расский договор. Вот кто враг, настоящий! Но он твердый, этот Люксембург! Он могуществен. У него мощные укрепленные города, солдаты, умеющие драться. Это не так просто, как вырезать несчастных беззащитных крестьян. А! Она мила эта ваша новая Дева! А вы, герои, хорошо же вы выглядите!
     - Когда ты ее увидишь, ты изменишь мнение! Но ведь.., действительно...
     И во взгляде Арно появился проблеск мысли. Мысли, правда, очень простой и вполне естественной, но которая, странное дело, ему до сих пор не приходила в голову в пылу их спора.
     - Действительно что?
     - Не окажешь ли ты мне милость сказать, что ты здесь делаешь? Куда едешь?
     Голос Арно наполнился вдруг вкрадчивой нежностью, но Катрин не придала этому значения.
     - Я тебе сказала: к моей умирающей матери!
     - В... Дижон, значит?
     - Да нет. Ее там нет! Мой дядя взял к себе в дом потаскуху, и моя мать была вынуждена покинуть дом. Эрменгарда дала ей приют. Мне казалось, что я тебе об этом говорила: она в Шатовилене!
     - В Шатовилене? Неужели?.. Так вот, видишь ли, моя дорогая, я бы в этом поклялся...
     Его глаза сузились, казалось, что он ее подстерег, как кошка мышь. На его небритом лице обнажились зубы в хищной улыбке.
     Ничего не понимая, Катрин смотрела на него с неописуемым удивлением:
     - Ты бы поклялся?..
     Внезапно он вскочил, бросился на нее и вцепился в горло.
     - Да, я поклялся бы! И я знаю теперь, что ты всего лишь дрянь! И самая худшая из всех. Ты думаешь, я не знаю, кто тебя ждет в Шатовилене, к кому ты едешь? А?
     - Пусти меня! - прохрипела Катрин. - Ты:., делаешь мне больно! Я задыхаюсь...
     - Ты меня не получишь на этот раз, проклятая самка! Когда я думаю, что чуть было не поддался на твои уговоры, на твои слезы, что ты меня упрекала.., что мне было стыдно, да, стыдно. И пока ты разглагольствовала, осыпала меня упреками, у тебя за твоим грязным упрямым маленьким лбом была мысль меня одурачить, чтобы иметь возможность отправиться к своему любовнику!..
     - Моему любовнику? - прохрипела Катрин. - Но.., какому?..
     - Одному, настоящему, единственному: герцогу Филиппу, которого заметили, когда он пять дней назад с маленьким эскортом тайно приехал к этой своднице Эрменгарде, чтоб ее черт разорвал! Ну? Что ты на это скажешь?.. Я тоже кое-что знаю, видишь?
     В полубессознательном состоянии, отчаянно ловя воздух, Катрин повисла на его руках, которые, не встречая больше сопротивления, терзали ее как куклу. За спиной Монсальви раздался слабый, дрожащий голос:
     - Я скажу, что вы солгали, мессир Арно. Герцог Бургундский здесь ни при чем.., а душите вы свою верную жену!
     Руки Арно машинально разжались, отпустив Катрин, которая упала на сырую землю. Обернувшись, он увидел на пороге амбара Беранже и рыжего юношу, связанных и вымокших до нитки, которых держали четыре человека.
     Говорил паж, толкаемый презрением, более сильным, чем ужас, который его сеньор всегда ему внушал.
     Арно скрестил руки и уставился на группу с удивлением, которое он не пытался скрыть.
     - Малыш Рокморель! Что ты тут делаешь, сопляк? Подросток поднял голову и гордо объявил:
     - Когда вы уезжали, сеньор граф, я уже был пажом госпожи Катрин. Я им являюсь и теперь, и я повсюду следовал за ней, где бы она ни была, чтобы помогать ей и служить, чем могу! А вы, мессир.., вы все тот же, кого она так любила?
     Под чистым взглядом ребенка Арно покраснел и отвел глаза. Этот мальчишка заставил его почувствовать неловкость и раскаяние, которые легко читались на его усталом лице.
     - Не вмешивайся в то, что тебя не касается! - проворчал он. - Дела взрослых не для малышей. А этот, - добавил он, указывая на Готье, молчавшего до сих пор, - кто это такой?
