бадьи  белыми  пластами. Храпун  собирался  послать  на эту работу и
Блейда,  но тот  решительно отказался; он не мог терзать  плоть  еще недавно
живого существа. Презрительно взглянув на "двурукое хрыло", боцман огрел его
пару раз плетью и приставил  резать жир,  который сразу  же перетапливался в
котлах.  Изнемогая  от отвращения, Блейд,  подхлестываемый линьком,  рубил и
резал плотные тяжелые полосы  восемь часов подряд, пока их группу не сменила
очередная вахта. В этот день он не мог есть и, вымывшись, завалился в койку,
терзаемый  раскаянием.  Но что  он мог  сделать?  Этот  клан  хадров верил в
Великого  Зеленого  Кита,  и  не  стоило  даже пытаться  обратить  их души к
дзен-буддизму.
     К   тому  же,  став  буддистами,  они  несомненно   вымерли  бы.  Хадры
вылавливали и ели все, что  водилось в океане, но на одних водорослях больше
месяца им было не протянуть.


        ГЛАВА 4 

     Тянулось  время.  Пели, звенели, завывали ветры над  безбрежным океаном
Катраза, покачивалось черное судно, то плавно скользя по зеленоватой морской
глади,  то  кланяясь  пенным  штормовым валам;  вздымались на  мачтах  тугие
паруса, взлетали на реи  дозорные, гудели горны  боцманов, команда  исправно
несла  службу, подкрепляясь  трижды а день,  и потому  гальюны не  иссякали.
Удалось добыть  еще  одного  кита,  и  дважды с  корабля  спускали  шлюпки с
гарпунерами, которые били крупных, похожих на дельфинов животных.
     Эта  добыча особо  ценилась  из-за нежного жира, но в первый раз хадрам
пришлось  выдержать  целое сражение  с парой гигантских серо-стальных  акул,
которые тоже претендовали на лакомое блюдо.  Разумеется,  Блейд называл этих
чудовищных тварей "акулами" исходя из земных аналогий; они имели сорок футов
в длину и их пасти  были  в  три ряда  усажены десятидюймовыми зубами. Акулы
оказались  необычайно подвижными,  и  большие  стрелометы не  могли поразить
такие  юркие  мишени; пока  гарпунеры  расправились  с ними,  чудища  успели
искрошить одну лодку. К счастью, ее экипаж не пострадал - хадры плавали, как
рыбы.
     Прошло две недели. Если не считать особых случаев - охоты и последующей
кровавой   разделки   добычи,   причинявшей  Блейду  неимоверные   моральные
страдания,  -  жизнь   на  судне  тянулась  с   монотонной  медлительностью.
Катразские сутки были немного меньше земных, и каждая из трех вахт,  которую
ежедневно выстаивали почти все члены  экипажа,  составляла семь  с половиной
часов. Остальное время хадры ели, спали  и  развлекались. Как заметил Блейд,
на сон они  тратили на удивление мало времени - три-четыре часа, не  больше.
Храпун, боцман с бакенбардами до плеч,  словно и не спал вовсе, видно, учить
уму-разуму двурукого Носача нравилось ему куда больше, чем валяться в койке.
Блейд  страдал и терпел.  "Calamitas virtutis  occasio""Бедствие  -  пробный
камень доблести"; Сенека, "О провидении".
     К своему прозвищу он уже привык.  Теперь он понимал, что его  новое имя
не  носило  ни  уничижительного,  ни, тем более, презрительного оттенка  - в
отличие от ударов плети Храпуна. Оно всего лишь  являлось словом, сочетанием
звуков, обозначавшим одного  из  сотен индивидуумов на  борту черного судна.
Предводителя клана Зеленого Кита звали Рыжим - по цвету шкуры; еще кто-то из
властьимущих  мог  быть  Коротышкой,  Соплей  или  Свистуном,  а  чистильщик
гальюнов, находящийся на самом дне  корабельной  иерархии, - Кремнем, Акулой
или Могучим (разумеется, при надлежащей ловкости и крепости мышц)
     У хадров не  существовало также  и терминов,  вроде "сэр", "мистер" или
"господин", подчеркивающих уважительное  отношение к  вышестоящим. Хотя  они
понимали слово "господин"; но никогда не использовали его при обращении друг
к другу; "господа" были только на  берегу, среди двуруких хрылов -  еще один
повод для насмешливо-настороженного отношения к обитателям суши.
