с  -- пока  не достиг натурального размера прямо перед  ветровым
стеклом...
     Стекло с треском разлетелось на куски, и ее с силой вдавило в кресло --
как  будто в грудь ей ударил язык  огромного колокола. В каком-то оцепенении
Мэри следила, как исчезают за разбитым стеклом все незакрепленные предметы в
кабине -- карта,  двухцветная ручка с серебряным пером, солнечные очки, кейс
из бизоньей  кожи...  Прядь  рыжих  волос бросилась  ей в лицо, лишив на миг
зрения;  она успела  подумать, что  если бы  не ремень, ее тоже  вытянуло бы
вместе с вещами.
     Крепко сжав рукоятку, она опустила голову...  Из  ее живота, прямо  под
левой грудью, торчало охвостье мясного крюка.
     Острый его конец, пройдя сквозь нее, намертво застрял в спинке сиденья.
     Судорожно  сглотнув,  Мэри  откинула  назад голову  -- и завыла, словно
стонущий  волк.  Открыв  глаза,  она  увидела  край  горизонта,  разрезавший
разбитое  ветровое стекло.  Как  нож гильотины. Как отточенный  конец  ногтя
главаря.
     Потом  в секунду надвинулась земля -- и больше ничего уже не  было. Она
не успела даже почувствовать боли. Не видела,  как вломился в кабину ревущий
на полных оборотах двигатель. И даже не узнала, что когда пожарные аэропорта
погасили огонь и разгребли то,  что осталось от нее самой и  от самолета, им
не  пришло  и  в  голову, что  искореженный кусок  оплавленного  металла был
некогда острым мясным крюком.
     Не  узнала, что  так  же  расплавилась  и зеленая канистра,  и огонь  в
мгновение ока уничтожил  белесый дым.  Не  узнала, что  диспетчер в  докладе
комиссии по расследованию показал, что перед вылетом заметил у нее  признаки
опьянения и истерии.
     И не узнала, что  тот, кто бежал к ней через все  летное  поле, кто мог
двигаться так, что  на тело его со стороны башни  наземной службы не попадал
свет прожекторов, и тот, кто зашвырнул  холодный окровавленный крюк  к ней в
кабину,  несколько  минут стоял  у горящих  обломков разбитого  самолета,  а
потом, разведя руками, медленно произнес:
     -- Такие вот дела, милая.

        "Глава четырнадцатая"

     --  Твоя воля исполнена,  о  повелитель, -- раздался  голос  за  дверью
номера 1824  в хьюстонской гостинице  "Шератон". -- Последний  порог  принял
полчища пожирателей мяса.
     Костлявые  пальцы  главаря крепко сжали  клыкастые  драконьи  головы на
подлокотниках его кресла.  Этих  слов он  ждал, как казалось  ему, столетия.
Неважно,  что  произнес их  голос незнакомого мужчины -- а не этой  странной
переводчицы. Ведь произнес он их по-китайски. И главное -- произнес.
     Голос  сказал  ему, что  осквернители  желудка  отправились  наконец  к
Последнему порогу -- а значит, он может осуществить  свою заветную мечту. Он
войдет в вечную  жизнь -- и соединится там с предками, близкими  и друзьями.
Наконец оплачены  его  счета.  Окончена мука посвящения  гнусных наемников в
тысячелетние  тайны Веры. Они сделали свое. И получили  по заслугам. Главарь
глубоко вздохнул.
     -- Добро, -- произнес он удовлетворенно.
     -- Нет,  -- обладатель второго, высокого, надтреснутого  голоса говорил
на другом языке. -- Это не добро. Это зло. И с ним надо бороться.
     Главарь  понимал  и  этот  язык.  Обладатель  второго   голоса  говорил
по-корейски.
     Римо   и  Чиун   стояли  перед   кроваво-красным  креслом  в  полумраке
гостиничного  номера.  Единственная  сорокаваттная  лампочка  под   потолком
освещала их лица желтоватым рассеянным светом.
     Тело главаря напряглось; дыхание стало прерывистым.
     -- Синанджу, -- едва слышно вымолвил он.
     -- Да, -- кивнул Чиун. -- И на этот раз пришел твой черед.
     Седые брови  главаря сошлись  в подобие  римской пятерки, морщины резко
обозначились на лице; но затем на губах появилась улыбка.
     -- Пусть будет так, -- махнул он рукой. -- Но вы --  вы поймете. Потому
что живете Верой такой же  древней, как и моя. И поймете преданность и жажду
служения, что двигали мною все эти годы.
