чень приятный.
     Действительно, Жиль неоднократно видел у Кабаррусов "дядю Максимилиана". Он приехал из Байонны в самом начале года по семейным делам. О, конечно, ничего удивительного, что Терезия нашла его приятным. Это был мужчина тридцати лет, элегантный, тонкий, с живым взором, чувственным ртом, с мощным и в то же время гибким торсом, хорошо и со вкусом одетый в костюм отличного покроя. В дополнение к этому он был довольно умен и очень галантен. Словом, было чем вскружить голову многим женщинам и даже племяннице, выглядевшей старше своих лет.
     - Так, значит, вы были не против этого неслыханного брака? Можно подумать, что в вас говорит какое-то сожаление.
     В ответной улыбке девочки-подростка была удивительная смесь детского простодушия и чего-то бессознательно женского.
     - Конечно! Я очень люблю дядю Максимилиана. Он умеет так красиво говорить...
     - Но, черт побери, это же ваш дядя, брат вашей матери!
     - Это мужчина. А мужчина есть мужчина.
     Для меня существуют лишь две категории мужчин: соблазнительные и несоблазнительные. Вы очень соблазнительный мужчина, но дядя тоже.
     А потом, мне надо, чтобы меня утешали. Вы же меня совсем покинули, вы не занимаетесь мной, у вас другое в голове, ваша герцогиня, например.
     Я ее видела в тот день, когда меня короновали.
     Если вы...
     - Терезия, мы отвлеклись. Вернемся к родителям. Если я правильно понял, они это восприняли очень плохо.
     - Больше чем плохо. Мама упала в обморок, а папа был таким, каким я его еще никогда не видела. Когда он все разгромил в своем кабинете, он решил, что мы немедленно уедем во Францию, мама, мои братья и я, потому что в Испании из нас сделают лишь настоящих дикарей. Он отсылает нас к одному из своих парижских корреспондентов. Это некий господин Буажлу, советник парламента. Он примет нас у себя на острове Святого Людовика, пока мы сможем найти себе подходящий дом. Вот и вся история.
     - И ваш отец так спешил, что даже не нашел времени сделать себе паспорт для проезда через границу?
     - Конечно, да, он сделал все паспорта. Папа никогда ничего не забывает. Но вы же знаете маму. У нее такая голова! Она забыла эти пропуска на туалетном столике. Мы завтра же уедем во Францию. Вот почему я говорю вам, что пришла вам помочь.
     - Каким же образом?
     - Я вас разбудила, вы крепко спали и не слышали, как подъехал всадник.
     - Действительно, я спал и ничего не слышал.
     - Это слуга моего отца. Он догонял нас с самого Мадрида и привез эти проклятые пропуска.
     Завтра мы перевезем вас через границу с собой.
     Сделаем то, чего не сможет сделать ваша прекрасная подруга, хоть она и герцогиня д'Альба.
     - Просто так вот, возьмете и перевезете? И как же?
     Терезия встала, подошла к двери, приложила к ней ухо.
     - Сейчас все вам расскажем. Я думаю, что они уже здесь.
     Прежде чем Жиль успел что-либо сделать, она приоткрыла дверь и впустила своих старших братьев, четырнадцатилетнего Франсуа и тринадцатилетнего Доминика. Они вошли в комнату на цыпочках, как настоящие конспираторы.
     - Ну что? - спросила Терезия нетерпеливо. - Что вам удалось сделать?
     Старший, Франсуа, красивый мальчик, похожий на сестру, порылся в карманах и вытащил маленький пакет, завернутый в грязную тряпку.
     - У меня есть все, что надо. Около церкви живет какой-то аптекарь. Его показал мне охранник замка. Я рассказал аптекарю, что у меня такая нервная лошадь, что не может спать, и он мне дал это.
     - Кажется, это отличное средство, - подхватил Доминик, блондин, перенявший от матери быстрый взгляд и острый язык. - Треть унции, и он счастливо проспит все двадцать четыре часа.
     Скрестив руки на груди. Жиль слушал с внимательной настороженностью.
     - Не объясните ли вы мне, что вы замышляете, господа? Я нисколько не сомневаюсь в благородстве ваших намерений, но ваши приготовления меня беспокоят. Если я вас правильно понял, вы собираетесь кого-то усыпить?
     Доминик поднял на него свой взгляд, в котором, кроме чистой голубизны, было еще и что-то ангельское.
