м она не могла показаться перед приглашенными. Неужели Филипп собирается выставить ее полуголой на всеобщее обозрение гостей, своей супруги, Рене д 'Анжу, Артура де Ришмона?
     Она ни за что на это не согласится.
     Кто-то вздохнул за ее спиной, Катрин обернулась и увидела герцога. С непокрытой головой, в длинном черном платье, он, скрестив на груди руки, остановился в нескольких шагах от нее, опершись о дверной косяк. Хотя он не произнес ни слова, его горящие глаза были красноречивее любой мольбы:
     - Ты никогда еще не была так прекрасна! - прошептал он, и в голосе его было столько затаенной страсти, что Катрин задрожала от удовольствия, что испытала бы любая, даже самая верная женщина, при виде мужчины, находящегося в ее полной власти. - Я еще никогда так тебя не любил! Ты никогда не поймешь, как я тебя люблю!
     Он не шевелился, но Катрин отступила назад словно веред надвигающейся опасностью.
     - Что это значит?
     - Ничего. Я тебя люблю...
     - Но вы сказали, что друг... Почему вы здесь?
     - Потому что я тебя люблю.
     - А банкет? Королевский праздник?
     - - Ты на него не пойдешь... и я тоже! Короли, герцоги, принцы поужинают без нас! Этой ночью я хочу лишь одну королеву... тебя! Я тебя люблю!
     Опершись о сервант и сжав пальцы, она закрыла глаза, пытаясь остановить головокружение. Перед ней вдруг разверзлась пропасть, в которую она мечтала броситься. Она попыталась сопротивляться.
     - Это не правда! - возразила она таким слабым голосом, что сама ужаснулась. - У вас есть жена, бесчисленные любовницы, незаконнорожденные дети... зачем вы мне только что говорили о любви!
     - У меня есть на это право. Я никого не любил, кроме тебя...
     - Это невозможно!
     - Ты не веришь? Посмотри на эту комнату, твою комнату, где ты подарила мне столько счастья, где я тебя так любил.
     - Это не моя комната. Мы ведь не в Брюгге!
     - Это верно. Но эта комната существует везде, во всех моих дворцах, я заставил с точностью воссоздать ее мне... На этот раз она так удивилась, что герцог рассмеялся.
     - Нет, я не сошел с ума! Поезжай в Брюссель, в Дижон, не говоря уже о Брюгге, где твоя комната осталась нетронутой, ты везде найдешь ее.
     Он быстро приблизился к одному из бархатных панно, нажал на него, и стена раздвинулась, открыв большой портрет. Катрин удивленно смотрела на него, поскольку она не только никогда не видела его раньше, но даже не подозревала о его существовании. Краска медленно залила ее лицо, шею, щеки, грудь: она была изображена обнаженной, с розой в руке.
     - Кто это нарисовал? - выдохнула она.
     - Ван Эйк, по моему приказу. Он тоже тебя любит, а я могу описать каждый кусочек твоего тела. Он мне сделал пять таких портретов. Скажешь ли ты теперь, что я тебя не люблю?
     - Это глупо, безумно! Герцогиня...
     - Никогда не видела эти комнаты и никогда их не увидит. Единственный ключ - у меня, и лишь эти безмолвные рабыни убирают их по моему приказу.
     - Но зачем?
     - Чтобы встречаться с тобой, с запахом твоих духов, твоей любимой обстановки. Ты права, у меня рой любовниц, потому что моей плоти нужна женская плоть, но никогда ни одна из них не блистала подле меня так, как блистала ты. Когда я устаю от всех этих женщин, когда мое сердце опустошено, я велю открыть одну из этих комнат, украсить ее цветами, свечами, мне подают здесь ужин, и я пью, пью до тех пор, пока воспоминание о твоем теле не станет невыносимым, тогда я встаю на колени перед твоим изображением и... занимаюсь любовью совсем один! А теперь иди ко мне!
     Он подошел к Катрин, протянул ей руку. Она отступила, боясь этой руки как огня.
     - Нет!
     Он рассмеялся.
     - Не бойся! Я не брошу тебя на эту кровать, как бы она меня ни притягивала. Мне кажется, я пригласил тебя на ужин? Пойдем ужинать. Нам накрыли.
