ой минутой удаляется от нас, будьте уверены.
     После всего это нормальная плата за мое безумие. Какая была необходимость вырывать его из тюрьмы в Одессе и привозить сюда? Пусть бы оставался у Ришелье на все время этой проклятой войны с англичанами. Но я сама открыла дверь его клетки, и, подобно диким птицам, он улетел, оставив меня здесь. Не могла же я за ним гнаться.
     - Марианна, Марианна, к чему такая горечь, - тихо сказал виконт. - Я не испытываю к нему особой нежности, однако вы представляете его, пожалуй, более гнусным, чем он есть в действительности.
     - Нет, Жоливаль! Я давно должна была понять.
     Он тот, кто есть.., и я получила только то, что заслужила. Он не до такой степени глуп, чтобы...
     Яростные раскаты голоса, в котором Марианна без труда узнала металлический тембр императора, прервали ее трезвую самокритику. В следующий момент дверь императорской спальни распахнулась от удара и на пороге показался сам Наполеон, в халате, с растрепанными волосами и ночным колпаком в руке.
     Тотчас наступила тишина. Шум разговоров прервался перед мечущим молнии взглядом императора.
     - Что за крик подняли вы здесь, словно болтливые старухи? Почему не предупредили меня? И почему все вы не на своих местах? Пожары возникают почти везде из-за беспорядка в войсках и оставленных населением домов...
     - Сир! - запротестовал гигант блондин нордического типа, чье красивое лицо обрамляли густые золотистые бакенбарды. - Люди становятся жертвами этого пожара. И это сами московиты...
     - Глупости! Мне сказали, что город отдан на разграбление. Солдаты срывают двери, взламывают подвалы. Набирают чай, кофе, меха, вино и водку! А я не хочу этого! Вы - губернатор Москвы, господин маршал! Прекратите это безобразие!
     Получив такую отповедь, маршал Мортье поднял было протестующе руки, но затем беспомощно развел ими и, повернувшись кругом, направился к лестнице, сопровождаемый двумя офицерами его штаба, в то время как Наполеон визгливо повторял:
     - Московиты! Московиты! Чего только о них не наплетут! Я не могу поверить, что эти люди поджигают свои дома, только чтобы не дать нам в них остановиться...
     Набравшись храбрости, Марианна подошла к нему.
     - И тем не менее, сир, это так. Умоляю вас поверить мне! Ваши солдаты - не причина этой драмы!
     Ростопчин сам...
     Ярость императорского взгляда обрушилась на нее, - Вы еще здесь, сударыня? В такой час порядочной женщине полагается быть в постели. Возвращайтесь в нее!..
     - Зачем? Чтобы терпеливо ждать, когда огонь охватит мои одеяла и я вспыхну, вознося хвалу императору, который всегда прав? Большое спасибо, сир! Если вы не хотите послушаться меня, я лучше уеду.
     - И куда, хотел бы я знать?
     - Безразлично, лишь бы отсюда! У меня нет ни малейшего желания ждать, пока из этого проклятого дворца нельзя будет выйти, ни участвовать в гигантском аутодафе, которое Ростопчин решил устроить в честь погибших под Москвой русских солдат! Если вам угодно, сир, принять в этом участие, - воля ваша, но я молода и хочу еще пожить! Так что, с вашего разрешения...
     Она начала опускаться в реверансе. Но напоминание о его недавней победе успокоило императора. Он резко нагнулся, ухватил молодую женщину за кончик уха и потянул так сильно, что она вскрикнула. Затем, улыбаясь, он сказал:
     - Полноте! Успокойтесь, княгиня! Вы не заставите меня поверить, что вы испытываете страх. Только не вы!
     Что касается того, чтобы покинуть наше общество, это категорически запрещается! Если придется покинуть это место, мы уедем вместе, но запомните, что сейчас об этом не может быть и речи. Все, что я вам разрешаю, - пойти отдохнуть и освежиться. Мы позавтракаем вместе в восемь часов!
     Но так уж, видно, было предопределено, что Марианна не скоро попадет в свою комнату. В то время как заполнявшая галерею встревоженная толпа понемногу рассасывалась, появился возглавляемый генералом Дюронелем отряд, конвоировавший людей, одетых в подобие мундиров зеленого цвета, вместе с какими-то взлохмаченными мужиками. За ними спешил императорский переводчик, Лелорн д'Идевиль. Император, собиравшийся пойти к себе, обернулся с недовольным видом.
