ся - явление для него крайне редкое.
     - Они делать красивый праздник для Селина!
     У нас тоже делать праздник, когда Великий Вождь уходить в Вечный Лес, потому что Великий Вождь уходить к большая радость и большая могущество.
     Понго очень редко заговаривал о своем племени, которое приговорило его к смерти и бросило в реку, за что он, похоже, нисколько не держал на него зла. Несомненно, это признак большого волнения.
     - Они еще завтра будут праздновать. Я сказал Моисею, чтобы дал им немного тростниковой водки после похорон.
     И совсем другим тоном Жиль добавил:
     - Наверное, тебе придется теперь одному заниматься больницей. Финнеган уехал.
     - Понго знать. Он очень несчастный. Большая боль из-за любовь к девушка с волосами, как лунный свет. Она его не любить, любить твоя...
     - Откуда ты знаешь? Он сам сказал?
     - Нет, Понго иметь глаза - видеть. И еще Финнеган говорить сам один, когда седлать лошадь. Твоя не мучиться! Его возвращаться.
     - Не думаю. Он не вернется.
     - Хороший врач, а хороший врач никогда не покидать больной.
     Жиль пожал плечами.
     - Больница сейчас почти пуста. Ты и один справишься.
     - Тяжелый больной не в больница.
     - Что ты хочешь этим сказать?
     - Твоя тяжело болеть. Болеть плохая любовь, а плохая любовь приносить много горе. Врач знать. Потому Понго говорить: врач возвращаться.
     Но прошел еще один день, а Финнеган так и не появился.
     О похоронах Селины долго еще говорили в округе. Не желая усугублять свои разногласия с Церковью и в соответствии с собственными убеждениями Жиль послал в Порт-Марго за аббатом Ле Гоффом - он был там вроде как кюре да еще служил мессы в маленькой часовне Лембе.
     Сразу по приезде в поместье Жиль щедро одарил его да еще добавил к деньгам хорошего мула: теперь святой отец мог без помех добираться до часовни, и она станет своего рода приходской церковью поместья.
     Аббат Ле Гофф оказался глух как пень, но обязанности свои выполнял самым точным образом, по крайней мере пока его не подводила подагра, сущее проклятие для любителей поесть и выпить. Он был стар, призвание свое нашел довольно поздно: немало пришлось ему бороздить моря, случалось даже заниматься пиратством, пока на него не снизошла Божья благодать, обеспечивая спокойную и безбедную старость. Человек в общем-то приятный, он до того оберегал теперь обретенный покой, что просить его о помощи в борьбе против братьев из Кап-Франсе, было бесполезно. Впрочем, он бы и не услышал...
     Поскольку мамалой была крещеной, аббат согласился благословить покойную, пропеть над ней заупокойную молитву и затем, разбогатев на один золотой, отправился восвояси, предоставив чернокожим хоронить ее, как сочтут нужным. Четыре крепких негра понесли Седину так же, как она лежала, с открытым лицом, к могиле, а вокруг пели и танцевали все рабы плантации, к которым присоединились многочисленные незнакомцы, верные ее почитатели, если судить по обильно текущим из их глаз слезам и по страстным выкрикам. Жиль с домочадцами тоже шел следом.
     Если предыдущую ночь чернокожие провели у тела жрицы, то эту они сидели возле могилы, пили тростниковую водку, ели, а утром каждый вернулся к своей работе.
     Этот день, третий из отведенной братом Игнатием недели, показался Жилю тяжелым и нескончаемым. Финнеган не появился, и надежда увидеть его снова становилась час от часу более хрупкой. Жюдит ходила с осуждающим видом, с Жилем не разговаривала, а посвящала все свое время дому: объясняла толстой Корали ее обязанности, наводила с маленькими служанками порядок в бельевых шкафах. За столом она молчала, не отвечала, даже когда Жиль сам обращался к ней, и вообще, вела себя так, словно вовсе не замечала присутствия супруга.
     Жюдит настояла-таки на своем, и Жерар де Ла Валле уехал домой один, в глубине души довольный тем, что не пришлось вмешиваться в происходящее в "Верхних Саваннах", однако прежде горячо посоветовал Жилю использовать все возможности дипломатии, прежде чем прибегнуть к оружию.
