ет подумать о себе, о своем здоровье и о нервах, подвергшихся такому суровому испытанию...
     Она прислонилась к одной из колонн кровати и, удержавшись от искушения снова броситься на подушки, стоя поджидала конца головокружения.
     Когда наконец стены перестали вертеться перед глазами, она кое-как натянула коричневое, отделанное белкой платье.
     Из соседней комнаты раздался голос маленького Мишеля, отвечавший на веселый лепет малышки Изабеллы. Старший брат решил изложить своей младшей сестре начальные понятия ведения беседы и отдался этой задаче с добросовестностью, которую вкладывал во все свои дела.
     Умиленная Катрин уже хотела броситься к ним в комнату и сжать в объятиях, чтобы почерпнуть в этой радости уходящую бодрость, но, взглянув в зеркало, поняла, что может напугать детей трагическим выражением лица. Она тихо закрыла смежную дверь, выпила протянутое Сарой молоко и направилась в часовню, отказавшись от ее руки. Это тоже было бы лишним.
     Часовня находилась в одной из башенок. Проникнув в нее, Катрин увидела аббата Бернара, коленопреклоненного перед небольшим гранитным алтарем, где под светло-голубым сводом витража сверкало золотое распятие.
     Это была совсем маленькая часовня, созданная для знатной дамы. Помимо золотого креста, в ней висела картина "Благовещение" кисти Яна Ван Эйка, старого друга прошлых лет.
     На узкой тополиной доске художник написал маленькую Деву, удивительно невинную и чистую, в причудливых складках голубого шелка, по которому струились золотые густые волосы, едва сдерживаемые на лбу обручем из драгоценных камней. Ее лицо было слегка повернуто, рука поднята в боязливом жесте. Она словно избегала смотреть на величественного ангела, с чуть лукавой и нежной улыбкой преподносящего ей цветок и в легком поклоне склоняющего перед ней голову с длинными блестящими локонами, увенчанными золотой диадемой. Длинное одеяние ангела и его пестрые крылья, усеянные драгоценными блестками, представляло довольно странное явление, контрастируя с простой одеждой маленькой Девы. Лицо ее было лицом Катрин:
     Большие глаза цвета аметиста и несравненное золото волос. Это была совсем юная, нежная и скромная Катрин, похожая на ту молодую девушку, которая однажды вечером на дороге в Перонн вместе со своим дядей Матье подобрала Арно де Монсальви, недвижимого и окровавленного в его черных, перепачканных грязью доспехах. Именно по этой причине сумрачный капитан оставил открытыми двери своего жилища перед конным путешественником из конюшен Бургундии, который в утро прошлого Рождества ступил на землю в густой снег двора почета. Человек пришел с бережно завернутой в тонкое полотно и плотную шерсть картиной. Он нес ее перед собой, как ребенка. Его сопровождал мощный эскорт из первых бургундских рыцарей, которые со времени Аррасского мира появились на земле Франции.
     Конечно, Арно разгневался. Одно только имя герцога Филиппа могло вывести его из себя, вид герба оказывал на него такое же действие, как красная тряпка на быка. Но письмо, сопровождавшее посылку, не было написано рукой герцога. Его написал сам Ян Ван Эйк: "Тот, кто является всегда вашим верным другом, счастлив возможностью сказать вам это, равно как и пожелать приятного Рождества в стране, где братья отказались от взаимной ненависти. Соблаговолите принять это "Благовещение", которое походит на вас и желает стать предвестником мира. Оно было исполнено вашим покорнейшим слугой по памяти, а также по велению сердца. Ян".
     Произведение было изумительным, письмо тоже. Со слезами на глазах Катрин приняла и то и другое, но, покраснев, не могла не сказать:
     - Я уже не такая молодая.., и не такая красивая.
     - Молодой ты будешь вечно, - сказал ей тогда Арно. - А красивее ты становишься с каждым днем. Но я счастлив, что эта молодая девушка вошла в мой дом, потому что именно так должна была бы войти ты, если бы я не был так глуп...
     "Благовещение" заняло место в часовне, куда каждое утро и каждый вечер Катрин приходила преклонить колени. Она окуналась в молодость и обретала в ней неизменную радость. Маленький Мишель обожал это изображение, на котором его мать и королева Небес так же были совмещены на куске дерева, как и совмещались они немного в его сознании.