     - Ну что там еще? Что это за люди?
     Дюронель отрапортовал:
     - Их называют будочниками, сир. Они из полицейской охраны и обычно следят за порядком, но сегодня их задержали при поджоге винной лавки. Эти бродяги помогали им.
     Наполеон сделал резкое движение, и его помрачневший взгляд машинально поискал глаза Марианны.
     - Вы уверены в этом?
     - Безусловно, сир! К тому же, кроме этих солдат, которые арестовали поджигателей, есть еще свидетели: несколько польских коммерсантов, живущих по соседству. Они следуют за нами и сейчас придут...
     Наступила тишина. Перед растерянными пленниками Наполеон стал медленно прохаживаться, заложив руки за спину и время от времени бросая взгляды на этих людей, которые инстинктивно затаили дыхание. Внезапно он остановился.
     - Что они говорят в свою защиту?
     Барон д'Идевиль выступил вперед.
     - Они все утверждают, что приказ сжечь город был отдан им губернатором Ростопчиным перед...
     - Не правда! - закричал Наполеон. - Это не может быть правдой, потому что было бы безумием. Эти люди лгут. Просто они хотят увильнуть от ответственности за преступление и надеются на снисхождение.
     - Их следовало бы поймать на слове, сир. Но посмотрите, к нам ведут других, и я могу поспорить, что мы услышим ту же песню.
     Действительно, появилась новая группа с уже знакомым Марианне сержантом Бургонем. Но на этот раз их сопровождал старый еврей в полуобгорелом сюртуке. С ужимками и вздохами он объяснил, что если бы не Богом посланный сержант с его людьми, он сгорел бы со всем содержимым своей бакалейной лавки.
     - Это невозможно! - повторял Наполеон. - Это невозможно!..
     Тем не менее его голос терял уверенность. Похоже, что он повторял одно и то же, прежде всего стараясь убедить себя.
     - Сир, - осторожно вмешалась Марианна, - эти люди предпочитают уничтожить Москву, но не дать вам ею пользоваться. Возможно, это чувство примитивное, но в какой-то мере оно сливается с любовью. Вы сами, если бы дело шло о Париже...
     - Париже? Сжечь Париж, если бы врагу удалось до него добраться? На этот раз, сударыня, вы сошли с ума! Я не из тех, кто погребает себя под развалинами. Примитивное чувство, говорите вы? Возможно, эти люди - скифы, но никто не имеет права жертвовать плодами труда десятков поколений ради гордыни одного. К тому же...
     Но Марианна уже не слышала его. Оцепенев от изумления, она смотрела на двух мужчин, беседовавших у входа на галерею. Один из них был придворный церемониймейстер, граф де Сегюр. Другой - невысокий священник в черной сутане, которого она узнала без труда, но не без волнения. Что привело сюда, к человеку, с которым он всегда боролся, кардинала де Шазея? Что он собирался сказать? Зачем искал встречи с императором, ибо его приход в Кремль в такой час не мог иметь другой цели...
     У нее не было времени подумать над ответом. Сегюр и его собеседник уже присоединились к группе, в центре которой Наполеон отдавал новые распоряжения, уточняя, чтобы патрули послали во все еще не тронутые пожаром кварталы и произвели обыски в домах, где могли скрываться люди, похожие на тех, что неподвижно стояли перед ним.
     - Что делать с этими? - спросил Дюронель.
     Приговор прозвучал безжалостно.
     - Нам нечего делать с пленными! Повесьте их или расстреляйте, как хотите! В любом случае это преступники.
     - Сир, они всего лишь инструменты...
     - Шпион тоже инструмент, и тем не менее ему нечего ждать ни милости, ни снисхождения. Я не запрещаю вам поймать Ростопчина и.., повесить его вместе с ними!.. Идите!
     Толпа попятилась, открывая проход главному церемониймейстеру и его спутнику. Первый подошел к императору.
     - Сир, - сказал он, - вот аббат Готье, французский священник. Он очень хочет побеседовать с вашим величеством относительно проблем, которые в настоящий момент назрели в Москве. Он утверждает, что его сведения из надежного источника.