     Чиун отрицательно покачал головой.
     -- Синанджу  -- не Вера, -- произнес он. -- Это способ жить. Который мы
никогда никому не навязываем. Избранные,  отмеченные благословением и честью
-- это и есть Дом Синанджу.  -- Он  взглянул  на  Римо.  -- Только так  -- и
по-другому никогда не будет.
     --  Значит, моя воля?.. -- в  душе главаря внезапно зародилось страшное
подозрение.
     -- Не выполнена,  --  кивнул Чиун. --  К Последнему порогу  отправились
лишь недомерки, которых ты набрал к себе в помощники.
     Маленький кореец наклонился к самому уху главаря.
     -- Ты мог бы расправиться с нами так же легко, как утопить младенца, --
прошептал он. -- Да, да, ты, немощный и  слепой старик. Тебе нужно было лишь
самому выступить против нас -- и твоя Вера могла бы править миром.
     Мастер выпрямился.
     -- Но ты запятнал свою мудрость, понадеявшись  на глупость  других -- и
потому стал  опасен не  более,  чем  умирающий ветер.  Теперь  пришло  время
платить.
     -- Да, -- кивнул  главарь, все еще  надеясь  присоединиться  к своим  в
вечной жизни. -- Я уже готов. Не медли. Убей меня.
     Чиун отступил на шаг.
     -- Ты умрешь, -- кивнул он. -- Но убивать тебя мы не станем. Ты ведь из
пожирателей  крови --  а  в  книгах  сказано, что  лишь  в  смерти  вы  живы
по-настоящему. Значит, по-настоящему мертв ты будешь только при жизни.
     Главарь  сидел  молча,  обдумывая слова Чиуна.  Но  еще до  того,  как,
пораженный их истинным смыслом, успел он вонзить восьмидюймовый  ноготь себе
под кадык и  обрести наконец  вечную  жизнь  через долгожданную  смерть -- к
голове его метнулась ладонь Римо.
     Нанеся главарю несильный удар под правое ухо, Римо полностью  лишил его
возможности двигаться,  парализовав все  члены  тела -- и затем левая  рука,
быстрее,  чем мог видеть глаз, быстрее, чем может чувствовать  кожа, вошла в
череп главаря, поразив один из участков мозга -- ив мгновение ока руки снова
замерли на груди Римо.
     Главарь по-прежнему восседал на кресле. На его, пергаментно-желтой коже
не было заметно  никаких следов. Глаза его были закрыты -- но сердце билось,
текла по жилам кровь, работали клетки мозга.
     Однако  импульсы,  которые  мозг слал  в мышцы, угасали  у позвоночного
столба. Мозг главаря не мог более управлять  его телом. Он жил -- но тело не
подчинялось его приказам. И не подчинится больше никогда.
     -- Видал? -- повернулся Римо к Чиуну.  -- Только не  говори, что я и на
этот раз согнул локоть!

     Неожиданный  пациент  привел хьюстонских  врачей  в  полное  изумление.
Симптомы у доставленного в больницу старого китайца точь-в-точь совпадали  с
хрестоматийным  случаем  --  девочкой  из  Массачусетса,  с минуты  рождения
пребывавшей в коме.
     Он, как и она, был жив -- но, как и она, не сознавал этого. Невероятный
случай.  И  хьюстонские  врачи  чрезвычайно  гордились,  что такой необычный
пациент достался именно им.
     Однако поспешили предупредить родственника,  который его доставил,  что
вряд ли когда-нибудь появятся шансы на его выздоровление.
     -- Ничего, -- махнул рукой тот. -- Просто проследите, чтобы мой дедушка
оставался живым так долго, как только возможно.
     Врачи   также    предупредили   его,   что   при    новейших   системах
жизнеобеспечения вполне возможно, что он переживет их всех.
     -- Отлично, -- кивнул внук. -- Мне нравится думать о нем как о семейном
памятнике.
     Но врачи  снова предупредили его -- такое продолжительное лечение будет
стоить очень и очень дорого.
     --  Подойдет,  -- кивнул тот, извлекая на  свет пять толстенных  стопок
стодолларовых банкнот. -- Деньги для нас не препятствие.
     Предупреждать  больше  было  не  о  чем.  После  проверки   банкнот  на
подлинность эскулапы выразили надежду, что дедушка мистера Николса  проживет
в  блоке интенсивной терапии долгую и полную жизнь  -- и, разумеется, мистер
Николс и его батюшка смогут навещать его, когда захотят.