     Войдя в маленькую часовню, Катрин, естественно, поискала глазами картину, остановив взгляд на улыбке ангела, и свершилось каждодневное чудо: она почувствовала себя лучше, сильнее, ее дух стал свободнее, как если бы божественный мальчик вдохнул в нее жизненной силы и страсти.
     Молчаливо она встала на колени рядом с аббатом, соединив холодные руки на бархатном подлокотнике молитвенной скамеечки.
     Уловив ее присутствие, он повернул голову, нахмурился и произнес:
     - Вы очень бледны. Не лучше ли было остаться в постели?
     - Я уже и так виню себя за слабость. От всего, что мне стало известно, я не могу больше оставаться в кровати. Я не знаю, смогу ли я вообще уснуть, пока меня не покинет эта тревога. Поймите, отец мой, когда я узнала, что придумали эти.., люди, чтобы нас погубить, мне показалось, что жизнь оставляет меня и что...
     - Не надо больше искать оправданий вашим страданиям, госпожа Катрин! Я, признаюсь вам, сам почувствовал, как у меня подгибаются ноги от этого неслыханного вероломства, но, возможно, презрение помогло мне занять ваше место и заменить вас без слабости.., и пощады. Жерве Мальфра без большого труда признался во всем, что мы хотели от него узнать. Его не тронули.
     В нескольких словах Бернар де Кальмон д'О рассказал владелице замка обо всем, что было уже известно вассалам, Добавив только о жалком конце Огюстена Фабра.
     Нам остается, - добавил он, - найти Азалаис, если то еще возможно.., и определить судьбу Жерве. Настаиваете ли вы на смертном приговоре, который объявили ему?
     Вы знаете, что у меня нет выбора, ваше преподобие! Никто здесь не поймет моей милости и никто меня не простит. Наши люди подумают, что их предают. Это подтолкнет Мартена Керу на убийство, никакая сила не может ему помешать. Если я поддамся жалости, то погублю его душу хотя жалость противоречит законности. Жерве будет повешен этим вечером.
     - Я не могу вас винить, я знаю, чего вам это стоит Я пошлю к нему в донжон одного из братьев, чтобы приготовить его к смерти. Но, скажите, ведь сейчас не это тяготит вас?
     - Нет, - глухо пробормотала молодая женщина, - слишком велика опасность, угрожающая моему мужу. В этот час бастард Апшье скачет по дороге в Париж, снабженный тем, о чем вам известно. Надо его нагнать. Подумайте ведь он не так далеко уехал.
     - Четыре дня! Опережение не такое большое, если Небо будет с нами и Гонне встретятся по дороге препятствия. Одному Богу известно, сколько их на большой дороге в этой несчастной стране! Но тот, кого мы пошлем, не будет гарантирован от тех же опасностей. Не скрою от вас, друг мой, что все это время я не перестаю думать об этом, но задача кажется все более трудноразрешимой. Мы не можем, в отличие от Апшье, покинуть город когда захотим. Увы! Мы осаждены!
     - Все сводится к тому, что осада не помешала Азалаис улизнуть у нас из-под носа. То, что удалось женщине, почему бы не попробовать совершить мужчине?
     - Именно с этой мыслью ко мне только что приходил кое-кто, из ваших вассалов.., с Беранже во главе. Этот мальчик, бледнеющий при мысли о сражении, тем не менее готов один броситься вдогонку за таким воякой, как этот бастард, чтобы спасти мессира Арно. Он утверждает, что берется без труда проделать путь вдоль стены по веревке. Я оставил его во дворе, где он теперь с нетерпением дожидается вашего ответа.
     - Моего ответа? - проговорила горько Катрин. - Спросите лучше не у меня, а у трупа Фабра, который оставлен разлагаться на наших глазах, брошенный на съедение диким зверям и на милость непогоде! Беранже ребенок, я не хочу приносить его в жертву.
     - Кто бы ни был тот, кто решится на спуск, у него будет очень мало шансов остаться живым. У врага хорошая стража и... Послушайте!..