     - Нашего воспитателя дона Бартоломео. Он очень любит вино. Сегодня вечером ему будет подан большой кувшин, и в него мы подбавим этого порошка.
     - А когда он заснет, - продолжал Франсуа, - снимем с него одежду, устроим его поудобнее, дадим денег хозяину, чтобы тот не занимался им после нашего отъезда.
     - А вы, - победно заключила Терезия, - вы наденете его одежду и займете его место в нашей карете. Таким образом вы сможете въехать во Францию без затруднений. Ведь в паспорт вписан католический воспитатель. Правда, это мы хорошо придумали?
     Под восхищенными взглядами мальчиков Жиль обхватил Терезию за талию, приподнял ее, словно это был пятилетний ребенок, поцеловал в пухлые круглые щеки.
     - Чудесно! - воскликнул он со смехом. - Вы настоящие друзья и отличные конспираторы, но...
     - Ах, нет! - запротестовала Терезия, готовая уже расплакаться. - Вы же не будете отказываться.
     - Именно так. Откажусь. И благодарю вас от всего сердца. Но все же откажусь.
     - Но почему? - дружным хором спросили все трое.
     - По многим причинам. Первая - нельзя подвергать какому-либо риску вашу мать. Переход границы в таких условиях может поставить ее в трудное положение.
     Франсуа нахмурился:
     - Вы хотите сказать, что она может совершить какую-нибудь оплошность! Конечно, это может произойти, все возможно. Но ведь, хорошенько ей все объяснив...
     - Это еще не все. Ваш воспитатель может это расценить очень плохо. Что он будет делать после вашего отъезда? Он возвратится в Мадрид и, как священник, может принести жалобу в инквизицию, которая меня разыскивает. Вы можете вообразить все неприятности, которые могут обрушиться на вашего отца, каким бы всемогущим он ни был?
     Он помолчал, чтобы дать возможность проникнуть словам в юные головы своих друзей. Затем, видя их заметное смущение, он тихо добавил:
     - И наконец, ваш план предусмотрел лишь меня. А я не хочу уезжать без моего слуги-индейца. Описание Понго было дано вместе с моим. Я не вижу, какую роль вы могли бы ему дать. Если, конечно, не довериться вашим слугам.
     - Слуги герцогини д'Альба, конечно, знают о вашей роли дуэньи? - бросила злопамятно Терезия.
     - Конечно. Но она отобрала лишь самых испытанных слуг, которых она знала с самого детства, они не пожалеют жизни за нее. Вы же понимаете! А после всего этого я вам скажу следующее. Завтра утром я буду уже во Франции и буду вас ждать на дороге в Байонну. В то время, когда комедианты будут давать свое представление, я и Понго с лошадьми пересечем реку вплавь. Это не так уж трудно.
     - Но это же очень, очень широкая река. Вы же утонете.
     - Надеюсь, что нет. А теперь уходите. Ужин скоро закончится, вас будут искать. Но я запомнил, что вы хотели сделать для меня. Однажды, может быть, я смогу вам отплатить. До завтра во Франции.
     Он пожал руки обоим мальчикам по английской моде, обнял почти утешившуюся Терезию и выпроводил всех из комнаты.
     Уже наступила ночь, на площади загрохотал баскский барабан комедиантов, созывая жителей Фонтараби на представление. Повсюду зажигались факелы, а на подмостках мужчина в красно-белом костюме выбивал кремнем огонь, чтобы зажечь свечи. Эта последняя ночь в Испании была, пожалуй, самой прекрасной из всех, проведенных им здесь. Никогда еще небо не было таким голубым, таким теплым и глубоким, никогда еще звезды не блистали так ярко. Темные очертания старого замка казались невесомыми при этом сказочном свете. Зеленые сумерки сменились ласкающей темнотой.
     Звуки оркестра смешивались со смехом собирающейся толпы. Странствующие комедианты разбудили старую покинутую крепость, похожую на мираж. В этот последний вечер Испания предстала перед беглецом в своих самых нежных цветах, вызывающих чувство сожаления.
     Когда Каэтана, благоуханно шелестя шелками своего платья, вошла в его комнату, он обнял ее с никогда еще не испытываемой им нежностью.
     Чувство, которое он познал сейчас, было очень похоже на любовь.
     - У нас лишь один час, - прошептал он в ее теплую шею. - И этот час у нас никто не отнимет.

