ым ходом.
     Он довел своего преследователя до улицы Святого Людовика. Было уже очень поздно, но два всадника, следовавшие на почтительном расстоянии один от другого, не встретили ни одного патруля. Даже у Гран-Шатле было спокойно и тихо, как будто все часовые спали. Гроза еще не разразилась.
     Она бродила где-то вокруг Парижа, проявляясь глухими раскатами грома и короткими вспышками молний. Никто не хотел находиться на улицах в такое время, даже разбойники.
     Нападение было внезапным. Когда всадник замедлил ход, поднимаясь на холм около почтенного вида особняка, из боковой двери выскочили пять или шесть человек и бросились на него.
     Один устремился к лошади, а другие повисли на всаднике, и тот сразу упал вниз. Отдаленный фонарь дал возможность Жилю ничего не упустить из виду.
     Он пустил галопом Мерлина, вздыбил его и обрушился на разбойников с выхваченной шпагой.
     Дважды лезвие вонзалось в человеческую плоть, третий, оглушенный копытами, валялся у стены.
     Неизвестный с удивительной ловкостью для полного человека поднялся, выхватил шпагу и начал храбро отбиваться от двух бандитов. Спрыгнув на землю, Жиль подбежал, принял на себя одного из них, с удивлением обнаружив, что злоумышленник был в маске, как, впрочем, и все остальные.
     - Вы ранены, сударь? - спросил он, отбивая удары.
     - Нет, немного ушибся, но...
     Конец фразы потонул в оглушительном ударе грома. В ту же секунду гроза разразилась. Хляби небесные разверзлись, и водяная лавина обрушилась на землю, сначала вздымая пыль, а затем превращая ее в непролазную грязь. Раненный в плечо злоумышленник Турнемина предпочел на этом закончить и постыдно бежал. Противник незнакомца тоже предпочел улизнуть. Жиль спокойно вытер шпагу, вложил ее в ножны.
     - Я вам обязан жизнью, - сказал незнакомец на хорошем французском языке, но с явным итальянским акцентом, - и вы мне оказали большую услугу, но почему же вы меня преследуете?
     В темноте не видно было, как Жиль покраснел.
     - Как вы это узнали, я же находился довольно далеко?
     - Мне вовсе не нужно было вас ни видеть, ни слышать, чтобы понять это. На улицах не было ни души. Не окажете ли честь выпить бокал вина с тем, кого вы спасли? Я живу в этом доме, - сказал он, указывая на высокую боковую дверь, за которой и скрывались нападавшие. - Нам трудно будет разговаривать всухую.
     - Охотно. Я приму приют гораздо охотнее, чем бокал, тем более что лошадь нуждается в отдыхе больше, нежели я сам.
     - Тогда входите!
     Незнакомец позвонил в висевший над дверью колокол, тотчас тяжелая дверь открылась. Показался широкий двор, слабо освещенный двумя фонарями, гигантский силуэт привратника, к которому незнакомец обратился на совершенно непонятном языке. Тот молча кивнул головой и увел лошадей в глубь двора. Незнакомец же повел Жиля в дом. Они вошли в просторную библиотеку, обитую светлым дубом. Несмотря на предгрозовую духоту, там горел камин, отделанный серым мрамором, источая аромат каких-то экзотических растений. Он давал больше запаха, нежели тепла. Благодаря большим шелковым занавесям, обширная комната создавала впечатление комфорта и интимности.
     Незнакомец снял свою черную забрызганную грязью накидку и насквозь промокшую шляпу.
     Он был не очень высокого роста, но крепко и хорошо сложен. Искусство портного сумело скрыть легкую полноту. Он был одет в восхитительный шелковый костюм красного цвета, шелковые же, но черные, штаны и чулки. Высокий умный лоб скрашивал резкое выражение лица, которое Жиль подметил еще у дома графини де Ла Мотт. Приятно очерченный рот приоткрывал белые зубы, а черный сверкающий взгляд излучал незабываемое очарование.