     Снаружи раздался страшный грохот, производимый лязгом оружия и криками с обеих сторон: это атаковал противник, решивший, без сомнения, воспользоваться временной передышкой и расслабленностью, вызванной возвращением солнца.
     Мгновение Катрин и священник молча прислушивались, том почти одновременно перекрестились.
     - Опять будут убитые и раненые! - вздохнула Катрин - Сколько времени мы продержимся?
     - Боюсь, не слишком долго. Я только что поднимался на церковную колокольню и наблюдал за лагерем противника. Часть людей занята валкой деревьев, плотники же принимаются за работу, они сооружают осадные башни. Другие убивают животных, которых мы не смогли завести в город, сдирают с них шкуру, чтобы потом натянуть на сучья и сушить. Нам нужна немедленная помощь, в противном случае мы будем вынуждены высылать парламентера.., и без сомнения, капитулировать!
     Бледное и без того лицо молодой женщины стало белым. Капитулировать? Она уже знала условия, и, если ей было в общем безразлично, что станет с ее домом, это не касалось ее самой. Сдача подписала бы ее смертный приговор, так как она никогда не согласится разделить ложе с волком из Жеводана.
     - В этом случае, - вздохнула она, - есть только один выход: я сама должна пройти по пути, указанному кружевницей! Убьют ли меня или умру от своей собственной руки - какая разница. Но если мне это удастся, я соединюсь с моим супругом. Мое присутствие обратит в ничто все обвинения Гонне.
     Аббат покачал головой с более чем когда-либо озабоченным видом.
     - Я ждал, что вы это предложите. Но, госпожа Катрин, помимо того, что никто здесь не согласится на такую жертву, это было бы безумием в вашем состоянии.
     - Мне лучше.., и никому незачем знать. Но поскольку у меня еще не так много сил, почему бы не воспользоваться способом, каким святой Павел покинул Дамаск?
     Несмотря на серьезность ситуации, аббат рассмеялся.
     - Спустить вас в корзине? Признаюсь, я об этом даже не подумал бы! Нет, госпожа Катрин, это невозможно! Но, кажется, я бы мог вам предложить нечто лучшее...
     Удивленная, она посмотрела на него внимательнее. Его черные глаза горели воинственным огнем, а на лице появилось новое выражение.
     - Так, значит, вы допускаете, что я могу сама попытаться добраться до Арно?
     Он снова стал серьезным и, положив руку на плечо молодой женщины, медленно объявил:
     - Не только допускаю, но сам бы просил вас об этом если бы вы не предложили. Не стоит питать более иллюзий: подкрепление, каким бы оно ни было, и даже в том случае, если сеньор из Орильяка и бальи из Монтаня согласятся вмешаться, придет слишком поздно. Нельзя чтобы Беро д'Апшье смог застать вас здесь в тот день когда мы вынуждены будем впустить его. Вы должны уехать, но вы поедете не одна: ваши дети не могут оставаться здесь. Это слишком большой риск.
     - Я думала спрятать их среди детей в какой-нибудь семье, под защитой Сары...
     - Нет. Ваше отсутствие приведет Беро в ярость. Он сразу же кинется разыскивать их и затем станет вас шантажировать. Он хитер и обязательно догадается, где они спрятаны. Нет, друг мой, послушайте меня: вы поедете с детьми, Сарой и Беранже. Доберетесь до Карлата, где сможете оставить Сару и детей. Они будут там под надежной защитой. Затем вы продолжите путь в Париж, откуда с вашей помощью прибудет к нам спасение: никто, кроме вас, не сумеет добиться у короля и коннетабля подмоги. Ваш супруг вряд ли сделает это; он так горд, что не будет просить помощи. Вы вернетесь с армией, особенно если к этому времени падет Париж...
     По мере того как аббат говорил, в воображении Катрин развертывался его план. Забыв об усталости и боли, она уже видела себя мчащейся, как в былые времена, по большой дороге, в Париж, представляла себе, как разоблачает всех Апшье и бастарда, снова обретает своих друзей, и особенно Тристана л'Эрмита, которому так доверяет коннетабль де Ришмон. Она представляла, как бросится на колени перед королем Карлом, требуя справедливости, в которой ей не откажут, и потом возвратится в Монсальви, чтобы прогнать этих хищных зверей и вернуть мир и счастье...
