ый романист совершенно неправильно
трактует специфику разведслужбы.
     Но  теперь  он был  знаком  с его  книгами. Их  названия одно за другим
всплывали  в  памяти;  он  мог изложить сюжет, перечислить  действующих лиц,
назвать все издания и переиздания... Да что  там! Он мог цитировать любой из
романов Грина с любой страницы - хоть задом наперед!
     Покачав  головой,  Блейд  захлопнул  дверь  в свой  библиотечный зал  и
завершил   осмотр.  В  самом  дальнем  углу,  за  нумизматикой,  филателией,
живописью и  хореографией,  он  обнаружил историю религиозных учений и бегло
пролистал ее.  Затем, повинуясь  зову  желудка, спустился  к своему шалашу и
позавтракал остатками кролика и фруктами. Был уже полдень.
     Этот  день  он провел,  бродя,  словно сомнамбула, по пляжу.  Сведения,
которыми напичкал его компьютер, всплывали в памяти, стоило только коснуться
определенной темы, раздела или отрасли знания. Видимо, все это богатство,  -
которое он  теперь  носил в  голове, надо  было еще  привести  в движение  и
надлежащим  образом освоить - иначе  оно оставалось лежащим втуне капиталом.
Вскоре  Блейд  выяснил,  что  такое  освоение лучше производить в  состоянии
легкого транса или самогипноза, основам которого он обучился  на Востоке, не
то в Гонконге, не то в Сингапуре.
     Для  первого   эксперимента  он  выбрал  почти   неведомую   ему  науку
энтомологию   -  тот  ее  раздел,  который  посвящен  бабочкам.   Совершенно
бесполезные  и  абсолютно  безопасные  сведения,  решил  он,  устроившись  у
большого валуна и разглядывая сверкающую  пол закатным  солнцем  поверхность
океана. Яркие  блики помогли ему  быстро  войти  в транс, вынырнув из  коего
Блейд знал  о  бабочках  все.  Чешуекрылые  или  лепидоптера,  шестой  отряд
двенадцатого  надотряда общей классификации насекомых...  Бражники:  алекто,
винный,  вьюнковый,  глазастый, дубовый,  липовый, молочайный,  олеандровый,
Прозерпина,    сиреневый,    сосновый...    Пестрянки:    зеленая,   ложная,
медвянцевая...  Павлиноглазки, серпокрылки,  шелкопряды,  брамеи,  волнянки,
совки и обыкновенная платяная  моль. Он  мог изобразить рисунки  их крыльев,
помнил  размеры, знал  повадки,  ареалы распространения,  излюбленную пищу и
массу прочих подробностей. Конечно,  недостаток практики  не позволял Блейду
считать себя профессионалом; но  если  бы  он попал в компанию ненормальных,
коллекционирующих этих прелестных насекомых, то  вполне сумел  бы поддержать
разговор.
     Он посмотрел на палочку, торчавшую рядом из песка - ее тень  удлинилась
едва заметно. Значит, он  освоил науку о  бабочках  (в  первом  приближении,
конечно)  минут  за  пять-шесть.  Теперь  стоило  выбрать  что-нибудь  более
забавное, но тоже достаточно безопасное. С этой точки зрения  ни математика,
ни физика, ни химия  и прочие науки Блейда не привлекали, возможно, они были
вполне  безопасными,  но уж никак не забавными. Его  весьма  интересовал тот
раздел  этнографии, в котором описывались брачные обычаи  разных народов, но
после  знакомства  с ними наверняка пришлось бы  опять наведаться к пруду  с
"лотосами   забвения".   Равным   образом  отпадала   лирика   зажигательная
бессмертной Сапфо, сочинения  Лукиана  из Самосаты  и индийские  эротические
трактаты: забавно, но в его холостом положении отнюдь не безопасно.
     Наконец,  покопавшись  в  разделе  латинского  языка,  Блейд с  ужасным
произношением  пробормотал:  "Beatae  plane  aures,  quae  non  vocem  foris
sonantem,  sed intus auscultant  veritatem docentem" (что  значило: "Истинно
блаженны уши, внимающие не голосу, звучащему на площадях,  но голосу, в тиши
учащему истине").  Затем он  обратился  к  истории  религиозных  доктрин,  к
дзен-буддизму, надеясь с его помощью обуздать дьявола плоти.