     Совершенно не понимая почему, Марианна ощутила, как ее сердце пропустило один удар, и ей показалось, что на ее шее сомкнулась железная рука. Пока Сегюр говорил, ее взгляд встретился со взглядом крестного, полным такой повелительной суровости, что у нее пробежал по спине холодок. Никогда она не замечала в нем такой ледяной холодности, такой властности, запрещавшей ей вмешиваться в то, что должно было последовать. Но на это ушло всего несколько мгновений. Священник уже поклонился с притворной неуклюжестью человека, не привыкшего приближаться к великим мира сего.
     - Вы - француз, господин аббат? Эмигрант, без сомнения?..
     - Вовсе нет, сир! Простой священник, но мое знание латыни побудило графа Ростопчина несколько лет назад нанять меня, чтобы обучать его детей этому благородному языку.., а также французскому.
     - Языку не менее благородному, господин аббат.
     Следовательно, вы служили у этого человека, которого мне пытаются представить поджигателем.., во что я отказываюсь поверить!
     - Тем не, менее придется, сир! Я могу засвидетельствовать.., вашему величеству, что приказ губернатора был именно таким, как вам сообщили: город должен сгореть дотла.., включая и этот дворец!
     - Это безумие! Чистое безумие...
     - Нет, сир... Таковы русские. У вашего величества есть одно-единственное средство спасти этот величественный древний город.
     - Какое?
     - Уйти! Немедленно эвакуироваться. Еще есть время. Уйти во Францию, отказаться от мысли закрепиться здесь, и пожары прекратятся.
     - Откуда у вас такая уверенность?
     - Мне удалось услышать приказы графа. Он оставил несколько доверенных людей, которые знают, где спрятаны помпы. В течение часа все может быть закончено.., если ваше величество объявит о своем немедленном отъезде.
     Трепеща от волнения, нервно сжимая руки, Марианна следила за этим диалогом, пытаясь понять, почему ее крестный хочет спасти императорскую армию под предлогом спасения Москвы. В то же время в памяти всплыла фраза, сказанная в Одессе Ришелье относительно кардинала: "Он направился в Москву, где его ждет великое дело, если презренный Корсиканец дойдет туда!.."
     Корсиканец был здесь. И перед ним человек, о чьем тайном могуществе он не ведал, человек, ответственный за "великое дело", поклявшийся довести его до гибели... И теперь тихий и спокойный голос кардинала вызывал у Марианны больший страх, чем пронзительно-резкий голос императора, в котором появился угрожающий оттенок.
     - Объявить о моем немедленном отъезде? Но кому же?
     - Самой ночи, сир! Несколько приказов, брошенных с высоты стен этого дворца, достаточно, чтобы их услышали.
     Внезапно наступила такая тягостная тишина, что Марианне показалось, что все услышат биение ее сердца.
     - Однако, господин аббат, вы мне кажетесь удивительно информированным для скромного священника! Мы победили, и вы должны гордиться этим. Тем не менее вы предлагаете нам постыдное бегство.
     - Нет никакого стыда бежать перед стихией, даже для победителя, сир! Я француз, конечно, но я также слуга Божий, и я думаю о тех всех наших людях, которые погибнут, если вы будете упорствовать, противясь Богу.
     - Не хотите ли вы сказать теперь, что Бог по национальности русский?
     - Бог един для всех народов. Вы победили их армии, но остается народ, который отвергает вас всем, чем может, вплоть до гибели вместе с вами. Поверьте мне, уезжайте немедленно!..
     Последнее слово хлестнуло, словно удар бича, так повелительно, что Марианна невольно вздрогнула. Видно, Готье де Шазей совсем вышел из себя, если посмел таким тоном обращаться к императору французов, и она не могла понять цель этого безумного демарша. Неужели он в самом деле думал, что Наполеон так просто оставит Москву только по его настоянию? Достаточно посмотреть на его побледневшее лицо, трепещущие ноздри и сжатые челюсти, чтобы убедиться, что он на грани взрыва.
     И действительно, передернув плечами. Наполеон внезапно закричал:
     - Я уважаю ваше облачение, сударь, но вы сумасшедший! Скройтесь с моих глаз, пока мое терпение не истощилось окончательно.