     Однако  ни в  коем  случае  не стоило  считать,  что, концепции власти,
уважения  и подчинения неизвестны хадрам.  Клан, составляющий экипаж  судна,
спаивала железная дисциплина, и члены его умели соблюдать субординацию. Хотя
всех  звали  по  именам  (исключение  составлял  Рыжий,  к  которому  обычно
обращались  "Хозяин"), почтительность выражалась жестами и тоном говорящего.
Блейд вскоре ощутил это.  В первые дни  он  был  просто "носачом",  двуруким
нахлебником, которого подобрали из милости; когда же  его  физическая сила и
ловкость в обращении с навозной лопатой получили признание, он превратился в
"Носача"  с большой буквы. Впрочем, в  его  новом  имени присутствовал всего
лишь один заглавный  знак,  что подчеркивалось повышением интонации в начале
слова. Если же  речь шла о Рыжем, главе рода, то  его кличка состояла сплошь
из больших  букв - да еще с пробелами между ними. "РЫЖИЙ" - только так, и не
иначе.
     Черпая сведения из своих новых  познаний в древних языках  и филологии,
Блейд часто размышлял по поводу имен, пытаясь уловить тонкое  различие между
ними и прозвищами. Сначала ему казалось, что  принципиальной  разницы вообще
не существует - ведь все так  называемые "христианские" имена когда-то несли
смысловое значение.  Скажем,  Майкл  означало  на древнееврейском  "Подобный
Богу". Питер -  "Скала" или  "Камень" на греческом, а, к примеру, Маргарет -
"Жемчужина" на латыни.  Его  собственное  имя, Ричард,  происходило от  двух
древнегерманских корней:  "richi"  - "Могущественный государь",  и "hart"  -
"Сильный" или "Смелый"; Пожалуй, рассуждал он,  если  пытаться передать  его
имя  одним  словом, то  лучше всего  подошло  бы  "Властитель",  ибо  только
сильный, смелый и могущественный вождь является истинным властителем - и над
судьбами  людскими, и  над обстоятельствами.  Что  ж,  один  раз  он уже был
властителем целой страны -  в древнем Тарне, завоеванном и сбереженном силой
его рук ума... В Тарне,  сокрытом в  неведомых далях пространства и времени,
где сейчас, возможно, правят его потомки...
     Стараясь  отвлечься от этих  грустных воспоминаний, он думал о том, что
греческие, иудейские и латинские имена  были привнесены  в разноязыкие толпы
аборигенов  и   завоевателей   Британских  островов   во   времена  римского
господства. Слова,  пришедшие  из чужого языка, быстро теряли первоначальный
смысл,  превращаясь в  замкнутую группу, строго определенную лингвистическую
категорию, используемую лишь с одной целью - именования людей.
     Да,  настоящие  имена,  освященные древностью и  традицией, всегда были
оторваны  от прежнего  смысла  передававших их звукосочетаний  и  письменных
символов. Но даже  в  те  давние  времена, когда имя являлось  еще  и живым,
используемым в повседневной речи словом, оно несло совсем иное значение, чем
кличка. Возлюбленный  Богом, Владетель Мира. Святой  Воин,  Сын Господа, Дар
Аллаха... Могущественный Повелитель, наконец... Но никак не Кривой, не Пузо,
не  Хрящ  и не  Простак!  В этом смысле  хадры носили скорее  прозвища,  чем
настоящие имена, получая их тогда, когда становилась явной некая характерная
черта  внешности или  нрава.  Любопытно,  размышлял  Блейд,  сколько  Косых,
Хромых,  Мохнатых,  Пегих  и Рыжих  носится по  океану  под свист катразских
ветров?  Сколько  Горлодеров, Уключин, Храпунов, Яликов, Жердей и  Зубастых?
Сколько Носачей?
     Он  ухмыльнулся,  потерев переносицу. Носачей наверняка было  немного -
носы хадров  походили  на сплюснутые поросячьи  пятачки или небольшие репки,
торчащие среди волосяных джунглей.  Навряд ли ему удастся разыскать тезку на
каком-нибудь корабле...
     Хриплый рев боцманского горна, объявлявшего начало вахты, вырвал его из
тихого мирка лингвистических исследований. Вместе  с Пегим и Косым разведчик
отправился в кормовое  отделение трюма, к нужникам,  заработав  попутно пару
плетей от Храпуна - для вящей бодрости. Незабвенная лопата и бадьи уже ждали
его, словно два благоухающих символа послушничества.
     -  Вы,  сопляки, будете таскать,  я  -  грузить,  - распорядился Пегий,
старший по команде.
     - С чего  бы? - возразил Косой, уставившись  одним глазом на тяжеленные
бадьи, другим - на лопату. - Я таскал прошлый раз!