     На  этот раз  он  погрузился в транс на четверть часа, а очнувшись  еще
некоторое  время  сидел  неподвижно,   с   закрытыми  глазами,   впитывая  и
переваривая основы учения. Сантана, поток сознательной жизни, скользил  мимо
него,  распадаясь  на  комбинации  дхарм;  разум,  застывший  в безграничном
пространстве  шуньяты  -  Великой  Пустоты  -  оценивал  и  взвешивал  карму
ничтожного  двуногого  существа, некоего  Ричарда Блейда, великого грешника,
богохульника  и  святотатца.  Наконец,  божественное просветление  позволило
сделать  вывод: сей двуногий может быть прощен великим Буддой, если три раза
воплотится  в низшие существа  - червя,  шелудивого  пса и  павиана.  Только
очистившись  подобным   образом,  он  снова  будет  достоин   принять  облик
человеческий. Глубоко вздохнув, Блейд вышел из нирваны и поднял веки.
     Он  встал  и  шагнул  к   шалашу,   стараясь  не   раздавить  крошечных
крабоподобных  тварей,  суетившихся около  полуобглоданных  костей  кролика;
мысль о том, что он может причинить вред чему-либо живому, приводила  его  в
ужас. Он  с отвращением посмотрел на лук, копье  и томагавки - жуткие орудия
убийства,  чудовищные предметы, предназначенные  для уничтожения  существ  с
теплой  кровью,  которые,  возможно,  носили в  себе души  людские,  готовые
пробудиться  к сознательному существованию  в  следующем  цикле  бесконечных
перевоплощений.  Выдернув пучок травы из своей постели, Блейд обернул им эти
страшные  вещи и, стараясь не касаться их руками, отнес к морю  и выбросил в
воду. Затем он лег спать - без ужина.
     На  следующий день он с  самого утра  отправился  на  кроличью  поляну.
Скрестив ноги, он сел в позе лотоса на опушке и  приступил  к  медитации. Он
пытался достучаться  в души этих зверьков,  дабы испросить у них прощения за
множество загубленных жизней  их собратьев, нашедших конец в его желудке; он
сознавал  свой  великий  грех  и  вину.  Столь же  отчетливо  он  понимал  и
собственную глупость, и весь нелепый комизм положения - но сделать ничего не
мог.  Казалось,  доктрины  буддизма  пропитали  его плоть  и  кровь,  словно
инфекция,  охватившая  еще  недавно  здоровый  организм;  возможно,  он  мог
излечиться, но на  это требовалось время. Его сознание как будто разделилось
на два  потока: один,  новый,  сильный и  мощный,  не ведал понятий насилия,
убийства и зла; другой, скудный и  чахлый, покачивал в своих  струях мерзкую
душонку  прежнего Ричарда Блейда, шпиона, развратника и  убийцы. Тот, старый
Ричард  Блейд,  понимал  все  и вопил  от  ужаса за  непреодолимым  барьером
религиозных и нравственных запретов; он проклинал Лейтона и  его дьявольскую
машину. Будду,  Христа, Магомета  и весь род человеческий. Просветленный  же
Ричард Блейд с  сострадательной усмешкой наблюдал за этими корчами грешника,
прощая его богохульство.  Наконец он вознес молитву Высшим  Силам о  здравии
благородного лорда Лейтона, чьи старания раскрыли  перед ним ворота  истины,
поднялся и вошел в лес.
     Он ходил туда и обратно  не менее двадцати раз, завалив кроличью поляну
отменными свежими  фруктами - то было его  покаяние. Зверьки устроили свалку
около  ананасов,  которые,  видимо,  доставались  им нечасто. Блейд сходил к
шалашу за корзиной, обтряс пару деревьев, подбросил ушастым лакомых плодов и
лег спать. В этот день он съел только пару апельсинов.
     Ночью  ему снилось,  что  он  возродился к жизни в теле монстра, помеси
павиана,  шелудивого пса и  гигантского, отвратительного розового  червя. Он
терпеливо искупал свои грехи,  пребывая в этом мерзком создании, пока оно не
издохло; и  Высшая  Сила подала знак,  что довольна его смирением -  так что
теперь он может возродиться в более пристойном обличье.
     Наутро  Ричард  Блейд пробудился в  своем собственном теле, усмотрев  в
этом знак Высшей Милости. Он  чувствовал, что груз его грехов стал несколько
легче и, прекратив добровольный  пост, съел  несколько дисковидных  бананов.
Затем повторил бдение у кроличьей поляны.
     Через несколько дней он едва таскал ноги, ибо фруктовая диета отнюдь не
способствовала крепости тела. Возможно, он обошелся бы без мяса и не потерял
силы, если бы буддийские  святые ниспослали  ему хлеб, сахар,  молоко, масло
(конечно - растительное!) и кашу; но  Будда и  его  верные слуги остались на
Земле и,  видимо,  лишь  слабая  эманация их разумов доносилась в  этот  мир
Измерении Икс.