     - Сядьте поближе к огню, - сказал он, указывая на большое кресло, покрытое ковром. - Вы у себя дома даже больше, чем я сам. Этот дом принадлежит одному из моих друзей графу Оссолинскому. Он просто оказывает мне гостеприимство во время моих приездов в Париж. Я вижу, что вы принадлежите к королевскому дому и что вы один из тех, кто отличился во время славной американской революции. Я думаю, что вы из провинции, конечно же бретонец, что в Париже вы еще недолго, что вы холостяк, влюбленный и что вы очень устали. Итак, садитесь, сделайте милость, скажите ваше имя. Я могу угадывать многое, но не это.
     - Это справедливо, сударь. Я должен бы представиться сразу, как только переступил порог этого дома. Меня зовут Жиль, шевалье де Турнемин де Лаюнондэ. А вас?
     - Могу ответить. Я тот, кто... Но я боюсь, что вы не поймете. Я ограничусь тем, что назову вам имя, под которым я известен в этом низком мире. Меня зовут Калиостро, граф Александр де Калиостро.

СТРАННЫЙ ГРАФ ДЕ КАЛИОСТРО

     Имя звучало странно, оно хорошо подходило к незнакомцу, но абсолютно ничего не говорило шевалье. А этот человек, несмотря на некоторую выспренность, был все же симпатичным, и было в нем что-то привлекательное. Жиль без особых церемоний уселся в кресло со вздохом облегчения, за что он тотчас же извинился.
     - Вы верно угадали, граф, - я очень утомился. Как только гроза утихнет, я попрошу вашего разрешения удалиться. Весьма опасаюсь, что засну прямо перед вашими глазами.
     - Вы рассчитываете вернуться в Версаль этой же ночью?
     - Нет же, я хочу переждать ночь в отеле "Йорк", на улице Коломбье. Там меня знают. Но я не заказывал комнаты, и очень может быть, что мне придется довольствоваться конюшней. Но это не имеет особого значения.
     - Вы можете уехать, когда пожелаете. Но не раньше, чем вы разделите со мной этот паштет и эту бутылку шампанского. Ничего нет лучше для уставшего организма, чем такое сочетание. Да, вы не ответили на мой вопрос.
     Он приблизил к огню маленький столик, уже накрытый, разрезал на толстые куски паштет из перепелок с золотистой корочкой, наполнил два прозрачнейших бокала пенистым золотистым вином. Жиль видел, что у него очень красивые и необыкновенно ухоженные руки, унизанные перстнями с алмазами и рубинами, даже в несколько чрезмерном для мужчины количестве.
     - Это верно, - согласился Жиль, беря протянутый ему бокал. - Вы заметили, что я за вами слежу, и вы спрашиваете почему. Вы же сами и ответили на этот вопрос, вы верно угадали. Только Богу известно, как я влюблен. Да, я влюблен в ту девушку, с которой вы провели вечер. Скажите же, как вы могли узнать об этом, не видя меня, не зная никаких подробностей обо мне?
     Калиостро рассмеялся.
     - Это легко. Ваше лицо и особенно голос говорят, что вы бретонец. Конечно, вы гораздо выше среднего роста, но ваши черты говорят о древней и чистой кельтской расе. Кроме того, хотя у вас нет никакого акцента, но ваша манера выделять согласные окончательно меня убедила. До этого я еще колебался между Нормандией и Бретанью.
     Вы были на войне в Америке, о чем нетрудно догадаться, поскольку это написано на груди. Вы недавно в Париже, потому что вы еще не восприняли всех привычек общества. Иначе вы бы знали, что буколические вкусы графини Прованской и ее любовь к скрытности побудили ее к тому, что на экипажах, которыми она пользуется для неофициальных поездок (для милосердия, например), нарисована просто роза вместо ее гербов. Вы холостой, поскольку женатые в вашем возрасте не пребывают ночью на улицах. И, наконец, вы влюбленный. Конечно же, вы могли следовать только за девушкой, которую я сопровождал. Затем я ни на одно мгновение не сомневался, что именно я являюсь предметом вашего преследования. Видите ли, меня еще мало знают в Париже, я сюда приезжаю редко, лишь по делам. Сейчас я живу в Бордо, там я живу с осени прошлого года. А приехал я из Неаполя.
     - Но вы достаточно хорошо известны. На вас делают засаду в подъезде вашего дома и нападают на вас.