     -  Молчи, дерьмодав!  - рявкнул  Пегий.  -  Таскал, таскаешь  и  будешь
таскать! Инструмент - он  правильного обращения  требует.  А у  тебя буркалы
разбегаются, не можешь лопату до бадьи донести!
     - Да я...
     - Не спорь, друг  мой,  -  произнес Блейд и,  покопавшись  в  бездонных
закромах своей памяти, добавил. - Labor est etiam ipse voluptas.
     - Чего?
     - Труд уже сам по себе - наслаждение. Расчавкал?
     - Энто по-каковски? - заинтересовался Пегий.
     -  По  латински... В  моих краях  когда-то  жило племя  таких двуруких.
Правда, они больше любили воевать, чем работать.
     - Навроде нурешников, что ль? - сморщился Пегий и бухнул  первую лопату
в  бадью  Блейда.  - Те  тоже  все  воюют.  Рассказывал  мне  один...  хрыло
прибрежное...  - Емкости Блейда были уже  полны, и  Пегий  принялся за бадью
Косого. -  Не пашут,  не торгуют и рыбу не ловят...  только режут друг другу
глотки... спаси нас Зеленый Кит... - бормотал он, наваливая Косому с верхом.
- Ну, тащите, акулья требуха!
     Блейд  пошел  вперед, с  трудом пробираясь на палубу по узкому трапу  и
стараясь не плеснуть на ступени. Сзади недовольно шипел Косой.
     -  Погоди, выйдем на берег, я тебе покажу, старый пердун! Ишь, таскаешь
и  таскать  будешь! Нашел  дурака! Все  по справедливости надо, по  очереди,
значитца... а кто не понимает, тому вломим... да, вломим... на берегу...
     На  корабле побоища не  поощрялись.  Но когда хадры делали остановки  в
островных  гаванях,  чтобы  обменять ворвань,  соленую рыбу, китовую кожу  и
кости на  сухари,  зерно,  пиво и звонкую монету, экипаж  сходил на  берег и
наступало  время  сведения  счетов. Вдобавок, хадры были падки  на спиртное;
нескольких серебряных монет,  которые  составляли  долю простых  матросов  и
обычно спускались в  кабаках, вполне  хватало, чтобы  подогревать  страсти в
течение недели или двух.
     Во время пятого или шестого рейса на палубу Блейд наткнулся на Крепыша.
Должность  его приятеля была  гораздо более высокой, чем у членов  гальюнной
команды: Крепыш присматривал за одним из оружейных складов. Сейчас он  стоял
у борта, нюхал ветерок  и вглядывался в далекий горизонт. Блейду показалось,
что хадр выглядит возбужденным.
     - О, Носач! - губы Крепыша растянулись в улыбке. - Что, много дел? - он
показал на бадью.
     Блейд молча кивнул, дел на этот раз и впрямь было немало.
     - Да, наши  дерьмодавы жрут в три горла...  ну,  и все остальное в  три
задницы! -  глубокомысленно  заметил  матрос. - Хорошая  охота, много  рыбы,
полные трюмы, спокойное море. Самое время повеселиться!
     - Повеселиться?
     - Ну да! Где-то поблизости лоханка Грудастой... Вот встретим ее и...
     - И что  будет? - спросил  Блейд, поскольку приятель  его сделал долгую
паузу.
     - Крепыши  будут! Новые Крепыши, еть их промеж ушей!  - заявил матрос и
гулко расхохотался.
     Блейд тоже  захохотал, поставил  бадью на палубу  и хлопнул приятеля по
спине. Тот, задыхаясь от смеха, пробормотал:
     -  А вот коли б  ты...  Носач... обратал бы какую девку... что б  потом
вышло, а? С тремя лапами... раз у вас было шесть... на двоих?
     Эта шуточка  показалась Блейду неаппетитной  и, подхватив свои  пахучие
бадьи,  он  отправился дальше, к  площадке,  на которую  надлежало  вывалить
ценный продукт для просушки. Вслед ему несся веселый гогот Крепыша.
     * * *
     Вечером,  забравшись в  койку, Блейд  предавался  медитации и невеселым
размышлениям.
     Два его естества,  новое  и  старое,  опять  затеяли бесконечный  спор.