     Однако  в  мировоззрении  Блейда  произошли  некоторые  сдвиги.  Старый
греховодник  Ричард  Блейд  и  вновь  народившийся  просветленный  послушник
сообразили,   что  их  тело  может  погибнуть,  и   пришли  к  определенному
соглашению. Теперь, пожалуй,  они даже отведали бы мяса, коль без него гибла
слабая  человеческая плоть,  но Блейд  старый  не  мог преодолеть отвращения
Блейда  нового к насилию.  А на  острове  Коривалл  еще  не  существовало ни
ресторанов, ни закусочных.
     Наконец  оба  Блейда  решили  прибегнуть  к самому  крайнему средству -
"лотосу  забвения".  Существовала  вероятность,  что  этот  слабый  наркотик
поможет расшатать барьер моральных запретов, после чего пара-другая кроликов
согласится пожертвовать свою плоть и кровь ради спасения человеческой жизни.
     План, однако,  с треском провалился. Вместо  полетов в  небесной синеве
или ожидаемого пробуждения  кровожадных инстинктов, Блейда замучили кошмары.
Ему  мнилось,  что  перекаченные  из  компьютерной  памяти  знания  начинают
распирать его голову; она росла,  надувалась, словно воздушный  шар, тело же
съеживалось, усыхало, пока  не превратилось в жалкий  придаток  чудовищного,
обтянутого кожей черепа. Он пришел в себя только к утру и заковылял на пляж,
то  проклиная,  то  благословляя лорда  Лейтона.  В любом случае, чем бы  не
завершился  этот  спор  двух его  сущностей,  ясно было  одно:  каникулы  не
удались.
     Когда Блейд  залез на  скалу  и обозрел океан,  его  заключение  насчет
неудачных  каникул  перешли  в твердую уверенность:  в  миле от  берега плыл
корабль.


        ГЛАВА 3 

     Это было вместительное  судно с полным парусным вооружением. Услужливая
память тут же  начала подсказывать Блейду термины, о которых он раньше  имел
весьма  смутное  представление.  Мачты,  начиная с  носа: фок, грот, бизань;
бушприт с  утлегарем и  бом-утлегарем; на нем  паруса -  бомкливер,  кливер,
фор-стеньги-стаксель. Остальные паруса были спущены, но память не унималась:
фок,  фор-марсель,  фор-брамсель,  фор-бом-брамсель,  грот,  грот-марсель...
Блейд цыкнул на нее и заткнул этот фонтан ненужных сведений. Гораздо важнее,
что  на  корабле  были сухари,  солонина, бобы  и пиво. Моряки всех времен и
народов просто обожают  пиво, и он полагал, что эти не являются исключением.
Пиво  же  богато  углеводами  и превосходно  восстанавливает  силы -  как  у
моряков, так и у оголодавших дзен-буддистов.
     Он заорал  из  последних  сил,  запрыгал  и  замахал руками.  На  судне
услышали; паруса пошли вниз, за борт был выкинут плавучий якорь и через пять
минут небольшая шлюпка отправилась к берегу. Блейд поспешил на пляж.
     Ялик  шел  ходко,  направляемый  опытными  руками,  вскоре  можно  было
различить,  что его гонят  три пары  весел. Блейду  это показалось странным,
потому что над бортом торчали только две головы. Лодка приблизилась, описала
полукруг  в  десяти ярдах от берега и развернулась к нему  кормой, словно ее
экипаж при первом  же признаке опасности собирался дать деру. Сообразив, что
суденышко  не  подойдет  ближе, Блейд вошел в воду по  пояс  и с  благостной
улыбкой уставился  на гребцов. Те,  поднявшись на ноги и ловко балансируя  в
своей утлой лодчонке, с изумлением смотрели на него.
     Наконец, один сказал:
     - Гля-ка, Пегий, хрыло! Ну, блейдина! Не сойти мне с этого места!
     - Не, Косой, - возразил второй гребец, - на хрыло не  похож. Здоровый и
носатый. Нурешник, что ли?
     - Скажешь, нурешник! До  нурешника локоть  не дотянет! И лыбится...  Ты
слышал, чтоб нурешники лыбились?
     -  Почем  мне  знать?  Мы нурешников  в жизни  не зиркали. А  что хрылы
говорят, так соврут - недорого возьмут.