     Студент выпрямился и с презрительной складкой у рта бросил, смерив капитана вызывающим взглядом:
     - Готье де Шазей, оруженосец на службе у госпожи графини де Монсальви, да сохранит ее Бог от всяческого зла и освободит от трусов, которые осмеливаются с ней дурно обращаться!
     Рука Арно обрушилась на щеку молодого человека, который зашатался под ударом.
     - Придержи свой язык, если хочешь жить. Я граф де Монсальви, и я имею право бить мою жену.
     - Вы.., ее супруг?
     Он недоверчиво повернулся к Беранже, который теперь плакал от горя, бешенства и бессилия, заметив, что Катрин не встает. Паж отчаянно всхлипнул.
     - Это правда... Это, к несчастью, правда. А теперь.., он ее убил! Мою бедную госпожу.., такую добрую... Такую нежную.., такую красивую.
     - Довольно, - прорычал Арно, который, однако, склонился на коленях перед своей женой, осматривая ее с большим беспокойством, чем хотел бы показать. - Она не умерла. Она еще дышит... Принесите мне воды!
     - Развяжите меня! - сказал Готье. - Я приведу ее в чувство.
     Повелительным жестом Монсальви приказал разрезать веревки, и Готье на коленях склонился перед Катрин, не приходящей в сознание, осматривая ее истерзанную синеватую шею.
     - Самое время! Секундой дольше, и она бы скончалась.
     Он мягко потрогал помертвевшие ткани, удостоверившись, что в этой тонкой шее ничего не сломано. Потом, порывшись в сумке Катрин, вынул маленький хрустальный флакончик и откупорил его.
     Арно смотрел на него с интересом:
     - Странный оруженосец! Ты врач, приятель?
     - Я был студентом, когда госпожа Катрин вытащила меня из скверной истории и взяла к себе на службу. Медицина интересовала меня не больше, чем все остальное. Смотрите, она приходит в себя!
     Катрин в самом деле открыла глаза. Увидев темную фигуру склонившегося над ней мужа, она испуганно простонала и отшатнулась. В ту же секунду он был на ногах, и злоба снова исказила его лицо.
     Но Катрин привстала с земли, сознание и воля вернулись к ней одновременно с силами.
     - Моя мать умирает, - проговорила она не без труда, - я должна ехать в Шатовилен.
     У нее был странный хриплый голос, который болезненно отдавался на поврежденных связках.
     Арно сжал кулаки. - Нет. Ты не поедешь к герцогу Филиппу! Я сумею тебе помешать! Эрменгарда устроила ловушку.., если допустить, что ты с ней не в сговоре...
     - Герцога там нет! Я это знаю! Он в Сент-Омере, куда К нему должен приехать коннетабль.
     - Ложь! Он там. Его видели...
     - Они ошиблись! Он готовится к осаде Кале. Что ему здесь делать?
     - Он ждет тебя! Шатовилен, которая меня ненавидит, могла это устроить, чтобы вернуть себе милость. Ее дела идут плохо с тех пор, как ее сын служит герцогу де Бурбону. И это так на нее похоже!..
     У Катрин появилась на лице гримаса боли. Она вцепилась в руки Готье и Беранже, которые поддерживали ее и пытались поднять, и устремила взгляд на Арно:
     - Что бы ты ни говорил, я поеду, - подтвердила она и снова повторила:
     - Моя мать умирает! Вспомни о своей!..
     Не сумев вынести вид этой растерзанной, шатающейся женщины, таким страшным голосом требовавшей права увидеть свою мать, женщины, каждый взгляд которой являлся упреком и обвинением, Арно де Монсальви бросился бежать.
     В широко открытую дверь амбара ворвался шквал ветра с дождем, подняв солому и закружив ее в воздухе. Но гроза уже отступала и неслась прочь над продавленными крышами и еще дымящимися руинами того, что когда-то было деревней...

***

     Пришло раннее утро, посылая серый свет сквозь плохо пригнанные доски амбара., Катрин выпрямилась на соломе, на которой спала несколько часов, как изнуренное животное. У нее болело все тело, и кожа на лице, где высохли слезы, была стянута. Она чувствовала себя слабой и измученной. Но страдало только ее тело, душа же, выдержав ужасы последних часов и перенеся огромное разочарование, была готова к новым битвам.