Несомненно,  он очутился в унизительном положении - настолько  унизительном,
что  хуже  некуда.  Две  недели  чистить  нужники  за  этими   четырехлапыми
волосатыми  монстрами! Хорошенькое занятие  для Ричарда Блейда! Дж.  здорово
повеселится,  знакомясь с  его  отчетом... С  другой  стороны, разведчик  не
чувствовал за собой  вины. Он был всего лишь жертвой обстоятельств, лишивших
его  главного  оружия - агрессивности. Теперь он понимал - как и многие люди
до него - что всякая  личность сильна  своей  цельностью; нарушение хрупкого
равновесия человеческой души способно  привести скорее к фатальным, нежели к
позитивным результатам.
     Он сам был тому живым примером. Пока еще живым...
     О, если бы  прежние  силы  вернулись к  нему! С какой  яростью, с каким
наслаждением он разметал бы этих дерьмодавов по  палубам, трюмам и  кубрикам
их вонючей посудины! Он показал бы  им, кто тут на самом  деле Хозяин... Эти
морские  охотники,  эти  грубые  и  драчливые  моряки  не  имели  понятия  о
правильном  бое; у  них не было ни  мечей, ни арбалетов, ни булав  -  только
гарпуны  да  ножи  с  топориками для  разделки добычи.  Один  опытный воин с
подходящим  орудием в  руках  - хотя бы с той же колотушкой для рыбы  -  мог
устрашить и привести к покорности всю команду. И если начать с офицеров... с
так называемых офицеров, заправлявших этой шайкой...
     Он  ужаснулся.  О  чем  он  думает?  Об  очередной  кровавой  оргии,  о
смертоубийстве ни в чем не  повинных  существ! Чего  же стоит дарованное ему
просветление?  Неужели те высокие  истины, те  Гималаи человечности и добра,
что открылись ему, задернул нечистый туман кровожадных и противоестественных
мечтаний?  Разве   можно  поднять   руку  -  с  окованной  железом  страшной
колотушкой! -  на  нечто живое и  дышащее,  мыслящее,  страдающее, способное
испытывать ужас смерти?  На  Божью  плоть - ибо и зверь, и человек, и всякая
тварь земная,  морская и  небесная, есть частица Его  тела, Его бессмертного
духа!
     Уткнувшись  лицом в  матрас,  Блейд  застонал, мучаясь  от  бессилия  и
безнадежности.  Образ  гигантской колотушки, обагренной кровью, возник перед
ним;  она  опускалась,  расплющивая  черепа несчастных хадров, ломая  кости,
дробя мачты, реи,  надстройки и палубы их корабля, жуткая и неумолимая,  как
молот Люцифера.
     Нет! Никогда он не сделает этого! Никогда!
     Он  стиснул  виски  ладонями и, внезапно успокоившись,  перевернулся на
спину.
     Ладно, сказал старый греховодник и убийца Ричард Блейд своему узревшему
святые истины напарнику,  дьявол с тобой, мокрица! Таскай дерьмо и жри кашу,
пока тебя не списали на берег! А потом? Что потом?  В конце  концов, хадры -
мирный  народ, и никто  на судне,  кроме  мерзавца Храпуна, не жаждет  крови
чужака. Но  что  случится, когда  он  попадет в  общество двуруких собратий?
Опыт, помноженный на  знания, утверждал: вряд ли  ему удастся  выжить  среди
людей - среди настоящих людей, способных к жестокости и насилию. Может быть,
в качестве раба...
     Проклятая  машина,  проклятый  старый  пень  Лейтон! На  этот  раз его,
Ричарда Блейда, зашвырнули в чужой мир, отравив самым страшным ядом - зельем
сомнения.  Он был  воистину  беззащитным, и  приходилось  еще  благословлять
судьбу за тихое пристанище на острове Коривалл и этот корабль с бездонными и
неиссякаемыми нужниками.  Если  бы он таком состоянии  очутился в Альбе  или
среди  полчищ монгов - да и в любом другом  месте, в любой  преисподней, где
ему случалось побывать -  конец оказался бы скорым, кровавым и  мучительным.
Впрочем, Блейд подозревал, что двери катразского ада еще  распахнутся  перед
ним, и там его ждет кое-что пострашнее бадеек с фекалиями.
     Господи, ну что стоит Лейтону забрать его отсюда? Забрать прямо сейчас,
с этого опостылевшего корабля?
     Но Ричард Блейд знал, что прошло еще слишком мало времени. Он пробыл на
Катразе около месяца,  и ни разу не ощущал той характерной ломоты в  висках,
что предвещала  скорое возвращение.  И,  стыдясь  собственного малодушия, он
вдруг понял, что мечтает об этой боли как о благословении небесном.
     * * *
     Корабль покачивался на лазоревой груди океана словно младенец в люльке.