     Катрин суждено было многому удивляться в эту ночь. Пол раздвинулся, и из зияющей темноты поднялся накрытый стол, затем образовавшаяся дыра бесшумно закрылась. На столе стояли цветы, несколько свечей, из золотой посуды поднимались дурманящие запахи. В резных кубках в оправе из драгоценных камней сверкало вино.
     Филипп нежно взял Катрин за руку и усадил ее у камина на украшенную серебром скамью с подушками.
     Ноги ее оказались на большой медвежьей шкуре. Ловко и с изяществом герцог положил на небольшое блюдо из золота несколько ломтиков лосося. Казалось, он забыл свой недавние признания. Он наполнил кубок и протянул его Катрин.
     - Мое лучшее вино! Моя гордость! Выпьем за королевскую ночь. За самую прекрасную даму Запада!
     Они чокнулись и вместе выпили, и Катрин с удовольствием почувствовала, как вино горячит ее, пробуждая воспоминания о других, таких же счастливых часах.
     - Зачем, - начала было она, - вы разыгрывали со мной всю эту комедию?
     - Какую?
     - Этот торжественный банкет.
     - Раньше ты звала меня Филипп и говорила мне "ты"! - обиженно заметил он. И затем, изменив тон:
     - Разве бы ты согласилась, узнав, что я покину своих гостей, двор ради нескольких часов наедине с тобой?
     - Нет, не думаю, - откровенно призналась она.
     - Не думаешь? Ты в этом не уверена?
     - Возможно.
     - Благодарю. Давай еще выпьем!
     Ужин получился приятным и веселым. Филипп был радостным, и Катрин вспомнила того милого собеседника, каким он был, еще не приняв тяготы короны. Он прочел ей последние стихи своих поэтов, спел песню, рассказал последние сплетни, раскрыл какие-то политические секреты, упомянув о своем намерении вскоре освободить короля Рене. Катрин слушала его, прикрыв глаза, ей было так хорошо и покойно после всех пережитых несчастий.
     Когда очередь дошла до десерта, герцог сел у ее ног на медвежью шкуру и предложил ей несколько драже. Катрин принялась их сосать. Филипп поставил коробочку с драже ей на колени и положил рядом руку. Он сделал это так нежно, что Катрин, одурманенная вином, не сопротивлялась. Опершись на бархатные подушечки и забыв о невзгодах, она витала в мечтах и воспоминаниях.
     Казалось, она не заметила, как Филипп опустился перед ней на колени и принялся гладить ее ноги.
     Она смотрела на него из-под полу прикрытых век. Неужели ее тело, еще недавно причиняющее нестерпимую боль, могло так быстро оправиться и снова испытывать потребность в любви? Горячие ловкие руки Филиппа, который всегда был несравненным любовником, пробудили в ней уже забытые ощущения, прилив страсти, многие годы заменявшей ей счастье.
     Она слышала свое прерывистое дыхание. Руки любовника, медленно скользя вверх, достигли ее живота и остановились. Почувствовав свою власть над ним, Катрин поняла, что он в нерешительности и не осмеливается продолжать, он, владеющий землями, превосходящими по своей величине целое, королевство.
     Где-то рядом послышался голос мужчины, напевающего под аккомпанемент лютни. В глубине дворца часы пробили полночь. Катрин открыла глаза: перед ней совсем близко был Филипп; его губы дрожали, а взгляд выражал такую мольбу, что она не могла не улыбнуться.
     - Чего ты медлишь, Филипп? Почему бы не отпраздновать эту королевскую ночь так, как мы желаем. - Глаза принца загорелись страстью.
     - Ты хочешь этого?
     Она наклонилась к нему, едва касаясь его губ.
     - Я хочу, чтобы ты меня любил, любил в последний раз, как ты умел любить когда-то! Я хочу тебе подарить эту ночь и узнать, может ли любовь мужчины принести мне еще что-то, кроме ужаса!
     Через полчаса она убедилась, что Прюданс хорошо сделала свое дело и, если не думать о душе, тело ее не сохранило никаких следов пережитого насилия.
     Радость любви была все той же, и ей следовало бы забыть обо всем случившемся, как только искусная флорентийка избавит ее от последнего напоминания о постигшем ее несчастье. В руках того, кто когда-то научил ее любить, Катрин испытала прежнее наслаждение, ибо Филипп в совершенстве владел искусством доставлять удовольствие - деликатность, внимательность и нежность не часто встречались у мужчин в это суровое время. Женщина получала от него так много, что не могла не отдавать ему всю себя бед остатка.