***

     Когда он пришел к Понго, ожидавшему его с лошадьми в густой тьме под древними стенами, он еще хранил в себе прекрасный образ женщины в красном шелковом платье, стоящей на балконе с веером в руках, с блестевшими от слез глазами, смотревшей на танцы скоморохов.
     Стояла ничем не нарушаемая тишина. Если патрули и были, то они полностью доверяли морю.
     Наступало время отлива. Устье, которое еще недавно было столь широким, обнажало теперь песчаные островки. В свете восходящей луны они матово отсвечивали на фоне серебристого потока. На маленькой пристани все шлюпки были вытащены на берег и лежали под положенными на них сверху мачтами. Стоя на песчаном берегу среди жидких кустиков овсяницы, Понго смотрел на воду с некоторой опаской.
     - О чем ты думаешь? - спросил Жиль, оседлав Мерлина с глубокой радостью человека, вновь обретшего давно утраченное.
     Индеец поморщился.
     - Пески. Нехорошо. Может быть смертельно.
     - Ты опасаешься, что мы попадем на зыбучие пески? Посмотри туда, подальше. Видишь, там морские птицы на песчаном островке. Там нам нечего бояться, кроме бурного потока. Я у себя дома. Достаточно мы пожили с этими женщинами.
     Крупные резцы индейца обнажились и заблестели в свете луны.
     - Женщины похожи на песок. Они опасны.
     Вместо ответа Жиль рассмеялся, послал лошадь вперед и спустился к воде.

Часть вторая

КОЛДУН

1784 г.