     - Нет. Я не уйду. Не раньше по меньшей мере, пока вы не услышите то, что хоть один раз в жизни должны услышать, прежде чем ваша гордыня низринет в бездну вас и всех, кто следует за вами. Некогда вы подобрали Францию, истекающую кровью, оскверненную злоупотреблениями Революции, изъеденную проказой торгашей и спекулянтов Директории, вы поставили ее на ноги, вымыли, вычистили, и вы возвеличивались вместе с ней. Да, я, который никогда не был вашим сторонником, я утверждаю, что вы стали великим.
     - А теперь уже нет? - высокомерно спросил император.
     - Вы перестали им быть в тот день, когда, перестав служить ей, вы заставили ее служить вам. Ценой преступления вы сделали себя императором, и затем, чтобы укрепить свое могущество, вы отнимали у нее лучших сыновей, посылая их гибнуть на полях сражений Европы.
     - Это к Европе, сударь, следует вам обратиться.
     Именно она не могла вынести, что Франция снова стала Францией, более великой и могущественной, чем она была когда-либо.
     - Она бы вынесла, если бы Франция осталась только Францией, но вы раздули ее, расплодив кучу королевств и аннексированных территорий, в которых у нее нет никакой необходимости, но ведь надо, не так ли, создавать троны для ваших братьев, раздавать состояния своим?..
     И чтобы основать эти бумажные королевства, вы разогнали, уничтожили самые древние расы Европы.
     - Вы сказали: "древние расы"! Мертвые, истощенные, конченые. Чем мешает вам моя корона? Без сомнения, вы из тех, кто желает для меня позорной славы Монка.., вы хотите снова увидеть на троне ваших истощенных Бурбонов!
     - Нет!..
     Это был крик души, и он поверг Марианну в изумление. Что происходит? Готье де Шазей, тайный агент графа Прованского, который заставил называть себя Людовиком XVIII, отказывается от своего повелителя?
     Но ей некогда было раздумывать.
     - Нет, - продолжал кардинал, - я признаю, что долгое время желал этого.., но не желаю больше по личным мотивам. Я даже мог бы согласиться с вами. Но вы перестали быть полезным вашей стране. Вы думаете только о ваших завоеваниях, и, если вам позволить так действовать и дальше, вы опустошите Францию ради славы Александра Великого, чтобы достигнуть Индии и захватить корону Акбара! Нет! Довольно! Уходите! Уходите, пока еще есть время! Не испытывайте терпения Бога!
     - Оставьте Бога там, где он есть! Я слишком долго вас слушал. Вы просто старый безумец. Немедленно уйдите, если не хотите, чтобы я приказал арестовать вас.
     - Арестуйте меня, если вам угодно, но вам не удержать Божий гнев. Смотрите все, кто тут есть!
     Такой великой была обитавшая в этом хрупком теле страсть, что все машинально повернули головы к окнам, в направлении, указанном трагически протянутой рукой - Смотрите! Это огонь неба обрушился на вас. Если вы до вечера не покинете город, в нем не останется камня на камне и вы все будете погребены под развалинами! Я говорю вам святую правду...
     - Довольно!
     Бледный от гнева, со сжатыми кулаками. Наполеон двинулся на своего противника.
     - Вашу наглость можно сравнить только с вашим безумием. Кто вас послал? Что вы пришли искать здесь?
     - Никто не посылал меня.., кроме Бога! И я говорил ради вашего блага...
     - Ну хватит! Кто вам поверит? Вы связаны с Ростопчиным. А знаете гораздо больше, чем говорите. И вы поверили, вы и те, кто вас послал, что достаточно прийти и нажужжать мне в уши ваши проклятия, чтобы я сбежал, как суеверная старуха, оставив вас на свободе смеяться надо мной? Я не старуха, аббат. И ужас, который вы вселяете в простые души в черной глубине ваших исповедален, меня не поражает. Я не уеду. Я завоевал Москву и удержу ее...
     - Тогда вы потеряете вашу империю! И сын ваш, этот сын, полученный вами ценой кощунства от несчастной принцессы, которая считается вашей супругой, а на самом деле только сожительница, никогда не будет царствовать. И это к лучшему, ибо если бы он стал царствовать, то над пустыней...