     Она не уступит требованиям и несправедливым подозрениям человека, которого она любила сильнее, чем это можно себе представить, и в котором она открыла тирана, зверя, способного дать волю самым худшим инстинктам! Даже если Арно ее убьет, она будет требовать до последней секунды права исполнить перед той, которая дала ей жизнь, свой последний долг...
     Свет стал ярче, и в глубине амбара она различила тела Беранже и Готье, спавших, прижавшись друг к другу. На щеке старшего был заметен кровавый след от пощечины Арно. Несмотря на ссадину, лицо Готье, как и Беранже, было во сне юным и хрупким.
     Снаружи заревел рог часового. Должно быть, еще шел дождь, так как по доскам амбара змеились струйки воды, с плеском стекая по водосточному желобу.
     Катрин встала, встряхнула одежду, смочила платок в лужице, стараясь не замутить воду, и протерла лицо. Потом она привела в порядок волосы, заплела как могла косы и надела на голову шелковый капюшон.
     Она хотела пить и есть, но хуже всего было ощущение покинутости. Она чувствовала себя одинокой, несмотря на этих спящих юношей и на то, что ее супруг, когда-то клятвенно обещавший ей защиту, любовь и верность, находился в нескольких шагах от нее. Но теперь их разделяла пропасть, бездна, в которую она едва решалась заглянуть, потому что от ее глубины у нее кружилась голова.
     Снаружи слышался топот железных башмаков, скребущих землю. Потом послышались крики, смех и ржание лошадей. Наконец вошли люди, ссутулясь под дождем. Катрин узнала Хромого и Корнисса.
     - А! Вы проснулись! - сказал первый, протягивая ей кувшин и кусок хлеба, пока его товарищ будил мальчиков, приготовив им то же угощение.
     - Держите, пейте это! А хлеб положите в карман и следуйте за мной. Есть можно и в дороге!
     Она взяла хлеб, выпила большой глоток воды, которая была свежей и приятной на вкус. Потом, взглянув на своих спутников, переминавшихся с ноги на ногу, с опухшими после сна глазами, сказала, обращаясь к живодеру:
     - Куда мы идем? Где.., капитан?
     - Он ждет снаружи! Давайте поторапливайтесь, он нетерпелив!
     - Я знаю! Но вы мне не ответили: куда мы идем?
     - Мы возвращаемся! Я хочу сказать, что мы возвращаемся в Шатовилен. Сюда мы приехали только за фуражом, за припасами! Нас ждет Дворянчик!
     Беранже уже подошел к ним, откусывая от краюхи, с надеждой во взгляде.
     - В Шатовилен? Мессир Арно все-таки хочет, чтобы мы туда ехали?
     - У него нет выбора! - сухо ответила Катрин. - Он подчиняется. Это с ним случается, как можно заметить, идем?
     В этих словах было море презрения, гнева и оскорбленной гордости. Подобрав свой дорожный плащ, она накинула его на плечи.
     - Я готова! - сказала она.
     - Тогда идемте! Ваши лошади перед дверью. Она вышла из амбара. Дождь все еще шел. На единственной улице или, вернее, на том, что от нее оставалось, вытянулась длинная цепь живодеров, подобная лежащей змее с железной чешуей. Они ждали...
     Буате неловко подал ей руку, чтобы помочь сесть в седло, но она презрительно пренебрегла его помощью. Поставив носок сапога в стремя, она легко вскочила на лошадь. Схватив повод твердой рукой, повернулась к Готье и Беранже, чтобы посмотреть, где они. Но они уже ждали, замерев в седлах, с любопытством во взгляде.
     - Я следую за вами! Поезжайте! - сказала Катрин Буате.
     Они заняли место во главе колонны. Прямая, с высоко поднятой головой и презрительной складкой у губ, Катрин была воплощением высокомерной гордости. Она отказывалась смотреть на свирепые лица солдафонов, на останки, которые виднелись на их пути. Она отказывалась смотреть на груду трупов, которых свалили у придорожного креста и которые должны были здесь разлагаться и порождать чуму или другое бедствие, когда вернется жара. Она отказывалась видеть стадо, которое согнали при выходе в поле и где среди вьючных животных стояло несколько связанных людей с опущенными головами, жалкое подобие людей, которых согнали силой и которые должны быть волками еще больше, чем сами волки, чтобы не быть съеденными.