     -- Э-э,  понимаете, -- замялся  Римо, -- мы с  отцом надолго уезжаем из
города. Так что уж проследите, пожалуйста, чтобы дедуля тут не загнулся.
     Врачи с сочувствием и  пониманием отнеслись к просьбе и пожелали  всего
наилучшего  мистеру  Николсу  и его отцу  --  хотя казалось маловероятным  с
медицинской точки  зрения,  чтобы  этот  высокий, светлокожий и темноволосый
англосакс произошел от маленького, седого, с желтой кожей корейца.
     Выйдя из госпиталя, Римо и Чиун направились обратно в отель.
     -- Хорошо, что ты не стал платить золотом, -- заметил Чиун.  -- Китайцы
этого недостойны.
     -- Бумага им вполне подошла, -- ответил Римо. -- И кроме того, мы и так
прекрасно  проведем время,  объясняя  Смитти, на что  мы угрохали такую кучу
монет.
     --  Скажи,  что  мы  все вернем.  Это  смягчит  сердце  императора,  --
посоветовал Чиун.
     -- Интересно, как  именно? --  осведомился  Римо. -- Там было  двадцать
пять тысяч долларов. Веселенькая цифра.
     -- И совершенно ничтожная  в сравнении с тем, что ты будешь иметь, если
на будущей неделе доставишь наконец мою гениальную драму на телевидение. Она
принесет  мне несметные  сокровища --  а  твоих трех процентов будет как раз
достаточно, чтобы вернуть императору долг.
     -- Моих что?
     -- Твоих четырех процентов, -- поправился Чиун.
     -- Моих как?
     -- Твоих пяти процентов, -- вздохнул Чиун, и, отвернувшись, пожаловался
уличной стене: -- Эти агенты -- настоящие грабители!




        Ричард Сапир, Уоррен Мерфи.
        В объятиях Кали


     Дестроер
      "The Arms of Kali", перевод В. Бернацкой
        "Глава первая"
       Он доставил ее домой из аэропорта и отказался от вознаграждения. И от
куска глазированного торта тоже, и  от чашки чая, которую любезно предложила
ему пожилая женщина.
     Он  хотел только одного  - поскорее накинуть  ей  на  шею бледно-желтый
платок, и вот тут уж не  стерпел бы  отказа. А накинув, поспешил затянуть до
предела.

     Чикагская полиция обнаружила труп утром. Чемоданы не были  распакованы.
Следователю по  криминальным  делам  показалось, что он  уже  сталкивался  с
подобным  преступлением, ему  также  припомнилось, что он вроде  бы  читал о
похожем случае в Омахе: там тоже задушили  авиапассажира, не  успевшего даже
распаковать вещи.
     Следователь позвонил в  Вашингтон  и  попросил соединить его с  отделом
справок ФБР, чтобы выяснить, не прослеживается ли тут некая закономерность.
     -  Убитая летела  самолетом авиакомпании Джаст Фолкс?  -  задал  вопрос
сотрудник ФБР.
     - Да.
     - Может,  познакомилась с  кем-нибудь в  самолете? С молодым интересным
мужчиной, к примеру?
     - Этого мы пока не знаем, - ответил следователь.
     - Ничего, скоро узнаете, - пообещал человек из ФБР.
     -  Ага,  значит это  не  первый  случай?  -  воскликнул следователь.  -
Прослеживается почерк убийцы?
     - Вы попали в самую точку, - признал сотрудник ФБР.
     - А масштаб преступлений? Локальный? Или национальный?
     - Национальный. Ваша жертва - уже сто третья.
     -  Как?  Убиты  сто три человека?  -  ужаснулся  следователь. Перед его
глазами все  еще стояла  задушенная  старая женщина. Разграбленная квартира,
раскрытая сумочка,  перевернутая мебель.  И еще более сотни людей вот так же
встретили свой конец? Не может быть, подумал  он. - Но ее ограбили, - сказал
вслух следователь.
     - Все сто три человека ограблены, - заявил сотрудник ФБР.

     Сто четвертый.
     Альберт Бирнбаум был на седьмом небе. Он встретил  человека, который не
просто из  вежливости слушал его  рассуждения  о розничной  продаже скобяных
изделий, но буквально ловил каждое слово.
     Его  покойная жена  Этель, упокой Господи ее душу,  часто говорила: Эл,
никому не интересно слушать о нарезках на шурупах в три четверти дюйма.
     -  Однако  благодаря  этим  шурупам ты каждый  год зимой проводишь  две
недели в Майами-Бич, и...