     Блейд  застыл  в  полном  недоумении. Как  и  в  остальные  мирах  иной
реальности, он превосходно понимал язык  аборигенов, но смысл  этого  обмена
мнениями ускользал  от него.  Было ясно, что его  воспринимают как  существо
здоровое  и носатое, все прочие термины носили  гораздо более оскорбительный
оттенок. Он сжал кулаки и, покачиваясь от слабости, шагнул ближе; потом руки
его бессильно упали вдоль тела, голова поникла. Нет, он не  может ударить...
ни  этих  созданий,  болтающих  на  каком-то  тарабарском жаргоне,  и никого
вообще... Ему даже таракана не раздавить...
     Тем временем совещание в лодке продолжалось.
     - Нурло! - торжествующе заявил Пегий.  - Чтоб меня Зеленый Кит облевал,
нурло!
     - А что, есть такие? - заинтересованно спросил Косой.
     - А  ты еще  не  расчавкал? Эти двурукие греют баб  друг у друга  когда
хотят!
     Двурукие!  Блейд пригляделся.  Раньше  ему  казалось,  что оба  гребца,
невысокие,  коренастые и  мускулистые  парни,  одеты, несмотря  на  жару,  в
меховые комбинезоны,  стянутые  широкими  ремнями  и подшитые в паху  кожей.
Теперь он  разобрал, что  мех являлся  их собственным, у  одного  - пегим, у
другого -  темно-серым; и всей одежды на них было только эти  самые пояса да
пропущенная меж ног кожаная лента, прикрывавшая гениталии. Справа на поясных
ремнях висели небольшие топорики, по виду - из  стали, а  с другой стороны -
тяжелые  ножи  в  ножнах.   Волосы  на  голове  были  темными  и  курчавыми,
приплюснутые носы светили розовым  над непроходимыми  дебрями бород и  усов,
брови шириной в два пальца почти полностью скрывали узкие лбы.
     Этих людей - Блейд не мог подобрать иного слова - можно было бы принять
за необычайно волосатых опереточных корсиканских бандитов... Можно было бы -
если б не одно обстоятельство.
     Они имели четыре руки.
     Первая  пара произрастала  где-то на  уровне  груди, и  эти  конечности
выглядели  потоньше и послабее, вторая, почти не уступающая бицепсам Блейда,
торчала там, где  положено, у плеч.  Плечи  же выглядели весьма внушительно.
Широкие, могучие, мохнатые, они напоминали два табурета с темными волосяными
подушками или гигантские эполеты какого-нибудь латиноамериканского генерала.
Насколько Блейд мог разобрать, существа обладали пятью пальцами, и  кисть их
ничем не отличалась от человеческой.  Главное же было в их лицах. Физиономии
этих  парней  без сомнения принадлежали людям; несмотря на избыток шерсти, в
них не  было ничего  обезьяньего, ничего звериного. Просто два исключительно
волосатых морских волка. Два весьма хамоватых типа. С шестью конечностями на
брата, считая ноги.
     Блейд сделал еще один шаг и с максимальным дружелюбием произнес:
     - Здорово,  моряки! Я не  хрыло,  не нурешник и не  нурло. Зовите  меня
Ричардом. - Он не рискнул представиться как Блейд, ибо уловил приблизительно
такое  же  звукосочетание в речи четырехруких. И контекст,  в  котором  было
употреблено это слово, ему не понравился.
     - Ты - нурло, - нагло  заявил  Пегий, сверля  Блейда темными маленькими
глазками. - А звать тебя мы станем так, как скажет Рыжий.
     "Предводитель шайки," - отметил про себя Блейд, ощущая сосущую боль под
сердцем.  В другой ситуации он бы сейчас рявкнул:  -  "Меня зовут Ричард!  И
если ты, дикобраз, об этом забудешь, я в  два  счета выколочу мозги из твоей
поганой башки!"
     Но вместо этого он примирительно сказал:
     - Не стоит спорить по пустякам. Возьмете на корабль? Я отработаю проезд
до ближайшего сухого места, где живут двурукие.
     Пегий - он, видимо, был старшим - смерил Блейда оценивающим взглядом.
     -  Здоровый,  - повторил он, не то  одобрительно, не то  с насмешкой. -
Отработаешь! Залезай.
     Мохнатые короткопалые руки подхватили  разведчика и помогли подняться в
шлюпку. Пегий кивнул ему на нос и опустился  на  заднюю банку; первой  парой
рук он держал  длинный румпель, второй - ловко орудовал веслами. Косой, судя
по внешности, совсем  юный  парнишка, но мускулистый и крепкий, был основной
движущей силой. Блейд заметил, что весла,  предназначенные  для задних  рук,
выглядели массивней и шире  остальных. Искусство  же обоих гребцов оказалось
выше всякой критики - лодка летела  стрелой, высокий  борт корабля, черный и
просмоленный, надвигался с каждой секундой.