     - Да подарите вы им нескольких рабов. Вы достаточно для этого богаты. А покой, дорогой мой, не купишь ни за какие деньги!
     - Я бы с удовольствием так поступил, если бы надеялся и в самом деле обрести таким образом мир. Однако они ведь не успокоятся! Они хотят завладеть всем поместьем.
     - В таком случае. Бог вам в помощь! Если буду нужен, вы знаете, где меня найти.
     Когда на холмы Лембе снова опустилась ночь, Жиль почувствовал облегчение: наконец-то он сможет перейти к действию, а не топтаться без конца на месте в поисках надежных способов защиты. Им овладел азарт охотника, когда он взял оружие и, в сопровождении Понго и Моисея, направился к лужайке, где покоилась Селина. Если убийца осмелится хотя бы дотронуться до могилы, он поплатится жизнью. Попадись он только им в руки, ему не дождаться пощады.
     В половине одиннадцатого Жиль, Понго и Моисей подошли к склепу Ферроне. На этот раз ночь была темной: еще с вечера ветер нагнал тяжелые тучи - на севере острова, над Турецкими островами, гремела буря.
     Моисей бесшумно, словно кошка, взобрался на большое дерево у опушки, а Жиль отпер решетку часовни, пропустил Понго, зашел сам и снова тихо закрыл ее. Никто из них не проронил ни звука, ни единый шорох не выдал их присутствия.
     С величайшими предосторожностями Турнемин с индейцем заняли удобную позицию и стали ждать. А ждать, возможно, предстояло долго.., и напрасно. Из склепа им было прекрасно видно могилу Седины - даже темной ночью отчетливо белел холмик из камней.
     Время тянулось нестерпимо медленно. Моисей совсем пропал в кроне дерева. Воздух внутри часовни был спертый, хотя ночная прохлада и проникала сквозь резную решетку. Понго, с детства привыкший сидеть в засаде, словно превратился в неподвижную статую, но Жиль чувствовал, что его одолевает сон. Почему, собственно, осквернители праха должны появиться сегодня.., или вообще когда-нибудь? В конце концов, Дезире могла и ошибиться.
     Только он собрался поделиться этим выводом с Понго, как тот сам привлек его внимание:
     - Фью!.. Фью!..
     И указал пальцем на три человеческие фигуры, появившиеся из-за деревьев: одна из них в белом одеянии походила на привидение, а две другие почти сливались с темнотой - это были негры, к тому же почти без одежды. В руках они несли лопату, кирку и мачете.
     Все трое направились прямо к могиле Седины.
     Фигура в белом стояла и ждала, а чернокожие принялись сноровисто раскидывать камни. Но Жиль уже беззвучно распахнул решетку, и они с Понго осторожно поползли в густой траве...
     Полная тишина, видимо, окончательно успокоила охотников за трупами: они зажгли неяркую лампу и поставили ее на землю возле могилы. Вспыхнувший огонек послужил сигналом.
     Жиль и Понго одновременно вскочили на ноги и бросились на мускулистых негров. Моисей же спрыгнул с дерева прямо на женщину - а это была женщина - в белом балахоне: та уже было бросилась бежать.
     Благодаря неожиданности нападения чернокожих удалось быстро скрутить, а вот Моисею, несмотря на недюжинную мощь, пришлось туго: женщина оказалась сильной и увертливой, как пантера. Оставив полуживых негров под присмотром Понго, Жиль кинулся с лампой к Моисею.
     - Держи крепче! - крикнул он. - Я хочу посмотреть лицо.
     Женщина вскрикнула от боли, когда Моисей выкрутил ей руку, и затихла. Жиль поднял светильник и едва сдержал возглас удивления: перед ним была та самая прекрасная мулатка, что принимала его в день приезда в своем паланкине.
     Узнать ее оказалось не трудно, хоть ярость и исказила черты: те же янтарные глаза, то же треугольное, как у дикой кошки, лицо, та же копна курчавых волос, выбившихся в пылу сражения из-под головного убора.
     Желтые глаза глядели на Жиля с такой ненавистью, что ему почудилось, будто на него смотрит не женщина, а гремучая змея. Но он не успел ее ни о чем спросить. Она плюнула ему в лицо, потом повернула голову и впилась крепкими, словно стальными, зубами в руку Моисея. Брызнула кровь, Моисей вскрикнул и от неожиданности разжал пальцы. Женщина выскользнула из его рук и, сорвав с себя белый с фантастическими черными фигурами наряд, стремительно, как газель, кинулась к деревьям и исчезла под пологом леса.