     - Дюрок!
     Заметно ошеломленные присутствующие расступились, пропуская гофмаршала.
     - Сир?
     - Арестуйте этого человека! Пусть его запрут! Это наемный шпион русских. Пусть его запрут и ждут моих распоряжений! Но он умрет прежде, чем я покину Кремль!
     - Нет!
     Испуганный возглас Марианны затерялся в шуме. И вот уже наряд солдат окружил кардинала, ему связали руки и повлекли прочь, тогда как он продолжал кричать:
     - Ты на краю бездны. Наполеон Бонапарт! Беги, пока она не разверзлась у тебя под ногами и не поглотила тебя и всех твоих!
     Страшно ругаясь. Наполеон вне себя бросился в свои апартаменты, сопровождаемый придворными, с возмущением обсуждавшими происшедшее. Марианна устремилась за императором и, догнав его, успела проскочить в комнату, прежде чем дверь захлопнулась.
     - Сир! - воскликнула она. - Мне необходимо поговорить с вами...
     Он резко обернулся, и под мрачным взглядом, которым он ее окинул, она не могла удержаться от дрожи.
     - Мы уже много поговорили сегодня утром, сударыня! Слишком много! И, по-моему, я послал вас отдыхать. Идите и оставьте меня в покое.
     Она согнула колени, словно собиралась упасть к его ногам, и молитвенно сложила руки.
     - Сир! Умоляю вас.., заклинаю.., сделать то, что сказал этот аббат! Уезжайте!..
     - Ну вот! Снова вы!.. Да могут ли наконец оставить меня в покое! Я хочу побыть один! Вы слышите?
     Один!..
     И, схватив первое попавшееся под руку, оказавшееся китайской вазой, он швырнул ее через комнату. К несчастью, Марианна именно в этот момент поднималась. Ваза угодила ей в висок, и молодая женщина со стоном рухнула на ковер...
     Щекочущий запах соли и отчаянная головная боль были для Марианны первыми признаками возвращения сознания. К ним тут же добавился мягкий голос Констана:
     - Ах, мы пришли в себя! Могу ли я осведомиться, как чувствует себя ее светлейшее сиятельство?
     - Хуже некуда.., и особенно никакой ясности, дорогой Констан! Даже на самую малость. - Затем, внезапно вспомнив, что произошло, она продолжала:
     - Император? Не могу представить себе, как он мог...
     Неужели он хотел убить меня?
     - Нет, конечно, госпожа княгиня! Но вы были очень неосторожны! Когда его величество доходит до определенной степени раздражения, к нему опасно приближаться, тем более возражать ему.., и, после недавней сцены...
     - Я знаю, Констан, я знаю.., но все это так серьезно, так срочно! По-видимому, в безумных предложениях этого.., священника есть зерно истины! И вы знаете это так же хорошо, как и я.
     - Служба при его величестве исключает всякое личное мнение, сударыня, - полушутя-полусерьезно сказал Констан. - Я добавлю, однако, что, увидев госпожу княгиню упавшей к его ногам, император проявил некоторое беспокойство.., и сожаление. Он сейчас же позвал меня и приказал проявить максимум внимания к.., его жертве.
     - Он наверняка не употребил это слово! Он должен был сказать: эта дура, эта мерзавка, эта нахалка или что-нибудь такое.
     - "Эта несчастная сумасшедшая!" - да простит меня госпожа княгиня, - признался слуга с тенью улыбки. - В некотором смысле эта грубость помогла императору. Его гнев немного утих.
     - - Я в восторге от этого. Хоть на что-то я пригодилась. А.., тот человек.., шпион, вы знаете, что с ним?
     - Гофмаршал как раз приходил с отчетом. За неимением лучшего он запер его в одной из башен ограды.
     Она называется Тайницкая. Ее, кстати, видно из окон.
     Несмотря на болезненные толчки в голове, увлекаемая непреодолимым побуждением Марианна покинула свое ложе, хотя Констан умолял ее полежать еще немного, и бросилась к окнам.
     Отсюда были видны красные стены Кремля. Тайницкая башня, самая древняя, построенная в XV веке, находилась ближе других, угрожающая в своем нагромождении п