тив ноги, сидел напротив Порансо с застывшим лицом. На
коленях  его лежал  меч, в пышных перьях ковра серебрилось  лезвие франа. Он
по-прежнему был в сапогах и кожаных доспехах.
     Лайот щелкнул  пальцами,  и  раб подал  ему чашу  горячительного; затем
обнес вином Блейда, Магиди и Сетрагу,  младшего из принцев, который привел в
Ристу полторы тысячи своих лучников.
     Порансо громко глотал,  алые струйки  вина текли  но его подбородку,  и
Блейд  вдруг вспомнил, как лопались кровавые пузырьки на губах Найлы. Дернув
щекой, он приник к чаше.
     Порансо  допил  вино,  рыгнул  и,  закатив  кверху  глаза,  мечтательно
повторил:
     --  Половина! А что у нас? --  его взгляд  обшарил бухту,  потом  лайот
повернулся и  посмотрел на  выгоревшую  окраину деревни. -- У  нас  -- лучше
некуда! Десяток сгоревших хижин,  сотня убитых стариков да две сотни женщин!
Зато нам достались их пироги! Отличные лодки! И целые горы оружия!
     На  щеках Блейда заходили желваки,  но  он сдержался.  В  бухгалтерских
книгах этого дикаря жизнь Найлы шла по цене вязанки стрел... может быть, она
не стоила и медного наконечника.
     Он вздохнул и  снова отпил вина. Риста опротивела ему -- как-то сразу и
навсегда.  Он хотел оказаться  в  море, подальше от  места, где  закончилась
жизнь его подруги. В море, на "Катрейе", вместе  с ее телом... Он не оставит
ее здесь!  Пусть лежит в своей  каюте, на  своем корабле, по палубе которого
ступали ее босые ножки...
     Блейд швырнул рабу опустошенную чашу и мертвым тихим голосом сказал:
     -- Свое обещание я выполнил, лайот. Ты  можешь сложить шесть холмов  --
из каждой тысячи вражеских трупов. Или одну гору,  как больше понравится. --
Он помолчал. -- А теперь я хотел бы уйти.
     -- Но как же  так,  мой добрый сайят Эльс? --  брови  Порансо  взлетели
вверх в деланном недоумении. -- Ведь только половина брогов мертва! Осталась
еще  половина!  Или я  неправильно считаю? -- он посмотрел налево,  на туйса
Сетрагу, потом  направо,  на  жреца Магиди, словно  искал у них поддержки, и
Блейд  понял,  что  старый  клоун собирается опять  торговаться с ним.  Жрец
укоризненно покачивал головой,  явно не одобряя действий  своего повелителя;
принц же откровенно ухмылялся. "Ну, погоди, -- мстительно  подумал Блейд, --
сейчас ты запоешь подругому!"
     --  Теперь  тебе  будет  несложно  захватить  Брог,  --  его голос  был
по-прежнему тих и ровен. -- Ты  можешь плыть медленно по Той Стороне -- хоть
целый месяц! Пусть броги узнают, что ты идешь на них.. Пошли двести пирог...
триста... у них сейчас не хватит сил остановить  такое войско. Я тебе больше
не нужен, лайот.
     -- Нет, ты не прав, мой добрый сайят Эльс! Ты должен...
     Блейд резко выпрямился.
     -- Я -- не твой добрый сайят,  Порансо! И я никому ничего не должен! --
Он  поднял  фран и  теперь медленно покачивал его на ладонях. -- Меня  зовут
Эльс Перерубивший Рукоять. Знаешь, почему? Я рассек вот  такое же древко  из
волшебного дерева, -- он  вытянул вперед руки с оружием.  -- Его не берут ни
мечи, ни топоры  -- ни из желтой меди, ни из прочного железа... А я -- я его
разрубил! -- Блейд помолчал, чтобы это предостережение как следует уложилось
в голове лайота. -- И знаешь, что я сейчас сделаю?
     -- Что? -- Порансо  в  шутливом  испуге вскинул  руки, метнув,  однако,
взгляд на дюжину своих телохранителей,  сидевших  на траве позади паланкина.
Сетрага насмешливо усмехнулся, поглаживая блестящий край своей медной чаши.