     Жиль и Моисей, бросившиеся вдогонку, так и не смогли ее отыскать. Злые и раздосадованные, они вернулись к Понго.
     По дороге Жиль снял с себя рубашку, разорвал ее на длинные полосы, чтобы перебинтовать руку Моисею. У женщины были не только повадки, но и зубы пантеры.
     - Этих заберем с собой, - сказал Жиль, кивнув в сторону начинавших приходить в себя чернокожих. - Не думаю, что сегодня ночью женщина повторит попытку, однако охрану все же пришлем.
     Одного из пленников Моисей взвалил себе на плечо - тот сам идти не мог, - а второго подгонял Жиль, время от времени тыкая ему в поясницу дулом пистолета. Но несчастные и не думали изображать героев, и Жилю не составило ни малейшего труда узнать то, о чем он и сам догадывался: красавица-дикарка - не кто иная, как сама Олимпия, опасная любовница Легро.
     А вот об укрытии, где прячется бывший управляющий, пленники не могли сказать ничего. Это были беглые рабы из банды однорукого Маканделя, которой Олимпия покровительствовала и от которой в случае необходимости получала взамен помощь. Помощникам колдуньи в нечистом деле лишь было известно, что в Кап-Франсе у нее имелся дом (где она, между прочим, после бунта рабов так ни разу и не появлялась) и больше ничего...
     Жиль сначала колебался, как поступить с этими двумя, но потом решил, что, в конце концов, сбросить камни с могилы - не такое уж большое преступление, тем более что пленники плакали и отрицали всякое участие в убийстве жрицы: Селину обезглавила Олимпия, мастерски владевшая мачете. Посоветовавшись с Понго и Моисеем, Турнемин просто-напросто отпустил помощников колдуньи.
     - Возвращайтесь к своим и скажите, что хозяин "Верхних Саванн" отпустил вас, хотя вы - были полностью в его власти. Только смотрите не связывайтесь больше с Олимпией.
     Чернокожие бросились наутек. Однако один из них остановился, вернулся назад, взял руку Жиля, коснулся ею своего лба и кинулся догонять товарища, провожаемый задумчивым взглядом Моисея.
     - Возможно, мы поступили верно.., а может, и нет, - сказал гигант. - Но все же они, по-моему, говорили правду.
     В "Верхних Саваннах" поселилась тревога: печальный конец казался неизбежным. Никто не мог найти способа отыскать "беглого" покойника или каким-либо иным способом вернуть пустой могиле жильца. Каждый из обитателей плантации по-своему готовился к роковому часу. Жиль, как обычно, занимался работами на полях. Жюдит вдруг с большим рвением принялась за домашнее хозяйство: лишь по утрам совершала короткую верховую прогулку и даже в бухту свою перестала ездить. Моисей руководил пахарями - настало время обрабатывать землю для посева, по всей плантации плуги пластали жирную черную почву, готовя будущее изобилие. Понго отдавал все силы больнице, забросив, не без сожаления, дела в своем любимом саду: ему приходилось очень стараться, чтобы хоть как-то заменить пропавшего врача. А маленькие ученики индейца трудились не покладая рук в саду, с трогательной тщательностью выполняя каждое его поручение. Семья Готье пребывала в неведении относительно нависшей над плантацией угрозы, если, правда, не считать Пьера - но он посвящал все свое время маленькой ферме, которую устроил Жиль для нужд поместья. Зная, как набожны, возможно даже сверх меры, Мадалена и ее мать. Жиль предпочел не рассказывать им о своем конфликте с Церковью.
     В общем, каждый занимался, как ни в чем не бывало, своим делом, и Турнемин, поддавшись извечному фатализму бретонцев, решил положиться на справедливого и милостивого Господа: он, мол, подскажет ему в нужный момент правильные слова и поступки.