     В самом конце улицы, готовясь стать во главе колонны, стоял Арно. Вооруженный до зубов, неподвижный, на своем черном боевом коне, высокомерный и молчаливый, в шлеме, из-под которого виднелось бледное лицо.
     Когда Катрин поравнялась с ним, они обменялись только взглядами, но ни единым словом. Однако она успела заметить, что ее супруг бледен, с большими кругами под глазами, но выбрит. Возможно, подручными средствами, так как на щек, были заметны кровоточащие царапины.
     В путь пустились узкой дорогой, на которой ливень прорезал борозды. Из серого неба сочилась вода. Ландшафт казался мертвым. Нигде не было видно струящегося из трубы дымка, не раздавалось даже пения птиц, кваканья лягушек. Все молчало. И слышались только шаги лошадей и тяжелая железная поступь пехоты. Пресыщенные и еще пьяные от убийств живодеры с трудом волочили ноги.
     Ехали долго в молчании. Погода была тяжелой, сырой. Дышалось с трудом, как сквозь пропитанную водой губку. Вскоре они углубились в лес, и атмосфера стала еще более гнетущей.
     Катрин чувствовала, что больна телом и душой. Она смотрела на дорогу прямо перед собой, ни разу не повернув головы к Арно. Иногда, опуская веки, она замечала его колено и верхнюю часть ноги, одетые в железо, такие же негнущиеся и пустые, как доспехи в оружейном зале Монсальви... Это было похоже на дурной сон, от которого ей никак не удавалось освободиться.
     Человек, который эскортировал их как тень, мог ли он быть на самом деле тем, кто уже давно стал единственным смыслом ее жизни? Был ли это тот, кто сжимал ее в объятиях, с кем они вместе отдавались любви, отец двух ее малышей?
     Он был здесь, совсем рядом, и вместе с тем гораздо дальше от нее, чем тогда, когда их разделяло расстояние и стены Бастилии, - ведь тогда Катрин вправе была думать, что их сердца бились в унисон. Что же произошло? Эту загадку уставший от путешествия разум не мог решить. Человек не меняется до такой степени без причины...
     Очевидно, эта ужасная ночь, которая уже рассеялась, помогла ей понять, что она его не знала или, вернее, что она плохо знала его и мир войны.
     Несмотря на перенесенные испытания, она о многом не имела представления. Например, об этих капитанах, великолепных и доблестных в сражениях, которые, начиная со времени ее детства, проходили перед ее восхищенными глазами. Теперь она знала, что они способны на любые поступки и что они редко бывают защитниками вдов и сирот. Эти вдовы и сироты не из их касты; что между ними и народом - пропасть; относятся капитаны к своему народу-кормильцу так же, как в Риме патриции относились к своим рабам. Она еще слышала в этом плохо освещенном амбаре протестующий голос Арно:
     - А другие, что они делают в эту минуту?..
     Надо было жить, неважно какой ценой, и по возможности хорошо жить, кормить людей, платить жалованье, давать возможность утолять инстинкты, особенно не заботясь о том, что цена этому - несчастья и страдания. И все же за людей своей земли, за жителей Монсальви Арно был готов пролить свою кровь до последней капли. Только если это были его...
     Тогда как он пришел сюда? Не сам же он занялся разбоем. Неужели выдумки Гонне заставили его поверить, что казнь неминуема?
     Когда могущество Монсальви было ослаблено приказом короля по наущению Ла Тремуйля, Арно не ответил на это разбоем. Так, может быть, эта женщина, эта авантюристка, которая осмелилась объявить себя Жанной д'Арк?.. Когда он говорил о ней, в его глазах была фанатическая вера, свет, который напоминал любовь. Да, именно так: любовь! Достаточно было, по-видимому, этому созданию появиться, чтобы привлечь к себе сердце Арно де Монсальви и сделать из него другого человека, даже не человека, а кровожадного зверя.
     "Это колдунья! - неистовствовала Катрин. - Это может быть только колдунья, и она не заслуживает ничего другого, как хорошей взбучки и нескольких вязанок хвороста на деревенской площади!.."