     Чуть позже, блаженно растянувшись на измятой шелковой постели, уставшая Катрин думала о том, что вместо того чтобы, изменив Арно, испытывать угрызения совести, она испытала чувство удовлетворения, как от свершившейся мести. Завтра ее ждут новые трудности и несчастья, но воспоминание об этом розовом оазисе в королевскую ночь будет согревать ее, подобно теплому лучу солнца между ледяными порывами ветра.
     После того как Филипп в первый раз взорвался от удовольствия в ее влоти, он спросил:
     - Почему ты сказала, что любовь внушает тебе ужас? Неужели, как я и предполагал, твой муж оказался бессердечным животным?
     Смущенная Катрин "вдевалась, испытывая желание рассказать ему всю правду. Но сказать правду - значит допустить грубое насилие над этой "пристанью желания". Она, рассмеявшись, выпуталась из затруднительного положения:
     - Муж это муж! К тому же в наше суровое время встречаются самые дикие проявления любви, грубое удовлетворение похоти. Мне пришлось пережить много страшного, с тех пор как мы расстались.
     Стремясь увести Филиппа от опасных вопросов, Катрин принялась ласкать его, быстро разбудив дремлющее желание.
     Когда колокола соседнего монастыря отзвонили заутреню, герцог проснулся и поцелуем разбудил спавшую Катрин.
     - Душа моя, теперь я должен тебя оставить, и Бог тому свидетель, как мне это тяжело, но ночь на исходе.
     - Уже?
     В розовом полумраке алькова, освещенного догорающей свечой, она увидела, как он радостно и взволнованно улыбнулся.
     - Спасибо за твое "уже", - произнес он, целуя ее руку. - Но, Катрин, если эта ночь показалось тебе такой короткой, почему бы нам ее не повторить? Останься! Останься у меня еще хоть немного! На следующую ночь! Я еще не исчерпал свои ласки. Я еще так хочу любить тебя!
     - Нет. Не надо... Завтра ты попросишь меня задержаться еще, а я... 0 Филипп, я тебя умоляю!
     Поцелуем он заставил Катрин замолчать, а его легкие пальцы скользнули вдоль ее живота, к скрытной пылающей плоти. Со счастливый вздохом Катрин отдалась наслаждению, раскрывшись, подобно венчику цветка, дарящего пчеле свой нектар. Порыв все поглощающей страсти снова охватил их, такой сильный и оглушительный, что вскоре, обессилев, Катрин погрузилась в сладкий сои.
     Она не заметила, как Филипп выскользнул из кровати, надел свое черное платье и, в последний раз поцеловав Катрин в плечо, вышел из комнаты.
     Прикосновение к этому плечу чьей-то холодной руки разбудило ее. В полумраке комнаты, еще де конца не проснувшись, Катрин увидела у кровати темный силуэт женщины. Прогоревшие свечи едва освещали комнату, а дневной свет еле пробивался сквозь деревянные ставни, закрывающие оконные витражи.
     - Вставайте! - раздался спокойный голос. - Вам пора уходить...
     Этот голос окончательно разбудил Катрин... Она села в кровати, прикрыв обнаженную грудь шелковой простыней.
     - Кто вы? - спросила она.
     Женщина повернула лицо к свету. Это была герцогиня, Катрин побледнела.
     - Госпожа... - начала она, но неожиданная посетительница не позволила закончить.
     - Я вас прошу, делайте то, что я вам говорю! Вставайте и одевайтесь. Я принесла вам одежду, так как вашу забрали, чтобы задержать вас здесь. Я сама выведу вас из дворца.
     Хотя в голосе и не чувствовалось гнева, сопротивляться было невозможно. Изабелле Португальской не стоило большого труда добиться повиновения. Ее светлые глаза были так холодны, что униженной Катрин пришлось выйти из кровати - своего смешного убежища. Она надела протянутую ей рубашку, представ на какой-то миг обнаженной перед глазами герцогини. Как только Катрин надела белье, ее достоинство нашло в нем укрытие, и она обрела свое прежнее мужество.
     - Почему вы так заботитесь обо мне, госпожа герцогиня? Вам не составило бы труда выбросить меня из дворца, отдав приказ служанкам или страже?