     - ...имею  ранчо  в Гарфилд-Хайтс, и кругленькую сумму в банке,  и могу
дать  образование  детям. Я  это слышала много  раз,  но другим  это слушать
неинтересно. Даже один  раз. Альберт, солнышко мое, любимый,  в  разговоре о
шурупах - даже в три четверти дюйма - нет шика.
     К сожалению, она не дожила до  дня,  когда ей пришлось бы отказаться от
своих  слов.  Ведь  Альберт Бирнбаум  встретил молодую  женщину, розовощекую
красотку, белокурую, с  невинным взором голубых глаз и небольшим  вздернутым
носиком, которая  восторженно  внимала  его  рассказам  о торговле скобяными
изделиями. Ее интерес был неподдельным.
     Альберт  подумал было, что, возможно, он ее заинтересовал  как мужчина.
Однако он знал себе цену и не мог долго заблуждаться на этот счет: чтобы его
заполучить,  ни  одна столь  хорошенькая  девушка,  как  эта,  не  стала  бы
выслушивать рассказы о розничной торговле скобяными изделиями.
     Она летела в Даллас тем же самолетом компании Джаст Фолкс, что и он, их
места оказались рядом. Удобно  ли ему в этом кресле? - спросила женщина. Да,
ответил он, удобно, насколько  возможно, если летишь  не первым классом. Но,
учитывая   значительно  более   низкую   стоимость  билета,   полет   просто
великолепен.  Ее ведь не стошнило от сэндвича и шоколадки, которые разносили
в  пути. А ведь говорят: Купи  дешевый билет, и тебе  принесут дешевую пищу,
которая вывернет тебя наизнанку.
     -  Вы  всегда  такой? -  спросила  она.  -  Настоящий философ.  Даже из
обычного авиарейса вы умудряетесь извлечь и преподать полезный урок.
     - Не надо громких слов, - сказал он, - Жизнь - это жизнь, не так ли?
     -  Прекрасно  сказано, мистер Бирнбаум. Именно  это я  и имела в  виду.
Жизнь - это жизнь. В ней есть величие. Она громко заявляет о себе.
     - Вы мне льстите, - сказал Эл Бирнбаум. Ему было тесно в кресле, жало в
боках. Но он относился к этому философски: в его возрасте не тесно только  в
креслах первого класса. Но платить лишние пятьсот долларов он не собирался -
лучше  потерпеть. Однако вслух свои  мысли он не  высказал, девушка могла не
заметить - во всяком  случае  в  сидячем  положении  - его  округлившейся за
последние годы талии, так зачем же торопить события? Когда  встречаешь такую
хорошенькую девушку,  можно позволить несколько приукрасить  свой  взгляд на
жизнь.
     Но только заговорив о скобяных Товарах, Эл Бирнбаум понял, что встретил
наконец человека,  который не притворяется,  а действительно заинтересован в
этом,  столь важном  для  него, предмете.  Вы бы  видели,  как  она слушала!
Огромные голубые  глаза  взирали на него  с неподдельным интересом, слова ее
были столь же искренними.
     - Вы  хотите  сказать,  что  основную  прибыль скобяным лавкам приносит
торговля этими маленькими Шурупами  в три четверти дюйма?  Я  всегда беру их
всего   несколько  штук  и  каждый  раз  прошу  у  продавца  извинение,  что
побеспокоила его из-за такой малости. Неужели именно эти шурупы?
     - Шурупы, гвозди, шайбы, - сказал Эл Бирнбаум:
     - На  них  держится  скобяная торговля. Шестьдесят, нет, все шестьдесят
пять  процентов  продаж  составляют они,  и нет  нужды беспокоиться, что  на
следующий год  они выйдут из моды или  вместо них изобретут что-то другое. А
цена-то обязательно вырастет! Шурупы и гвозди - основа скобяной торговли.
     - Ане разные крупные приспособления? Не на них, выходит, делают деньги?
     - Да пропади они  все пропадом! - в сердцах произнес Эл  Бирнбаум. - Вы
предлагаете, к примеру,  какую-нибудь  штуковину ценою шестьсот долларов, на
ней видят царапину  и отказываются брать. Товар бракуется.  Вы  прощаетесь с
ним - выставляете  как  образец на витрину или  продаете как  утиль. А потом
подводите  итоги. Вы ведь  не можете конкурировать с магазинами, где торгуют
по  так  называемым сниженным ценам. Я видел как-то в одном из них сушильную
печь,  которая продавалась  на  пятьдесят семь центов дороже, чем я  покупал
оптом.
     - О, боже, - изумилась девушка, прижав руки к груди.