     --  Сейчас я выпущу  кишки  из твоего  брюха,  старый болван,  а  туйса
Сетрагу  сделаю  короче  ровно на одну  голову.  Свистну  своих  людей, и мы
прикончим охрану.  Потом соберу воинов -- и ристинских, и тех, что  пришли с
тобой,  --  и  объявлю  себя  новым  лайотом...  --  Теперь  фран  угрожающе
подрагивал  в  руках Блейда, словно  клинок предвкушал  то мгновение, когда,
вспоров живот Порансо, опустится  на  шею Сетраги.  -- Как  ты думаешь, твои
сыновья, Катра и  Борти, выстоят  в бою  со мной?  --  Блейд помолчал, потом
добавил:  --  Боюсь, все  воины  сбегут от них  под мою  руку.  Воинам нужен
сильный вождь.
     По мере того, как он неторопливо излагал этот план, смуглое морщинистое
лицо  лайота  бледнело,  и с губ  его  сына  сползала  улыбка. Сетрага вдруг
дернулся, словно хотел подняться или  подать знак охране, но тут же свистнул
фран, и чаша  в  руках  туйса распалась  на две половинки.  Раскрыв рот,  он
посмотрел  на  свои колени,  залитые вином, затем  со  страхом  уставился на
Блейда.
     -- Пожалуй, я сменю имя, -- сообщил тот Сетраге. -- Буду зваться Эльсом
Перерубившим Чашу... или твою шею, мой добрый туйс.
     -- Чего ты хочешь?  -- охрипшим  голосом  спросил  Порансо,  зыркая  по
сторонам глазами. Фран Блейда неумолимо покачивался в  полутора ярдах от его
живота.
     -- Немногого. Я возьму  десяток мужчин из Ристы  -- по своему выбору...
Потом  --  Магиди, навигатора.  Он  доведет корабль  до  того острова... как
его?.. Щит Уйда? -- жрец кивнул, а Порансо испустил вздох облегчения. -- Да,
еще две пироги -- маленькую и побольше. В большой Магиди вернется на Гартор,
в маленькой... в ней возвратятся твои сыновья, когда  мы  отойдем от острова
на день пути.
     -- Мои сыновья?.. -- челюсть у Порансо отвисла.
     -- Конечно. Или ты хочешь, чтобы я просто вышвырнул их в море?
     Порансо  пожевал  сухими  губами; теперь  его  взгляд  был  прикован  к
серебристому лезвию франа.
     --  Хорошо, я согласен, -- выдавил он, -- Сейчас велю послать за Катрой
и Борти, -- он повернулся к охране.
     -- Не двигайся! -- предупредил Блейд. --  Туйсов вызовет Магиди. А вы с
Сетрагой тем  временем погостите на  моем  судне.  Знаешь,  --  доверительно
сообщил он лайоту, -- там есть очень вместительный  трюм...  с очень,  очень
прочным люком... Не хочешь ли его осмотреть?
     И впервые за этот день Ричард Блейд усмехнулся.

Глава 10. ЩИТ УЙДА

     Все же логика -- это упрямая вещь,
     И мне кажется, я не смогу
     переспорить ее,
     Если в днище дыра -- то вода будет течь,
     Мой усталый корабль
     постепенно
     уходит под лед,
     И порою мне хочется
     просто брести наугад...
     Эта песня, которую Блейд слышал в каком-то пабе близ лондонского порта,
гремела у  него  в  ушах,  когда  он  провожал взглядом  уходившую  в  туман
небольшую  пирогу. Он  стоял на  каменистом  мысу,  рядом в  спокойной  воде
покачивался  флаер,  и  "Катрейя",  прочно  засевшая  в  прибрежных  камнях,
возносила над ним свой резной корпус  из  благородного дерева тум. На палубе
каравеллы, в прочном  саркофаге, выдолбленном  из цельного ствола, в  винном
уксусе лежало нагое тело ее хозяйки.
     Почему ему  вспомнились  сейчас эти слова, этот мотив, который негромко
наигрывал молодой патлатый гитарист, прикладываясь время от времени к пивной
кружке?  Что  -- или кто  --  было  тем усталым кораблем, с которым прощался
певец? Пирога, на  которой уходил Магиди со своими спутниками, торопившимися
выбраться  в   Поток  под  спасительным  крылом  ночи?  "Катрейя",   которой
предстояло закончить путь  в  этих неприветливых, окутанных  вечным  туманом
скалах? Или он сам?
     Странник не  мог  ответить на этот  вопрос, но  песня билась  у него  в
голове как подстреленная птица, и он знал, что рано или поздно припомнит все
слова. Что-то там было еще... чтото о девушке... О девушке!
     Он бросил последний  взгляд на пирогу. Темный удлиненный корпус и мерно
подымавшиеся  и  падавшие  вниз  весла  придавали  ей  сходство  с  каким-то
многоногим насекомым, торопливо пересекающим  пролив; вот она мелькнула  еще
раз-другой  на  фоне  закатного  неба  и  растаяла  в  сером  мареве.  Блейд
неторопливо  подошел  к борту каравеллы,  поднялся наверх по трапу и замер у
саркофага.