     Конечно, была еще ревность. Свирепость Арно, когда он неожиданно оказался лицом к лицу со своей женой, красноречиво говорила об этом. Он мог бы ее убить, потому что считал виновной, и это не свидетельствовало о том, что он к ней питал доверие. К тому же как раз в тот самый момент, когда она уже почти убедила его в своей невиновности, надо было возникнуть этой немыслимой истории с герцогом Филиппом. Действительно, мог ли он находиться в Шатовилене, когда важные дела должны были удерживать его на севере страны? Если следовать философии Эрменгарды, это было возможным: она никогда не любила Арно и всегда делала все, чтобы привести Катрин в объятия Филиппа. Приключение в ронсевальском приюте не стерлось еще из памяти Катрин. Эрменгарда была упряма и способна настоять на своем, но не до такой степени, чтобы воспользоваться таким трагическим событием, как смерть матери, и заманить Катрин в ловушку.
     Пока молодая женщина, мысленно перебирала все это в голове, дорога кончилась. Было уже около полудня, когда из-за поворота в тумане, поднимавшемся над рекой, внезапно вынырнули башни Шатовилена, построенного на небольшом холмике сеньориальной земли, перед которым съежилась деревня. Изгиб Ожона отделял замок от маленького городка, защищенного низкими стенами. В случае атаки они являлись несравнимо худшим прибежищем, чем величественные куртины сеньориальной крепости.
     Катрин узнала серые стены, деревянные черные галереи и высокие башенки караульных помещений, покрытых голубым шифером, которые полировал дождь. Все было как раньше, и наверху, на донжоне, красный флаг Шатовиленов повис, тяжелый от воды. Но это была лишь видимость, так как вдоль реки, у маленького римского мостика, вырос лагерь с полинявшими знаменами и кухонными огнями, лагерь, похожий как родной брат на тот, что разбили Апшье перед Монсальви, за исключением знамени.
     Здесь был золотой лев в короне на лазурном поле среди золотых крестиков: герб Сарбрюка, который Катрин приветствовала презрительной улыбкой, так как, хотя цвета и различались, сердца этих людей были одинаково жестокими. Если, конечно, можно было говорить о сердце в подобных обстоятельствах.
     С первого взгляда могло показаться, что деревня не пострадала от живодеров. Все дома стояли на месте нетронутые, но, приблизившись, Катрин заметила, что в них остановились солдаты, а жители исчезли.
     Люди Шатовилена, вероятно, покинули свои жилища вовремя, так как нигде не было видно ни одного трупа, и с деревьев, кроме листьев, не свешивалось ни одного мрачного плода. По-видимому, выгнанные приходом солдафонов люди затерялись где-нибудь в лесах, если только не получили убежище - а это было наиболее правдоподобным - в самом замке, чья великолепная громада, воздвигнутая на скалистом выступе, казалось, высокомерно пренебрегала зловредным муравьиным племенем, копошащимся у его ног.
     Приход войска усилил энтузиазм наемников. Люди Дворянчика бежали им навстречу, громкими воплями поздравляя с благополучным приездом и обильно начиняя свои слова божбой и непристойностями, на которые вновь прибывшие с жаром отвечали. Они, едва успев оказаться за укреплениями, бросились к своим товарищам и пустились в рассказы о своих ужасных подвигах с наглостью и хвастовством, и их рев, громкое ржание и дружеские затрещины прерывались только для выпивки.
     Тем временем их глава, казалось, даже не заметил, что они уже прибыли. Он продолжал ехать ровным шагом, безразличный к оживлению, с которым встречали его возвращение, глухо отгородившись от всех отрешенным молчанием.
     За ним ехало только несколько всадников, точно повторяя его поведение, тесно окружив лошадей Катрин, Готье и Беранже, как бы мешая им бежать.
     Наконец они приблизились к мосту, чья поросшая мхом арка перешагивала через быстрый речной поток. Над ними как скала возвышался замок. Не видно было никакого признака жизни. Немой, темный и закрытый, похожий на гробницу под огромным поднятым мостом, он хранил устрашающее величие уснувшего Бога.
     Тогда Арно, который во время всего пути ни разу не разжал зубы, подъехал к Катрин. Он был еще бледнее, чем утром, и в тени каски его серого оттенка лицо казалось лицом призрака. Железной перчаткой он указал на молчаливый замок.
     - Вот цель твоего путешествия, - сказал он мрачным голосом. - Тебя ждут там! И здесь мы расстан