     Вот и подошел последний вечер: никогда еще не было заката прекрасней. Сидя на веранде с бокалом пунша в руке. Жиль с тревогой наблюдал, как красный диск солнца опускается в океан расплавленного золота, и всей душой желал, чтобы больше светило никогда не поднялось, коли его утренние лучи должны принести ему крушение всех надежд и перечеркнуть все его усилия. За широкой оградой из кактусов раздавались отрывки напевов, звяканье молочных струй о подойник, громкий смех - работники со своими мулами возвращались с полей. А из дома долетал зычный голос Шарло, повелевавшего своим батальоном служанок, занятых приготовлениями к ужину, да порой позвякивание столового серебра и звон хрусталя... Неужели завтра всему этому придет конец?
     Жиль вздохнул, допил пунш, встал и потянулся. Сейчас не время предаваться черным мыслям, наоборот, нужно готовиться к бою. Он хотел уже вернуться в дом, но его остановил стук копыт, бряканье колокольцев на мулах, скрип колес: на дубовой аллее показалась груженная мебелью повозка. В ней сидели двое.
     Жиль уже мчался навстречу экипажу со столь неуместной поклажей. Не кто иной как Лайам Финнеган твердой рукой держал вожжи. А рядом, сунув руки в карманы, с достоинством восседал маленький китаец с белой бороденкой в темно-синем халате.
     Хозяин "Верхних Саванн" так обрадовался, что просто стянул ирландца с сиденья и обнял его.
     - Ты вернулся! Слава Богу!
     - Есть хочу, - кратко ответил на приветствие Жиля Финнеган, - а еще больше пить. Позволь представить тебе моего многоуважаемого друга, господина Цинг-Ча, изволившего почтить своим присутствием твой презренный дом. Скажи Шарло, чтобы добавил два прибора.
     Но это было ни к чему. Мажордом и сам увидел, кто приехал, и крикнул с крыльца:
     - Ужинать будете, докта?
     - Да, Шарло. И этот господин тоже.
     - Что за мебель? - поинтересовался Жиль. - Уж не наследство ли ты получил? Или, может, магазин ограбил?
     - В моей комнате многого не хватало. И мой друг Цинг-Ча добыл то, что нужно. Особенно пригодится вот этот сундук, я буду хранить в нем инструменты. - И он указал на длинный ящик черного дерева с перламутровой инкрустацией в виде птиц и цветов, край которого выглядывал из-под столов и стульев. - Я пока поставлю повозку за кухней, чтобы не мешала. Завтра разгрузим...
     Хоть Жиль и был удивлен неожиданно возникшей страстью перелетной птицы к удобствам, но больше расспрашивать не стал. Он принял китайца со всей изысканностью версальского этикета, почти столь же запутанного, хоть и менее цветистого, чем манеры двора Поднебесной империи.
     Жюдит не уступала мужу в обходительности.
     Госпожа де Бурдонэ дала ей в свое время в монастыре прекрасное воспитание, так что она, и глазом не моргнув, могла с одинаковой любезностью приветствовать и герцога Святой Империи, и китайца-аптекаря, пропахшего опиумом, ладаном и гвоздикой. Но, увидев Финнегана, она отбросила церемонии и дружески воскликнула, протягивая руки:
     - Ну, наконец-то! Вы даже не представляете, дорогой доктор, как без вас было плохо! Я уже тоже стала думать, как Жиль, что вы нас забыли.
     Финнеган взял ее руки в свои ладони и спрятал в них покрасневшее, как его шевелюра, лицо.
     - Разве кто-нибудь, хоть раз увидев, сможет вас забыть? Просто у нас с Цинг-Ча были кое-какие дела. Простите, если причинил вам беспокойство. Но я даже рад, если так. Мне очень приятна ваша забота.
     - Хорошо, забудем. Прошу к столу. Ваши обычаи мне неизвестны, - обратилась она к китайцу, смотревшему на нее с откровенным восхищением. - А у нас принято, чтобы хозяйку вел к столу самый почетный гость. Вы предложите мне свою руку?
     - Я недостоин такой чести! - проговорил Цинг-Ча, церемонно отвешивая поклон за поклоном. - Моя презренная рука в перламутрово-мраморной руке богини Солнца? Я не смею.
     И, достав из кармана большой носовой платок из легкой синей ткани, он обернул им свою кисть и лишь потом подал руку Жюдит. Они пошли к столу, где стояли букеты цветов и сверкал хрусталь в свете свечей из тонкого воска. Жиль и Финнеган последовали за странной, даже несуразной парой: Жюдит была на целую голову выше гостя.