     - Нет. Этого я не могу сделать, так как мне этого не простят именно потому, что речь идет о вас.
     - Вы поступаете так со всеми женщинами, которым монсеньер герцог оказывает честь? - несколько насмешливо поинтересовалась Катрин.
     Изабелла презрительно повела плечами.
     - Эти создания? За кого вы меня принимаете? Они исчезают сами по себе без того, чтобы я о них заботилась.
     - Почему же со мной...
     Катрин воспользовалась наступившим молчанием и зашнуровала принесенное герцогиней черное бархатное платье.
     Герцогиня медленно подошла к панно, скрывающему портрет, и включила механизм.
     - Потому что вы-совсем другое дело. Долгие годы я со страхом ждала вашего возвращения, и, когда вчера вечером вас узнала, поняла, что то, чего я боялась, произошло. Вы вернулись... вы, единственная, кого он когда-либо любил, единственная, кто держит в плену его чувства и душу! Вы думаете, я не знаю, что он ищет во всех этих женщинах, к которым его толкает ненасытная похоть? Воспоминание о вас, неосознанное желание найти вас в другой. Вы думаете, я не знаю, - понизив голос, с горечью добавила она, - что это Золотое Руно, созданное во время нашей свадьбы, было посвящено не мне, так же как и восхваления придворных поэтов, а другой, страстно любимой, незабываемой!
     Смущенная тоном Изабеллы, в котором слышалось страдание, Катрин прошептала:
     - Как вы узнали? Я думала, что вы ничего не знаете об этой истории, об этой комнате.
     - Об этих комнатах? Они надежно спрятаны, так как задумавшему их архитектору прекрасно удалось замаскировать вход, но герцог должен был знать, что ничто не может укрыться от любопытства слуг и шутов. Я была матерью трехмесячного ребенка, когда Филипп покинул мое ложе, и слуга показал мне одну из комнат. Однажды ночью я видела своего супруга, отца моего ребенка, стоящим обнаженным на коленях перед этим языческим изображением и совершающим отвратительный дьявольский ритуал. Поэтому я и хочу, чтобы вы уехали... О! Если вы останетесь - все другие исчезнут. Но, снова обретя вас, герцог станет равнодушным к делам государства и короны! Ночи в вашей постели и дни у ваших ног - вот чем станет его жизнь. Уходите! Процветание государства требует этого, а я, правительница этого государства, приказываю вам! Эскорт ожидает вас внизу и проводит за пределы наших владений.
     Катрин медленно подошла к панно, закрыла ere и, обернувшись к Изабелле, внезапно улыбнулась.
     - Мне бы больше понравилось, если бы вы сказали: я, супруга, хочу этого! Так вы не любите вашего сеньора?
     - Это вас не касается! Речь не об этом. Да и можно ли любить фавна, козла, находящегося в вечном гоне?
     - Конечно! Вы говорите так о нем, потому что не любите его. Ваш эскорт ни к чему. Я приехала не для того, чтобы остаться, и этой ночи не было бы, если бы случай не привел меня на путь следования вашего кортежа. Я приехала в Лилль всего на одну ночь, это была лишь передышка. Я заеду за своими слугами и багажом и исчезну навсегда из этого города. Вам останется лишь убрать эти портреты, которые вам так неприятны, и забыть меня.
     - Прекрасно! В таком случае, если вы готовы, следуйте за мной.
     Изабелла направилась к двери. Катрин завернулась в большую черную лисью шубу, окинула взглядом комнату, еще источающую теплый запах любви, помятую постель, остатки ужина, горячие угли в камине с изображенной на нем голубой химерой.
     - Госпожа герцогиня, последам вопрос. Раздраженная, Изабелла высокомерно обернулась на пороге:
     - Вы злоупотребляете! Какой же?
     - Вам не нравится любовь, не так ли? Красивое тонкое лицо белокурой португалки покраснело. В глазах вспыхнул гнев.
     - Что вы называете любовью? Удовлетворение низких инстинктов? Эту похоть, роняющую человеческое достоинство? Это сплетение тел, несовместимое с добродетелью?
     - Нет. Это самое сокровенное слияние двух чувственностей, сладкое безумие, пьянящая бездна, это...
     - Хватит, - прервала ее Изабелла. - Мы говорим на разных языках, мне ни к чему знать о ваших ощущениях!