     Было ли это солнце, которое проникало теперь широкими потоками в маленькую часовню? Но тепло и радость, которое оно принесло, затопило ее сердце.., чтобы тут же его покинуть. "
     Снаружи продолжался шум боя, и она вернулась к суровой реальности. Могла ли она уехать, увезя с собой все самое дорогое, и оставить город, ее город, в разгар осады" Аббат только что сказал, что Беро д'Апшье захочет отыграться на детях за бегство матери. Кто может сказать, как он воспримет бегство всей семьи? Сколько несчастных станут жертвами его бешенства? И как потом Катрин сможет ответь в лицо этим людям, кто, возможно, так жестоко (-платится за нее? За нее, которая их покинула в самую страшную минуту опасности?
     Худая рука аббата сильнее надавила на ее плечо.
     - На днях вы сказали мне, чтобы я видел в вас отныне не женщину, но сеньора Монсальви. Сегодня я вам говорю: совладелец этого города, и, помимо лежащей на мне власти над телами, на мне лежит забота о душах. И, полностью осознавая всю серьезность положения, я прошу вас ехать, ибо вы единственная можете помочь городу. Вы должны довериться мне. Мы продержимся так долго, как только сможем, будьте уверены! Но если мы против воли будем вынуждены открыть ворота, то в этом случае Беро д'Апшье будет иметь дело со мной.., с Богом, исполнителем воли которого я являюсь, и он отступит перед угрозой проклятия, как уже отступил перед Святыми Дарами в день смерти нашего брата Амабля! Когда-то раньше я умел драться, и если я отказался от оружия, то еще не утратил способности говорить с людьми. Поверьте, мне легче будет урезонить Беро д'Апшье, когда вы будете далеко, и мне придется иметь в виду только его алчность. Он не решится поднять на меня руку. Я отдам ему все, что только смогу найти из золота, с риском разорить монастырь, замок и богатейшие владения этой земли, но он услышит и голос разума.
     - О каком разуме можно говорить с подобным бандитом?
     - О разуме, свойственном ворам. Я заставлю его убояться наказания, королевских репрессий, и он поймет, что чем больше совершит преступлений, тем длиннее окажется предъявленный счет! Или я сильно ошибаюсь, или он удовольствуется возмещением убытков. Поезжайте без страха.
     К тому же в этом городе есть еще силы, и мы пока не в руках Апшье!
     И в самом деле, со стен стали доноситься торжествующие крики, сопровождаемые грубыми шутками, выкрикиваемыми в адрес противника. Приступ, должно быть, снова отбили... Да, люди Монсальви умели драться.
     Впервые легкая улыбка осветила вытянувшееся лицо владелицы замка.
     - Трудно вам возражать, святой отец, когда вы решили победить. Действительно, поговорите с мужчинами.., и женщинами. Однако должна поймать вас на одном странном противоречии: вы не согласились, чтобы я последовала примеру святого Павла.., а сами говорите, что я должна отправиться с детьми, Сарой и Беранже. Но как? Каким путем? Или вы можете предложить нам крылья, чтобы мы взлетели с донжона?
     Широкая улыбка внезапно расцвела на худом лице аббата.
     - Другими словами, вы принимаете меня за безумца? Признаюсь, впрочем, у вас есть основания думать так. Но идемте со мной, я хочу показать вам одну вещь.
     - Одну вещь? Что же это?
     А вот пойдемте, вы сами должны видеть...
     Подталкиваемая любопытством, Катрин, приподняв платье, устремилась в низкую дверь. Обернувшись, она задержала долгий взгляд на Благовещении, своей маленькой скромной Деве и насмешливом Ангеле.
     - Если Беро д'Апшье должен разграбить мой дом, аббат, умоляю - снимите и спрячьте эту картину. Она мне дороже всего остального! Достаточно будет ее завернуть и замуровать в погребе, но мне невыносимо думать, что она попадет в когти этих хищников.
     - Будьте спокойны, я присмотрю за ней... Есть вещи, которых могут касаться только чистые руки.