     Все прощальные слова  были сказаны там, на Гарторе.  Еще  один  кусочек
тайны  приоткрылся  перед ним; тайны, которую  унесла с  собой эта  странная
девочка-женщина,  посланная  ему  навстречу.  Кем,  с  какой  целью?  Он  не
расспрашивал ее об этом в те  последние минуты. Он не мог устраивать допрос,
не мог  допустить, чтобы она  тратила  последние силы на удовлетворение  его
любопытства. Ничего! Он все узнает сам. В том и заключается его профессия --
узнавать... А тогда они говорили о главном -- о любви, о них самих... О том,
как ей больно...
     Он судорожно сглотнул, опустил руки в длинный чан и вытащил тело Найлы,
положив его на  палубу.  Уксус обжег ссадины и  ранки  на коже, но Блейд  не
замечал боли. Он  глядел на лицо девушки -- бледное,  осунувшееся, но еще не
тронутое разложением. Такой она и  уйдет, взлетит  в небеса Айдена  в клубах
дыма и в пламени, вместе со своим чудесным кораблем,  набитым сокровищами. В
нем больше не оставалось секретов; главный из них лежал перед ним на гладких
темных палубных досках.
     Он  не смотрел на ее  тело, на длинные ноги с бархатом венерина бугорка
меж  бедер,  очаровательно  округлые  и   стройные,  на  маленькую  грудь  с
бледно-розовыми  сосками, на чуть запавший живот и хрупкие плечи, на руки --
тонкие, но такие неожиданно сильные,  когда  Найла прижимала его  к себе. Он
видел только  ее лицо, зеркало души; но  амальгама осыпалась с него,  стекло
потеряло былую прозрачность, оправа из  блестящих черных локонов потускнела.
И все же -- все же она была прекрасна!
     Сколько же ей было лет? Он задавал  себе этот вопрос снова и снова, как
будто ответ мог что-то значить сейчас. Да, мог! Ведь он знал о ней так мало!
Ее звали Найла и она пришла --  или каким-то чудесным образом перенеслась --
в Поток, чтобы встретить и испытать его. Вот и все... Да, еще одна деталь --
она была девственницей, в этом у Блейда не оставалось сомнений.  Так сколько
же  ей было лет? Четырнадцать, восемнадцать,  тридцать? Сейчас  она не имела
возраста; лицо было спокойно и  бесстрастно, лишь губы таили намек на улыбку
-- прощальную улыбку. Найла-которой... сколько?
     Существовала еще  одна проблема, с которой странник пока не разобрался.
Должен ли он проклинать или благословлять тех, кто послал ему этот дар? Тех,
кто швырнул в Поток резной сосуд  "Катрейи" с ее  драгоценным содержимым? Но
разве они преподнесли ему  Найду? Нет, она сама подарила Рахи из Айдена свое
тело и душу... сама, по собственной воле и желанию! А те -- те послали ее на
смерть!
     Гневное  рычание  вырвалось   из  груди  Ричарда  Блейда.   Он  не  был
сентиментальным человеком,  но,  возможно, только сейчас, после тридцати лет
службы в разведке,  до конца осознал  смысл одного  из главных правил  своей
профессии -- никаких привязанностей! Агенту нечего терять, кроме собственной
шкуры и того, что сокрыто под черепом... Правда, он давно  уже не был просто
агентом; он стал странником,  пробиравшимся из  мира в мир по узкой тропинке
между реальностью и черным мраком небытия.
     Он наклонился и поцеловал Найлу в лоб. Потом высек огонь, запалил факел
и  спустился  на  покрытый галькой пляж. Жарко и быстро занялось драгоценное
дерево тум, и в ночном полумраке,  окутавшем мыс, Блейд увидел, как крылатые
чешуйчатые драконы,  окутанные облаком искр, подхватили тело розовой катрейи
и вознесли его к небесам.
     * * *
     Понитэк,  Северная  островная  гряда,  подступал к  экватору форпостами
бесплодных выжженных солнцем  островов, голыми базальтовыми вершинами горных
пиков, скалистыми  утесами, вокруг которых вскипала пеной и фонтанами  брызг
вода. С юга на экваториальное течение наступала точно такая же рать Сайтэка,
Южной  островной цепи,  --  те  же  прокаленные  яростным светилом  острова,
зубчатые  каменные  конусы,  рифы  в  облаках  прибоя.  Между  этими   двумя
архипелагами лежала  срединная  часть  исполинского  хребта,  протянувшегося
между  полюсами  планеты,  --  затопленная водами  огромная  горная  страна,
разделявшая Кинтанский и Западный океаны.