     - - Я уверяю вас, что вы не знаете Парижа. Хозяин этого дома граф Оссолинский - богатый польский вельможа, а я всего лишь презренный бедняк. А эти охотились за моими деньгами и драгоценностями, - добавил он, любуясь своими руками, унизанными перстнями. - Ну, а теперь скажите мне, что я смогу сделать для вас, я непременно хочу отплатить вам.
     - Если эти люди охотились лишь за вашими деньгами, граф, то этот долг не слишком большой.
     Мы будем в расчете, если вы мне просто скажете, что у вас за отношения с мадемуазель де Лятур.
     - Только отеческие, уверяю вас. Она приходится племянницей одной замечательной женщине, которую я имел счастье излечить от некоторых болезней сразу же по моем приезде три года назад, когда я был приглашен для лечения маршала Субиза. С тех пор я всегда наношу им визиты, в каждый мой приезд в Париж. А сегодня вечером мы виделись с нашими общими друзьями.
     Вот и вся загадка. Но берите же ваш паштет, он отличный. Еще вина?
     - Вы врач?
     - Я вам сказал: я тот, кто есть; мог бы сказать также: я тот, кто знает. Да, мой юный друг, я врач и, не хвалясь, скажу, может быть, даже лучший из всех, поскольку я излечиваю не только тело, но и душу. Некоторые из моих больных не могут без меня обойтись, и это обязывает меня много путешествовать.
     Инстинкт говорил Жилю, что все это не досказано. Что-то здесь было не так, не клеилось, но что именно, он не мог сказать. Может быть, излишняя простота и естественность объяснения не соответствовали тому, что происходило вокруг графини и мосье. Чтобы удостовериться в своем подозрении, он спросил:
     - Вы лечите кого-нибудь в Люксембургском дворце? Может, графиню, а может, и самого мосье?
     - Да, Мосье прибегает иногда к моим скромным услугам, когда его особенно одолевают болезни. Но делает он это с большими предосторожностями и держит в большом секрете, с тем чтобы не вызывать неудовольствия со стороны тех, кто обязан следить за его здоровьем.
     - Болезни? Принцу же только тридцать.
     - Возраст здесь ни при чем. Он излишне много ест и пьет. Представьте только, что его светлость ежедневно выпивает около десяти бутылок старого вина. Кроме того, хотя он обожает лошадей и имеет в своих конюшнях лучших чистопородных лошадей Европы, он не делает никаких упражнений в противоположность королю, который ест и пьет много меньше и ежедневно ездит на охоту. А что до мосье, видите ли, причины бед с его здоровьем многочисленны. Он страдает приступами подагры, расширением вен, печеночными коликами, рожистыми воспалениями. У меня есть некоторые эликсиры, которые ему иногда очень помогают. Это единственное, что он приемлет, ибо, когда я ему говорю о режиме, он отказывается меня даже выслушать.
     - Понимаю. И что, принц болел в эти дни?
     - Да, и довольно сильно. Я его застал с сильным печеночным воспалением, и мне, к счастью, удалось помочь ему.
     На этот раз Жиль понял, что Калиостро говорил ему не правду, что эти "врачебные" отношения, которые он поддерживал с принцем, скрывали что-то другое. Ведь человек, который приходил к Бегмеру, был, может, излишне толст, но без признаков печеночных колик, впрочем, всяких других тоже.
     - Вот и вся тайна, - вздохнул врач, склоняясь, чтобы лучше любоваться светом пламени через бокал с шампанским. - И я благословляю то чувство, которое вы питаете к прелестной мадемуазель де Лятур, ведь именно ему я обязан вашему вмешательству. Но ведь вы в Париже недавно, когда же вы успели ее встретить? Она же почти совсем не выходит в свет.
     Жиль терялся в поисках загадки, которую преподносил ему этот человек. Он потерял бдительность и рассеянно ответил:
     - О, Жюдит я встретил довольно давно.
     Тотчас же он спохватился о допущенной им глупости.
     - Жюдит? Но мадемуазель де Лятур зовут вовсе не так, она же Жюли?
     Сверкающие глаза врача повелительно вперились в залившееся краской лицо шевалье. Он натянуто улыбнулся, стараясь скрыть смятение и неловкость.
     - Я сказал "Жюдит"? Вероятно, я просто обмолвился.
     - Нет же, вы не обмолвились. Вы сказали "Жюдит" совершенно сознательно, потому что вы ее действительно знали давно, даже очень давно. И вы знаете о ней гораздо больше, чем я.
