тонки, мускулы на них так незаметны, что
нижняя  часть его  тела в  целом производила  впечатление  двух  карандашей,
воткнутых в две буханки черного хлеба.
     Он  глядел прямо в телевизионные камеры, снимающие пресс-конференцию, и
пот выступал у него на верхней губе.  Римо смотрел новости, лежа на диване в
небольшом доме, который он снимал.
     - Это правда,  что  вы  бросили школу  после десятого класса? - задавал
вопрос журналист.
     -  Да, как  только  понял, что в школе  наши  головы забивают еврейской
пропагандой!
     Его голос был так же  тонок  и бесплотен, как и  тело. Еще два одетых в
форму  нациста стояли  у стены  за его спиной.  Их маленькие злобные  глазки
смотрели прямо перед собой.
     - И тогда вы попытались вступить о Ку-Клукс-Клан в Кливленде? - спросил
другой журналист.
     -  Это  была единственная  организация  в Америке, не желающая отдавать
страну в лапы ниггеров.
     - Почему же вас туда не приняли?
     - Я не принимаю эти вопросы, - заявил Шайсскопф. - Я пришел сюда, чтобы
поговорить о нашем завтрашнем марше. Не  понимаю,  почему он  вызывает такое
раздражение в этом городе. Здесь соблюдают права человека,  только пока речь
идет о  евреях, цветных и прочих  неполноценных расах. Завтрашним  маршем мы
собираемся отпраздновать годовщину  первой в истории и единственной подлинно
успешной  программы городского благоустройства. Полагаю, все ваши  либералы,
любящие подобные программы, должны выйти на улицы вместе с нами.
     - О каком городском благоустройстве вы говорите?
     Лежа на диване, Римо покачал головой. Ну и дурак!
     - В Варшаве, двадцать пять лет назад, - объяснил Шайсскопф. - Некоторые
называют это Варшавским гетто, но  на самом  деле это была  попытка улучшить
условия  жизни для недочеловеков. Того же самого  добиваются все современные
программы городского благоустройства.
     Комната содрогнулась, когда Чиун вошел и грохнул дверью.
     - Ты хочешь знать, что произошло? - спросил он у Римо.
     - Нет.
     - Они опять не явились.
     - Мне-то что? Я смотрю новости.
     Чиун выключил телевизор.
     -  Я  хочу  поговорить  с ним,  а он любуется  на каких-то  животных  в
коричневых рубашках!
     - Черт возьми, Чиун, это мое задание на сегодня.
     - Забудь о задании, - сказал Чиун. - Я важней.
     - Значит, я могу сказать Руби, что ты велел мне забыть о задании?
     Чиун вновь включил телевизор.
     - Быть художником среди обывателей - вот крест, который я должен нести,
- вздохнул Чиун.
     Американская национальная партия собралась в доме на узкой и извилистой
Грин  Фармс-роуд. Неделями  нацисты  говорили  о  грандиозном  многотысячном
марше, но пока что прибыли только шесть человек.
     Количество  народу, толпящегося  вокруг, превосходило  их в сорок  раз.
Половину составляли пикетчики,  протестующие против марша. В другую половину
входили   добровольные   адвокаты  из   Американского   общества  по  охране
гражданских  свобод, демонстрирующих всем  вокруг разрешения,  полученные  в
Федеральном  окружном  суде.  В   разрешениях  говорилось  о   необходимости
соблюдать порядок и о праве нацистов на свободу слова.
     И пикетчиков, и адвокатов, в свой  черед, превосходила  числом полиция,
которая,  с  целью исключить  возможность  нападения, окружила  дом  со всех
четырех сторон.
     И всех их, вместе взятых, было  меньше,  чем репортеров. В унизительном
замешательстве журналисты толпились  вокруг и брали  друг у друга  интервью,
изобилующие глубокими философскими размышлениями о новом проявлении расизма.
Все  они  сходились на том, что это явление хоть и  плохое, но типичное, ибо
чего  еще ожидать  от страны, однажды  избравшей себе  в президенты  Ричарда
Никсона.
     В десять вечера  отбыли  телевизионщики,  за которыми  через  несколько
секунд последовала  пишущая братия. В 22.02 исчезли пикеты, еще через минуту
- адвокаты и, наконец, в четыре минуты один