     Ее центральная область  была  самой  высокой; тут  пики возносились над
водной  поверхностью на  десять-двенадцать тысяч  футов, и даже провалы  меж
ними  лежали  на уровне пяти.  Титаническая базальтовая гряда  десятимильной
ширины пересекала  экватор, и Великий  Зеленый  Поток в своем неистовом беге
сталкивался  с ней  лоб в лоб --  и,  побежденный, растекался двумя ветвями,
устремлявшимися к полюсам. Щит Уйда  -- так называли это  место островитяне.
Базальтовый  массив  действительно  был  щитом, гигантским черным  барьером,
протянувшимся  на сто миль по  меридиану  и  тысячелетиями отражавшим  напор
стремительных вод. Он был сильно смещен  к югу --  примерно на четыре  пятых
своей длины,  и  с  запада источен ударами  волн  и штормов.  Здесь по всему
побережью  протянулась узкая  лента  каменистого  пляжа,  над которым  висел
теплый  туман  и торчали скалы  с  множеством расселин, трещин  и  пещер  --
ранами, нанесенными  водой  и  ветром.  Их слабые укусы  не могли  сокрушить
твердь огромного монолита, однако они упорно сверлили и били прочный камень,
пока он чуть-чуть не поддался под их  терпеливыми усилиями. Теперь  западный
край  Щита мог предоставить человеку  убежище от безжалостных лучей дневного
светила.
     Блейду  оставалось  пройти  по  побережью  еще  миль  пять-семь,  чтобы
добраться до места, где великий  змей Сатрака прижался грудью  к  подводному
склону,  широко  разведя в стороны свои  невероятно длинные  шеи.  По словам
Магиди, там в море вдавался мыс, словно мечом рассекающий Поток на две части
--  северную и южную. Что находилось за ним, какие страны и острова, проливы
и  бухты, жрец-навигатор  не знал; в древних легендах  гартов  не  было даже
намека на то,  что кто-нибудь осмелился пересечь этот рубеж. Магиди, однако,
предупредил своего сайята, чтобы тот не пытался обогнуть чудовищный волнолом
--  у его  копьевидного  конца вода кипела и бурлила, словно в  котле. Блейд
собирался ночью перетащить флаер по суше на другую сторону мыса -- по совету
того же Магиди, утверждавшего, что его ширина кое-где не превосходит пятисот
ярдов. Нелегкая работа, но он был уверен, что справится с ней.
     Сейчас он брел по колено в  теплой воде,  буксируя свою легкую машину у
самого пляжа  в едва заметных  волнах  прибоя. Он  был только в  набедренной
повязке и  легких  сандалиях;  грудь и спину  через  подмышки  перехватывало
многократно сложенное полотнище ткани -- чтобы петля каната с зацепленным на
конце  аппаратом  не  резала кожу. Впрочем,  флаер  шел легко;  вес его  был
невелик,  а осадка  не  превышала  десяти дюймов.  Тут,  у  берега,  течение
практически  не  чувствовалось; Зеленый  Поток гнал  свои струи  на  север в
полумиле  от Щита Уйда,  за  цепью рифов,  скрытых  облаками  брызг и  белой
кипящей пеной. Пожалуй, это  было единственное место на планете, где человек
мог вести свое судно против могучего экваториального течения.
     Ночь  кончалась, небо над иззубренным краем Щита  постепенно  светлело,
гасли  звезды, и  тихое жаркое утро вступало в свои  права. Через  час Блейд
собирался поискать  какую-нибудь подходящую для дневки пещеру, в которой  он
мог  бы  расположиться с  большими удобствами, чем в тесной кабине флаера, и
позавтракать. Особых  проблем с  завтраком  не возникало -- по дороге  часто
попадались большие раковины каких-то моллюсков с нежным и  сочным мясом. Для
их приготовления  огонь был не  нужен;  двадцать  минут на солнце,  и жаркое
готово.
     Механически переставляя  ноги, странник смотрел  на  далекий, затянутый
белесой дымкой горизонт. Со вчерашнего вечера он прошел уже миль пятнадцать,
но  не чувствовал  усталости --  под сенью  исполинского  Щита ночью было на
редкость прохладно, градусов тридцать, не больше.  Мерно поскрипывала галька
под подошвами сандалий, тихо рокотали  набегающие на  берег волны, и  в такт
этим звукам неторопливо текли мысли.
     Нажать  четыре  раза,  подождать, нажать еще  два -- так сказала Найла.