     Приветливость тона врача совершенно исчезла.
     Теперь в нем чувствовалась скрытая волна угрозы. И Жиль внезапно почувствовал, что улыбчивая внешность, очаровательные манеры этого человека скрывали что-то бесконечно угрожающее и опасное. В то же время его охватил страх: не навлек ли он беды на ту, которую он любил больше всего на свете своим неосторожно оброненным словом. Взгляд Калиостро стал невыносим.
     Бренчание колокольчика на входных дверях двора избавило его от необходимости ответа. Врач вздрогнул и отвел от него свой насупленный взор.
     - Кто это может прийти в такой час? - прошептал он сквозь зубы.
     Тотчас вошел великан-консьерж, прошептал что-то на ухо своему хозяину. Тот вздрогнул, устремился к Жилю, схватил за руку, повлек его в глубину комнаты к маленькой потайной двери, сунув ему по пути зажженный подсвечник.
     - Быстро выйдите и не показывайтесь! Неожиданный посетитель. Это ненадолго.
     - Я вовсе не хочу вас беспокоить, - запротестовал Турнемин. - И не намеревался задерживаться здесь надолго. Скажите вашему слуге, чтобы он привел мою лошадь, и я вас оставлю.
     - И речи об этом не может быть. Нам еще надо поговорить. Вы - личность много более интересная, чем я предполагал.
     - Но в конце-то концов...
     Протест был напрасным. Железной рукой Калиостро втолкнул своего гостя в довольно узкий кабинетик, поставил подсвечник на покрытый черным бархатом стол и вышел, тщательно закрыв за собой дверь. Да с такой тщательностью, что Жилю показалось, что он закрыл ее на ключ.
     Оскорбленный этим, он бросился было обратно к двери, но, поразмыслив, оставил первую свою мысль освободиться отсюда во что бы то ни стало. Может, будет интереснее попытаться увидеть, что это за неожиданный визитер пожаловал в такое время.
     Обследовав дверь, он обнаружил довольно длинную щель в двери, узкую, но, прильнув к ней глазом, можно было увидеть часть пространства библиотеки с врачом и неожиданным посетителем.
     Это был мужчина лет пятидесяти, с красивым лицом, импозантной внешностью, в одеждах из черного шелка с жабо и манжетами из великолепных кружев. Коротко подстриженные прекрасные посеребренные волосы вились вокруг круглой шапочки, которую обычно носят священники, но эта шапочка была пурпурной. Жиль же достаточно был посвящен в церковную иерархию и тотчас же понял, что это князь церкви. Калиостро склонился перед ним в низком поклоне.
     Посетитель промолвил приветливым голосом:
     - Итак, мой секретарь Рамон де Карбоньер видел, как вы выходили сегодня вечером от прелестной графини, и он не ошибся. Вы, стало быть, в Париже, дорогой мой колдун, и вы еще не у меня! Я ведь могу сделать вид, что рассержен.
     - Ваше преосвященство в этом случае впал бы в серьезную ошибку, но, когда я явился с визитом к вам, мне было сообщено, что вы в своих владениях Куиврей.
     - Ну вот еще! Вы могли бы и приехать ко мне или же отправить послание. А почему вы не предупредили меня о вашем приезде? Вы же знаете, что вы мне очень нужны. Уже долгие месяцы я буквально умоляю вас приехать пожить в Париже, а вы все упрямо цепляетесь за этих бордоских судейских крючкотворов. Что представляет собой этот шевалье де Ролан или даже маркиз де Каноль, когда сам Роган нуждается в вас! Кто они такие, чтобы вы так долго оставались в их распоряжении?
     Из своего кабинетика Турнемин не мог не догадаться, что это был не кто иной, как великий духовник Франции принц Луи де Роган, кардинал-архиепископ Страсбурга. И то, что он разыгрывал сцену ревности перед итальянцем, только усиливало его любопытство. Что же это был за неизвестный врач, которого принц крови тайно призывал к себе, чтобы сам Роган умолял его подобно покинутой любовнице? Что это за человек, который называл себя другом Жюдит? Его удивление еще более усилилось, когда он услышал меднозвучный голос Калиостро, ибо в этом голосе слышалась совершенно непонятная суровость учителя по отношению к ученику:
     - Мои дела с должностными лицами города еще не закончены, и вашему преосвященству хорошо известно, что я вернусь к нему, как только это будет возможно. Могу ли я только спросить, каким образом вам стало известно, что я нахожусь в этом доме?