Блейд  таскал бадьи,  то впадая  в  отчаяние, то  черпая  силы  и  надежду в
священных  текстах  и молитвах,  что нескончаемыми свитками  разматывались у
него в голове. Иногда он болтал с Крепышом,  иногда прятался от  бдительного
ока  и плетки Храпуна, то были мелкие, но самые  значительные события  в том
монотонном существовании, которое выпало ему на долю в сей раз.
     Его соседи по кубрику в основном коротали время за любимым развлечением
- игрой в ба-тенг. Блейд  долго  наблюдал за  ней, не задавая вопросов; суть
дела  показалась  ему очевидной сразу, но некоторые детали  были  неясны. Он
старался разобраться  в  них сам,  наблюдая  за игроками  - такая безобидная
умственная гимнастика отвлекала от тяжелых дум.
     Рядом с  каждым из партнеров лежала стопка  квадратных фишек размером в
половину ладони, с  четырьмя  сторонами, окрашенными в разные цвета - синий,
красный,  желтый  и  зеленый.  Ровные,  плоские,  похожие  на  пластмассовые
квадратики, эти  фишки были аккуратно  вырезаны из высушенной китовой  кожи.
Игроки  выкладывали причудливый  узор; каждый в  свой черед выставлял фишку,
приставляя ее  к  другой, уже  лежавшей  на  столе.  При  этом  синее  ребро
присоединялось к синему, красное -  к  красному, и  так  далее, по  принципу
домино.  Побеждал  тот,  кто сумел последним  ходом замкнуть  самый  большой
прямоугольник или  квадрат;  счастливчику  доставались  все  входящие в него
фишки.
     В какой-то момент Блейд решил, что  игра довольно примитивна и понятна.
Но тут у  одного  из  играющих  кончились квадратики, и он полез к  себе под
матрас, вытащив целую кипу неокрашенных кожаных фишек. Затем парень (это был
Канат) извлек из  стоящего у двери  сундучка  кувшинчики с красками и что-то
похожее  на  кисти.  Несколькими уверенными движениями он размалевал  дюжину
квадратиков, помахал ими в воздухе, чтоб обсохли, и снова подсел к столу.
     Блейд  был  удивлен. В его необъятной памяти хранились  описания  сотен
земных игр подобного рода - карты, шашки и шахматы, го, домино, нарды, лото,
кости - но ни в одной  из них игрок  не имел права изготовить для себя новую
фишку или фигуру в процессе  соревнования. Подобный принцип скорее напоминал
рулетку, а это значило, что фишки являются неким эквивалентом денег.
     Вскоре он выяснил, что  кожаные квадратики действительно служили хадрам
мелкой разменной монетой.  Цена их была невысока - за одну серебряную пакту,
основную   платежную   единицу  всех   катразских  островов,   давали  сотню
фишек-тенгов. Таким образом, игра шла  непосредственно на деньги, и  каждому
дозволялось использовать все свои финансовые ресурсы, хранившиеся в холщовых
мешках под матрасами или в матросских сундучках.
     Разобравшись  с правилами игры, Блейд потерял к ней интерес. У него  не
было ни тенгов, ни пакт; не было ничего, кроме старой набедренной повязки из
жесткой  кожи, которую сзади пришлось надставить веревкой, потому что она не
сходилась на его мощном теле.
     В  один  из погожих  дней, когда ласковый  теплый  бриз неторопливо нес
корабль к востоку, заодно просушивая  содержимое гальюнов, протяжный крик из
"вороньего гнезда" на грот-мачте заставил Блейда приподнять голову.
     - Ооо-гей! -  протяжно  вопил  наблюдатель,  покачиваясь на  стофутовой
высоте. - Ооо-гей! Каракатицы!
     Блейд привстал и, приставив ладонь козырьком ко лбу, оглядел сверкающую
морскую  даль. Милях в  пяти параллельным курсом шел черный корабль - точная
копия их судна. Он бросил вопросительный взгляд на Пегого.
     - Бабы, - сообщил тот, облизнувшись. - Очень даже вовремя!
     Сзади возникла кряжистая фигура Храпуна, свистнул линек и спину  Блейда
обожгло.
     - Дерьмо просохло? -  поинтересовался боцман,  поглаживая свисавшие  до
плеч бакенбарды. - Тащите на камбуз, да побыстрее, акулья требуха! Потом все
тут вымыть. Да чтоб сверкало!
     -  Сами знаем,  - пробормотал Пегий,  подождав, пока  боцман отойдет на
дюжину шагов. - Нечего зря глотку драть...
     Эвакуация