     - На пятьдесят семь центов, -  повторил Эл Бирнбаум. - Наценка на вещь,
стоимость которой сто пятьдесят долларов.
     Девушка чуть не расплакалась при этих словах. Да, Эл  Бирнбаум встретил
сокровище, и вся беда  была в том, что он не мог представить себе достойного
ее мужчину. Именно это он ей и сказал.
     - О, мистер Бирнбаум, вы так любезны.
     - Дело не в этом. Вы необыкновенная девушка. Жаль, что я не молод.
     - Мистер Бирнбаум, вы самый милый из всех мужчин, которых я знаю.
     - Да что уж, - смущенно произнес Эл Бирнбаум. - Не говорите так.
     Но ему было приятно.
     Позже, уже на земле,  когда у девушки  возникли трудности с багажом, Эл
Бирнбаум  вызвался ей  помочь.  Эл Бирнбаум  никогда не оставил бы приличную
молодую  девушку  в затруднительном положении одну. Он не  бросил  бы в беде
даже неприятного ему  человека,  так почему не  помочь  милой юной  девушке,
которая не знала, как добраться до Далласа, где жил ее жених? Бирнбаум нашел
ей такси. Поехал с ней  вместе. И даже  сказал, что охотно познакомится с ее
женихом.
     -  Мне  бы тоже  хотелось  этого.  Уверена, он  вам  понравится, мистер
Бирнбаум. Он тоже подумывает заняться скобяным бизнесом, и ему будет полезно
посоветоваться с опытным человеком.
     - Передайте ему от моего имени, что дело это тяжелое, но честное.
     - Вы сами все скажете. Никто не знает столько, сколько вы.
     - Он должен быть очень осторожен при  покупке товара.  Корея и  Тайвань
обгоняют нас, американцев.
     - Ни слова больше. Сами расскажете. Такие знания, как у  вас, не купишь
ни за какие деньги.
     -  Купить  можно  все, - ответил Эл  Бирнбаум.  - Но  толку от этого не
будет.
     Ему понравился собственный ответ.
     Жених девушки  жил в  одном из  самых  захудалых  районов  города,  а в
квартире практически отсутствовала  мебель. Эл Бирнбаум прикинул,  удобно ли
предложить  молодым людям помощь  в поисках более пристойного жилища. Но тут
нужно быть осторожным.  Милую  юную  пару можно легко оскорбить  тем,  что с
квартирной платой он поможет.
     Он уселся  на деревянный ящик, в глаза ему  бил не смягченный  абажуром
резкий  свет электрической лампочки, в воздухе стоял застарелый запах кофе и
еще  пахло плесенью; казалось,  квартиру не убирали  год  или  даже  два. Он
вспомнил, что в дверях  не  было ключа. Значит,  это брошенная квартира.  Им
негде жить. Он решил, что обязательно им поможет.
     Сзади послышались  шаги.  Обернувшись,  Эл  Бирнбаум увидел незнакомого
чисто выбритого юношу с  желтым  платком  в  руках.  Растянув  платок  между
руками, он скручивал его в веревку.
     - Простите, - сказал молодой человек, - можно накинуть его вам на шею?
     - Что... -  начал было  Эл Бирнбаум и тут  же  почувствовал, как чьи-то
руки обхватили его колени, стаскивая с ящика, в то время как другие ухватили
его за правое  запястье.  Эти  руки принадлежали  девушке.  Она  всем  телом
навалилась  на  правую  руку, а левую ему заломили назад,  и  светло-желтый,
скрученный в веревку платок обвил его шею.
     Платок   затягивался   все    туже.   Сначала   появилось   неприятное,
болезненно-режущее  ощущение  -  и  он  подумал:  ну, ничего, с  этим я  еще
справлюсь.
     Он пробовал  крутить  головой, но они  не  отпускали  его. В  отчаянной
попытке глотнуть хоть немного воздуха  -  обреченной на неудачу попытке - он
сделал  глубокий  вдох,  и   поняв,  что  воздух  не  поступает  в   легкие,
почувствовал мучительное,  страстное  желание  ощутить  последний  раз  вкус
кислорода. Ради Бога, только один глоток! Выполните  мою просьбу, и я сделаю
все, что хотите.
     А эти люди  пели. Он умирал,  а они пели. До  него доносились странные,
неведомые  ему созвучия. Они пели не на английском языке.  Может, он уже  не
различает слов? Неужели ему так плохо?
     По комнате расползался мрак, он закрадывался и в его сознание, окутывал
бьющееся в конвульсиях и мучительно жаждущее глотка воздуха тело.
     И тут