Нет, он не хотел подавать этот сигнал  бедствия. Он не нуждался ни в помощи,
ни  в спасении и  давно  перестал лелеять мечту,  что  в небе над ним  вдруг
возникнет летающий корабль.  Все, что он  знал о южанах, говорило о том, что
они придерживаются политики строгой изоляции; в  частности, на "Катрейе"  не
было  ни  передатчика, ни  навигационных  приборов,  ни  настоящего  мощного
оружия. Впрочем, к чему Найле оружие? Она ведь не могла убивать...
     Этот   факт  представлялся  Блейду  весьма  многозначительным.  Все  ли
сородичи  Найлы  питали  такое же  инстинктивное,  вероятно  --  врожденное,
заложенное в  генах, отвращение  к  убийству!  Если  так,  то это  объясняло
многое.  Например,  изоляцию,  на  которую  было   добровольно  обречено  их
общество,   технологически  развитое   и,   несомненно,  обладавшее  мощными
средствами уничтожения себе подобных.
     Он  припомнил  все, что  знал по этому  поводу. Ему  доводилось  читать
книжку-другую на подобные темы  -- естественно,  книги были фантастическими,
ибо  его современники, на любом континенте и в любой стране Земли, отнюдь не
страдали идиосинкразией к убийству. Да и сама проблема  явно не пользовалась
популярностью   среди   романистов   --  не  каждый   мог  сотворить   нечто
занимательное, описывая цивилизацию, которая не ведала насилия. Ведь насилие
--  в  том или ином виде  -- всегда  являлось спутником тайны, приключения и
детектива.
     Кажется, был один  поляк... Да, поляк, изумительный писатель;  Блейд не
помнил его имени,  но не сомневался, что читал  перевод с  польского.  В его
романе  люди  тоже  не   могли   убивать  (правда,  не  возбранялось  отдать
соответствующий  приказ  роботам),  и  постепенно  раса  человеческая  стала
вырождаться.  Вместе  с  войнами,  преступлениями  и  кровавыми  конфликтами
исчезли  героизм, самопожертвование,  отвага...  Та  крепкая закваска,  что,
перебродив,  превращалась раньше в  жгучий  огненный джин  -- или,  на худой
конец, в пиво, -- давала теперь только приторно-сладкий манговый сок.
     Но Найла не  была такой! Смелая маленькая женщина... Смелая и в мыслях,
и  в поступках, и в любви. Да,  она не могла послать  стрелу  в человека, но
руки ее крепко держали руль у  того  проклятого гарторского берега... Она не
сошла с ума, когда его меч и  фран залили кровью  палубу "Катрейи"...  А как
она вела себя в Доме Пыток в Ристе!
     Теперь Блейд  понимал, что Найла вовсе не  упала  в  обморок. Вероятно,
южане многого достигли в  психологии и умели управлять и своими чувствами, и
телом -- даже вызвать по  желанию смерть. Когда  ситуация стала безнадежной,
Найла искусственно пришла в  коматозное  состояние или  впала  в  транс,  от
которого  до небытия  оставался только один шаг.  Она не выключила полностью
зрение и  слух --  наверно, собиралась покончить  с  собой в  тот миг, когда
Канто изуродует или убьет ее возлюбленного, -- и кое-что разглядела во время
столь неожиданного  визита Хейджа. Но вряд  ли что-нибудь поняла... Впрочем,
теперь это было не важно.
     Странник  опустил  голову,  уставившись  на  свои  загорелые,  покрытые
ссадинами колени. Пожалуй, одну проблему он решил. Найла и этот ее сказочный
корабль не были даром, бескорыстной помощью попавшему в беду путнику. И весь
эпизод не  являлся  неким испытанием, в результате коего  он мог получить --
или  не  получить  -- индульгенцию  на  отпущение грехов вкупе с пропуском в
южный  рай.  Его  проверяли!  Элементарная проверка  с  помощью  хорошенькой
женщины, заманившей его в постель! Сколько раз с ним уже случалось такое  --
и на Земле, и в мирах иных!  И  сколько раз  он сам использовал этот вечный,
как  небеса,  способ!  Подсадной  уткой --  вот  кем  была  его  чернокудрая
красавица!
     Но  почему же так щемит сердце? Почему  перед глазами вьются,  трепещут
огненные языки, из которых, словно феникс,  взмывает вверх чешуйчатый дракон
с розово-смуглой наядой, прильнувшей  к  его  шее?  Почему  щеки  его  стали
влажными, а в ушах все звучит  и  звучит тихий прерывистый шепот: "Эльс,