Глава пятая

ТАЙНА АББАТА БЕРНАРА

     Следуя за аббатом, Катрин пересекла монастырский двор, который был запружен народом. Приносили раненых, жертв последнего нападения, и укладывали их в зале дома для гостей, где вокруг них суетились монахи. Сара была тут же с горой корпии, кувшинами вина и масла и своими лучшими мазями.
     Но владелица замка и аббат, спросив о состоянии раненых, бросили несколько теплых слов и продолжили путь. Они пересекли монастырскую ограду и оказались на территории монастыря, пустой и молчаливой.
     Шум, царивший в городе и в других частях монастыря, казалось, замирал у этой низкой сводчатой ограды, обсаженной маленькими самшитовыми деревцами.
     Аббат провел свою спутницу вдоль окружной галереи, но, когда они подходили к части за алтарного фасада, Катрин увидела вертикальную плиту над квадратным отверстием. Подойдя ближе, она заметила ступени лестницы, уходящей под монастырь. Она повернулась к аббату и вопросительно посмотрела на него, но он приложил палец к губам зайдя на секунду в ризницу, вернулся с зажженным фонарем:
     - Идемте, дочь моя!
     Он первым устремился вниз по лестнице, высоко поднимая фонарь, чтобы осветить ступени. Спуск продолжался недолго: через двадцать ступеней их ноги коснулись утоптанного грунта. Дальше начинался узкий, как труба, проход, который, казалось, уходил под церковь.
     Катрин шла на ощупь, ведомая священником, который ни на минуту не отпускал ее руки. Во влажном холодном воздухе пахло плесенью. Дышалось с трудом. Но через несколько шагов появилась новая лестница, более крутая, чем первая.
     Перед тем как ступить на нее, аббат Бернар остановился, поднял фонарь и всмотрелся в лицо своей спутницы.
     - Как вы себя чувствуете? - спросил он с оттенком беспокойства. - Я спрашиваю себя, не переоценил ли я ваши силы? Можете вы идти дальше?
     Она улыбнулась.
     - Не сомневайтесь в этом! Мне не терпится узнать, что вы хотите мне показать. Любопытство, отец мой! Он тоже улыбнулся и опустил фонарь.
     - Тогда пойдемте!
     Продолжая крепко сжимать руку молодой женщины, он стал спускаться. По мере того, как они спускались, стали слышны глухие удары и мягкий плеск воды.
     - Не шум ли родника мы слышим? - спросила Катрин. - Того, что протекает под церковью?
     - Именно его. Через мгновение мы окажемся на уровне колодца.
     Действительно, в глубине монастырской церкви, рядом с хором, был деревянный люк, скрывающий глубокий колодец; никто не знал, откуда этот источник берет начало, но уровень его никогда не опускался. Поэтому монахи и не решались его заделывать - он мог оказать неоценимую услугу как во время пожара, так и в случае осады. Горожане были, по крайней мере, спокойны, что не умрут от жажды. К тому же вода в нем была удивительно чистой и холодной даже в самые жаркие дни.
     Тем временем идущие из глубины звуки усилились, Катрин спросила с некоторым беспокойством:
     - Я слышу, как течет вода, но откуда доносятся эти глухие удары?
     Еще несколько минут терпения, и вы поймете...
     Она не стала настаивать, чтобы не портить удовольствия священнику, который, по всей вероятности, приготовил ей сюрприз. Скорее всего это тайный выход из города. Но в этом случае, почему не открыл он его раньше?.. Однако она прервала размышления, поскольку ее любопытству был дан новый повод: лестница шла вдоль стены, которая в колеблющемся свете фонаря оказалась покрытой фресками. Или, по крайней мере, была покрыта ими раньше, так как повсюду виднелись пласты расписанной штукатурки, открывавшие взгляду то край чьей-то одежды, то стилизованных рыб.
     Но они уже были внизу. Аббат поднял фонарь и медленно стал поворачиваться, освещая помещение.
     - Смотрите, - сказал он просто.
     Оглядевшись вокруг, она вскрикнула от удивления.
     Они находились в склепе, по-видимому, высеченном в скале. Грубо обработанный камень отбрасывал сиреневые и пурпурные отсветы, которые выдавали аметистовые залежи, и представляли собой обрамление для закругленного хода часовни, упирающейся в круглую арку с двумя полукруглыми столбами.