     Блейд посмотрел на стальные топорики и добротные пояса из толстой кожи,
потом  перевел  взгляд на корабль. Трехмачтовое судно, не меньше  четырехсот
футов в длину, едва заметно покачивалось на мелкой волне. Плавучий якорь был
принайтован на  цепи, похоже  - бронзовой; с палубы свешивались тали, и  над
фальшбортом в нескольких местах вытягивали  гусиные шеи подъемные краны;  на
носу и корме торчали орудия, похожие на большие стрелометы. Эти четырехрукие
отнюдь не относились к числу дикарей!
     Очертаниями корпуса, массивного, прочного  и угловатого, судно походило
на испанские галеоны конца восемнадцатого века. Сразу становилось  ясно, что
тут   не  гнались   за   скоростью   и   изяществом  линий;   скорее  -   за
грузоподъемностью, надежностью и безопасностью. "Купец. - решил Блейд. - или
промысловое судно." Он припомнил, что одни из его спутником упоминал кита, и
потянул носом. От корабля действительно несло неистребимым запахом ворвани и
рыбьего жира.
     Однако поднявшись  по веревочному трапу на высокий  борт, он обнаружил,
что палуба идеально чиста, медные  поручни сверкают, паруса белы, как первый
снег, а шлюпки,  канаты,  связки гарпунов,  огромные котлы для  вытапливания
жира - словом, все принадлежности морского  промысла - находятся там, где им
положено  быть. Он  не  успел  еще  сделать  и  шага,  как  стоящий у  грота
четырехрукий (у него  была на  редкость огромная голова, словно вдавленная в
плечи)  поднял  бронзовый  горн. Раздался резкий вибрирующий звук,  и дюжина
матросов помчалась на нос - выбирать якорь и ставить паруса.
     Перед двухэтажной кормовой надстройкой пришельца молча поджидала группа
существ довольно сурового пила.  Впереди стоял  некто с  рыжевато-коричневой
шерстью, тронутой сединой,  в широченном поясе с медными бляхами и  тяжелыми
бронзовыми браслетами на передних руках. "Рыжий,  капитан." -  понял  Блейд.
Сразу за  ним - еще двое, тоже в годах; у одного огромные зубы нависали  над
нижней  губой,  у  другого  из  темени   проглядывали  основательная  плешь,
пересеченная   длинным  шрамом.   Поодаль  находился   здоровенный   тип   с
бочкообразным  телом  и   невероятно  длинными,  до  самых   ключиц,  седыми
бакенбардами  -  ни  дать, ни взять, боцман королевского флота  времен  сэра
Френсиса  Дрейка.  Видно,  он  и  был  боцманом, ибо держал в  могучей  лапе
трехфутовый конец каната  в  палец  толщиной и легонько похлестывал себя  по
ноге. За боцманом столпились полдюжины матросов разных мастей - от черной до
светло-коричневой.
     Пегий с Косым доставили гостя прямо к капитану, бережно  придерживая  с
двух сторон при этом у  них  еще хватало рук,  чтобы  помахивать вытащенными
из-за поясов топориками.
     -  Привезли,   Хозяин,  -  доложил  Пегий.  -  Просится  до  Восточного
Архипелага, обещает отработать. Нурло! А имячко-то! Ни одному честному хадру
не выговорить!
     Капитан - или хозяин? - осмотрел свое новое приобретение.
     - Здоровый, - вынес он вердикт, - но тощий.
     - Может, за борт? - заметил тип с выдающимися зубами.
     -  К чему  разбрасываться добром? Откормим,  - возразил четырехрукий со
шрамом на голове.
     - Что-то ты, Лысак, сегодня добрый.
     - Будешь добрый... Твоя команда не чистит нужники...
     - Нужники, ха! Это дело - не для охотников!
     -  Заткнул бы  ты,  Зубастый,  пасть... А  то  окажешься  в  этом самом
нужнике. Расчавкал?
     Капитан, казалось, не обратил  внимания  на перепалку своих помощников.
Он  по-прежнему разглядывал Блейда, потом вдруг шагнул  вперед,  ткнул его о
грудь кулаком и изрек:
     - Носач! Команда Лысака! Три дня кормить, потом - на работу.
     Развернувшись,  он  просле