     Кардинал уселся с усталым вздохом в кресло, которое только что занимал Жиль.
     - Рамону, проявляющему к вам все знаки восхищения, удалось выудить ваш адрес у графини. Вы же не будете сердиться на эту обворожительную женщину? - добавил он, видя насупленные брови Калиостро. - Узнав, что я только что приехал в Париж, она, должно быть, подумала, что я буду глубоко счастлив видеть вас хоть короткое время. Она не смогла устоять перед желанием доставить удовольствие тем, кого она так любит. Но скажите же мне, мой дорогой колдун, я и не знал, что вы поддерживаете такие тесные отношения со знатью Польши. Этот особняк, не принадлежит ли он графу Оссолинскому?
     - Ваше преосвященство принадлежит к дипломатическому миру. Вы должны были бы знать, что я поддерживаю отношения со многими дворами Европы, - ответил с еще большей суровостью врач. - И я добавлю еще для вашего сведения, что вы будете весьма удивлены, узнав, сколько принцев Азии и Африки, сколько выдающихся деятелей Америки хотят видеть меня в числе своих друзей или же обязанных мне.
     - Простите же меня! Боже мой! Как я вас ужасно потревожил!
     Взгляд принца остановился на столике, на котором стояли два бокала с вином и остатки паштета на тарелке.
     - Ваше преосвященство никогда меня не тревожит. Его визит всегда радость для меня и для моих друзей.
     - Друзей, которые тут же обращаются в бегство, не правда ли? Друг мой, дважды, нет, трижды извините меня, если этот друг - женщина, - промолвил он, понижая голос на последнем слове.
     Калиостро, не отвечая, склонился в глубоком поклоне, и Жиль больше ничего не мог услышать, поскольку оба собеседника стали говорить шепотом, но он мог видеть, как кардинал уходит, неоднократно с чувством пожимая руку врачу, проявляя знаки самого теплого к нему расположения.
     Чтобы не быть застигнутым при подслушивании, Жиль отвернулся от двери и направился к одному из двух кресел, которые вместе со столиком, на который был поставлен подсвечник, составляли всю меблировку этого маленького кабинетика.
     Он еще не успел внимательно осмотреть ее, и теперь ее вид вызвал в нем чувство удивления.
     Это было довольно мрачное помещение. На обтянутых черной материей стенах висели странные изображения, вырезанные из меди. Все они были расположены вокруг скрещенных шпаг. Черного цвета была также и бархатная обивка кресел и стола. Внимательнее же рассмотрев его. Жиль заметил, что там были расположены странные предметы, и эти предметы были расставлены с определенной симметрией: роза, крест, треугольник и маленькая Адамова голова, с большой тонкостью выточенная из серебра. Стоявший в центре стола подсвечник был расположен напротив вращающегося зеркала, отражавшего свет и удваивавшего отблески огня.
     Молодой человек опустился в одно из кресел, устремил свой взгляд на пламя, и ему показалось, что отблески этого пламени вдруг удвоились и сопровождались регулярными вспышками, будто это зеркало отражалось в другом.
     Без сомнения, Калиостро пошел проводить гостя до кареты. Наступила глубокая, всепроникающая тишина. Она давила на Жиля, усиливая его беспокойство. Взгляд его приковался к огню, и с каждым мгновением усталость все больше опускала его веки.
     Следя за тем, чтобы не уснуть, он попробовал двинуться с места, встряхнуться, но чем больше он сопротивлялся, тем больше возрастала усталость, а искушение уснуть становилось непреодолимым. Как будто две руки, одна ласковая, а другая мощная, давили на его плечи, удерживая его в кресле, а желание подняться иссякало.
     Где-то в глубинах сознания ему чудилось, что какой-то голос нашептывает ему с настойчивой лаской и приказывает ему заснуть и спать, спать.
     Зеркало продолжало медленное вращение, и Жиль не мог больше противиться этому очарованию.
     Он уже не видел и не слышал, как итальянец медленно приближался за креслом с протянутыми к нему руками. Вся вселенная опрокинула