     - Я и не думал, что китайцы с таким трепетом относятся к европейским женщинам, - шепнул Турнемин. - Красиво он это с платком...
     - И удобно, если не хочешь поганить свою небесную кожу прикосновением иноземной дьяволицы, - ответил ирландец то ли в шутку, то ли всерьез.

***

     Было уже поздно, все в доме спали, когда Жиль, Финнеган, Понго, Моисей и Цинг-Ча вышли из жилища ирландца, куда они удалились после ужина, якобы затем, чтобы насладиться знаменитым виски, которое доктор привез из города. Бесшумно, как стая кошек, подошли они к повозке с мебелью, достали из нее сундук черного дерева - стулья и столы были сложены так искусно, что он свободно выскользнул из-под них, а остальная поклажа даже не шелохнулась.
     Сундук открыли, достали из него длинный тяжелый предмет, завернутый в темную ткань, Моисей взвалил его на спину, а ящик был водворен на место. Потом маленький кортеж, все так же молча, двинулся по наклонной тропинке к месту, где была похоронена Селина и стоял склеп Ферроне.
     А через час Жиль закрыл решетку часовни.
     Теперь в тяжелом гробу покоилось тело старого голландского моряка, убитого несколько дней назад в кабацкой драке, - труп его добыл Цинг-Ча: для него это было делом привычным, ему нередко приходилось искать покойников для своих химических опытов. По просьбе Финнегана и по его указаниям, он произвел некоторые манипуляции, в результате которых тело моряка можно было без труда принять за пролежавший год с лишним в гробу полумумифицированный труп.
     На щеке появилось нужное родимое пятно - китаец его вытатуировал. Голландца обрядили в шелк - Финнеган приблизительно помнил, в какой одежде хоронили Ферроне, - на голову ему надели как будто потемневший от времени седой парик, впрочем, и наряд Цинг-Ча намеренно "состарил", даже перстень с печатью старого владельца плантации не забыли надеть на палец покойнику.
     Прежде чем припаять крышку, Финнеган полюбовался произведением китайского искусства.
     - Думаешь, пройдет? - тихо спросил Жиль.
     - Надеюсь. Мне кажется, сходство поразительное. Вы великий мастер, господин Цинг-Ча.
     Китаец, широко улыбаясь, поклонился. Он был доволен, как прима-балерина, которую вызывают на бис.
     - Благодарю вас! Самый ничтожный и неумелый человек может превзойти себя и создать настоящий шедевр, если его хорошенько подбодрить.
     Для недостойного Цинг-Ча лучшим ободрением является золото - подобие солнца на земле, а его друг с глазами цвета травы обещал много золота в случае удачи.
     - Обещание будет выполнено, как только мы вернемся в дом. А потом я позабочусь, чтобы вас немедленно отвезли назад в Кап-Франсе. Лучше, если наши завтрашние гости вас здесь не увидят.
     - Вашими устами глаголет сама мудрость, благородный господин.
     Но перед тем, как покинуть склеп, Понго и Финнеган сделали, если можно так сказать, уборку наоборот. Они принялись разгонять пыль по всему маленькому помещению, чтобы скрыть следы недавних посещений. Вдруг Понго замер и спросил, указывая на новые заклепки:
     - Сильно блестеть! Что делать?
     Цинг-Ча захихикал.
     - Это очень просто. Каждый торговец китайскими древностями на базаре знает, как состарить вещи.
     Аптекарь вытащил из бархатной сумочки, в которой он принес с собой все необходимое для изменения облика лже-Ферроне, какой-то пузырек, обмакнул в него кисточку и покрыл раствором блестящую медь - она немедленно потускнела, а кое-где подернулась даже беловатым налетом, как на более древних саркофагах.
     Совершенно успокоенные, ночные посетители покинули наконец часовню, а Понго метлой из веток замел за ними следы на траве.
     Когда китаец с приличным вознаграждением отправился под бдительной охраной Моисея в город, Жиль и Финнеган вернулись в дом врача допить бутылку виски. Спать ни тот, ни другой не хотели, тревога гнала прочь саму мысль, что можно пойти в спальню и вытянуться на постели.
     - Почему ты сразу мне не сказал, зачем поехал? - спросил Турнемин. - Мы бы так не беспокоились.