     - Возможно. Но в таком случае не удивляйтесь, что мужчина найдет в другом месте то, в чем ему отказывает супруга.
     - Я - дочь короля, сестра короля! Я не опущусь до поведения развратницы!
     Катрин плотнее закуталась в шубу, надела капюшон и вздохнула.
     - Вы правы, герцогиня, мы говорим на разных языках. Но я думала, что в Португалии, где такое жаркое солнце и душистая земля, даже принцессе могло бы нравиться любить!
     Вскоре Катрин вышла из герцогского дворца через маленькую потайную дверь и направилась к дому Симоны. Недавно рассвело, а в городе уже повсюду гремели ставни открывающихся лотков и лавчонок. Ночью шел снег, толстым слоем скрыла уличную грязь и острые крыши домов. Катрин быстро шагала, чувствуя себя помолодевшей.
     Этим утром у нее не было приступа привычной тошноты. Можно подумать, что все пришло в норму, и беременность была лишь кошмаром, который Филипп прогнал своей любовью. Но это было не так, и теперь нужно серьезно поразмыслить об избавлении от бремени, преграждающего ей дорогу в будущее.
     В доме Симоны, где ее, конечно, ждали, проснулись только слуги. Катрин попросила одного из них пойти во дворец и сказать Ван Эйку, что она срочно должна его увидеть. Ей ответили, что незачем так далеко ходить и что художник воспользовался гостеприимством Морелей и, должно быть еще спят.
     - Так разбудите его! - приказала она.
     Ван Эйк не заставил себя долго ждать. Через несколько минут ом прибежал с растрепанными волосами, в наброшенном наспех дорожном плаще, послужившем ему домашним халатом.
     - Во имя всех святых рая, Катрин, где вас, черт возьми, носило? Мы искали ответ на этот вопрос добрую половину ночи.
     - Как будто вы не знаете! Во дворце, конечно.
     - Я знаю, но где во дворце! Мы умирали от страха, и наши опасения увеличивались час от часу. Мы передумали все самое страшное.
     - Что же?
     - Поди те угадайте! Вчера вы были в таком настроении, что я уже думал, не попали ли вы в тюрьму. Когда мы узнали от госпожи Симоны, что монсеньер не появился на королевском банкете, что он оставил гостей, сказавшись больным, и когда мне, его камердинеру, не удалось добиться аудиенции, я вообразил Бог знает что: герцог после холодной встречи с вами, арестовал вас и приказал бросить в тюрьму, после чего он, разгневанный и несчастный, уединился, отказавшись от праздника и страдая от гнева и досады, что часто с ним случается. У меня даже промелькнула мысль, что он приказал вас убить.
     - Так просто? Какое воображение! И вам в голову не пришла мысль, что я могла провести с ним ночь?
     - Провести ночь с герцогом? Всю ночь?
     - Всю ночь! Ян, только не надо уподобляться коту, нашедшему горшочек со сметаной. Этой ночью он был моим любовником, как прежде, но это в последний раз. Мм больше не увидимся. В некотором роде - прощание.
     Ван Эйк пожал плечами.
     - Какая глупость! Катрин, он вас любит и...
     - О! Я знаю, что он любит меня. Я нашла тому слишком много подтверждений в розовой комнате, точной копии моей комнаты в Брюгге, за исключением того, что находится за панно. Мой друг, вам удается нарисовать не только то, что вы хорошо знаете, но и то, что вы никогда раньше не видели! И, кажется, вы повторили этот подвиг пять раз? Мои поздравления!
     Покраснев как помидор, он бросил на нее возмущенный взгляд.
     - Шесть! - возразил он.
     - Шесть? Как же так! Герцог сказал мне, что пять.
     - Один портрет я сделал для себя и решил, что необязательно докладывать об этом герцогу, - пробубнил он. - И скажу вам больше: я нисколько не сожалею об этом, признаюсь, что провел перед этими картинами самые упоительные минуты моей жизни! Рисовать очертания этого тела, которое монсеньер описал словами поэта, потом изобразить плоть, цвет, ласкать его формы! Воспоминания герцога вдохновили мою кисть. И вы хотите, чтобы я ничего не сохранил на память об этих неповторимых минутах, позволивших нам возродить вас? Вы медленно появлялись из-под моей кисти во всем бл