КРЕЧЕТ КОРОЛЯ

     Спустя десять дней Жиль, Понго и Мерлин, сопровождавшие экипаж дам Кабаррус, вновь видели Париж на исходе прекрасного уже летнего утра и добрались до острова Святого Людовика, где путешественницы собирались поселиться в доме любезного господина Буажлу.
     Там их ждало разочарование. Любезный господин Буажлу скончался несколькими днями раньше, был уже похоронен третьего дня, и теперь его вдова, безутешная по словам мажордома, приняла их в слезах, в задрапированной траурными полотнами зале. Антуанетта не осмелилась поселяться там, где царствовала безутешная печаль. Она поблагодарила госпожу Буажлу приличествующими для такого случая выражениями, заверила ее в глубоком сочувствии ее горю, а в ответ на очень нерешительное приглашение, несмотря ни на что, остановиться у нее попросила вдову порекомендовать ей меблированный дом, достойный принять супругу и детей одного из могущественных банкиров Испании.
     С потерянным видом, поскольку мысли ее были далеко от этого, госпожа Буажлу все же указала им один из домов, расположенный в квартале Святого Евстафия, по ее словам, "довольно чистый".
     Антуанетта поблагодарила вдову, поклялась заказать тридцатидневную мессу по усопшей душе ее супруга, поклонилась на прощание и снова заняла свое место в довольно грязной карете. Экипаж снова тронулся в путь, к великому разочарованию Доминика, которому так понравились прекрасные деревья и освещенная солнцем Сена, протекающая прямо перед домом.
     - Ведь эта дама была согласна поселить нас.
     Зачем же искать где-то еще? Мы устали, все в грязи. Посмотрите на Терезию, она никак не очнется.
     - Может быть, - возразила Терезия, - но я не хочу очнуться в комнате только что умершего. Мама полностью права. Мы приехали в Париж совсем не для того, чтобы плакать. Вы знаете это место, сеньор Жиль?
     - Нет, - ответил с улыбкой молодой человек, - но оно будет таким же веселым.
     И действительно, дом, принадлежавший другой вдове, был, бесспорно, намного веселей. К нему даже примыкал небольшой сад, комнаты были хорошо обставлены. Жиль без опаски оставил здесь своих друзей и отправился дальше уже по своим делам, а они были таковы, что если жалоба на него из мадридских кабинетов уже дошла до Версаля, то он мог очутиться в очень незавидном положении.
     Он поспешил вновь пересечь Сену, выехал на улицу Коломбье к гостинице "Йорк", куда его в свое время поселил Ферсен, когда Жиль только приехал из Бретани, понадеявшись найти там комнату. Это была одна из лучших гостиниц Парижа.
     Бывшее жилище одной благородной бретонской семьи, отель "Йорк" принимал знатных клиентов. Здесь жил английский посол сэр Дэвид Хартли, приехавший в Версаль вместе с Бенджамином Франклином на подписание договора о независимости Соединенных Штатов.
     Ему улыбнулась удача. В самом деле, отель был полон, но его хозяин узнал молодого человека с первого взгляда и принял его как старого друга.
     - С самого приезда господина графа седьмого числа этого месяца я каждый день ожидал прибытия господина шевалье, - заявил он ему, сопровождая Жиля по широкой лестнице.
     - Господин граф? Какой граф?
     - Ну, конечно же, господин граф де Ферсен. Господин шевалье, стало быть, не знает, что мой дом полон шведов.
     - Ах так? Что же это за нордическое нашествие?
     - Я вижу, что господин шевалье любит посмеяться. Речь идет о свите Его Величества короля Густава Третьего, я хотел сказать - господина графа де Хага. Он посещает нашу страну по возвращении из Италии. И господин де Ферсен входит в состав этой свиты. Он живет с господином бароном де Стедингом.
     - Так, стало быть, он здесь?
     - В этот час он отсутствует, господин шевалье. Господа находятся в Версале и пробудут там весь день: они пользуются большим успехом. Их много принимают. Вот ваша бывшая комната. Она свободна, но она еще не совсем готова.
     - Это не важно: я же не лягу спать в разгар полудня. Мне надо принять ванну, закусить, и позаботьтесь о лошадях, Мерлин пусть отдохнет, а мне нужна свежая лошадь для очень важного визита.
     Через час Турнемин был уже умыт, выбрит, затянут в свой бывший драгунский мундир и сидел верхом на лошади, предоставленной ему Картоном, оставив Понго отдыхать, - ему удалось вновь наладить свои старые связи с Луизон, горничной, крупной брюнеткой. Она еще в первый приезд индейца во Францию оказалась чувствительной к его экзотическим прелестям, к его наголо выбритому черепу и длинным и мощным передним резцам.
     Жиль рысью отправился к отелю Рошамбо.
     На этот раз путь был краток. Владения Рошамбо были расположены на улице Шерш-Миди. Дорогой Жиль от всей души взывал к Богу, Святой Деве и ко всем святым, чтобы его добрый гений не уехал куда-нибудь на край света или же в свою милую Турень.
     Удача не покинула его. Генерал находился не только в Париже, но даже у себя, и одно лишь упоминание своего имени открыло перед Жилем все двери дома, находившегося, однако, в лихорадочных приготовлениях к отъезду. Ходили солдаты с бумагами, слуги таскали сундуки, дорожные сумки.
     - Генерал готовится к отъезду в деревню? - спросил Жиль, мысленно возвращаясь на несколько лет назад в Брест, когда он, молодой корнет, бегал с регистрационной книгой в руках во время подготовки экспедиции в Америку.
     Признав офицера, солдат остановился, поприветствовал его.
     - Не в деревню, господин лейтенант. В Кале.
     Король отдал приказ генералу Рошамбо сменить маршала де Круа. Он назначил его командующим самым важным военным округом севера.
     - Черт побери. И скоро отъезд?
     - В конце этого месяца. Извините, у меня много дел.
     "Ну что же, - подумал Жиль, глядя на уходившего солдата. Он был совсем похож на него, тогдашнего. - Я приехал вовремя."
     Рошамбо принял своего бывшего секретаря как вновь обретенного сына, расцеловал его в щеки, дружески хлопал по плечам, радовался его здоровому виду. Затем он устремился к широкому креслу, крикнув слугам, чтобы принесли шампанского.
     - Истинный Бог, шевалье, ты даже себе представить не можешь, как я счастлив видеть тебя! - воскликнул он после того, как молодой человек поздравил его с новым назначением. - Ты принес с собой ветер Атлантики, воспоминания о минувших днях, наших славных делах в Америке. Я счастлив, но и удивлен. Я же готов был поклясться, что ты долго в Испании не усидишь.
     Напыщенность и ханжество тащатся за этим двором, как драгун волочит свою саблю в лесах Виргинии! Тебе это не могло подойти.
     - Я думаю, что скорее я не подошел им, господин генерал. С вашего разрешения, я поведаю вам о моих злоключениях до того, как вы откроете шампанское.
     - Ждать? Почему? Шампанское - это как хорошенькие женщины: не надо заставлять их ждать, иначе в них нет смысла.
     - Может быть, вы уже и не будете иметь желания пить шампанское с осужденным, скрывающимся от смертной казни, которого ищет королевская полиция и инквизиция.
     Усеянное шрамами лицо героя войны за независимость не выразило никакого удивления, разве только брови слегка приподнялись. Вместо ответа он сам достал черную бутылку из ведерка со льдом, откупорил ее, налил в два прозрачнейших бокала и протянул один своему посетителю.
     - Ты когда приехал?
     - Два-три часа назад.
     - Тогда сначала выпей, это придаст тебе силы и смелости рассказать всю историю. К тому же если ты в чем-то себя серьезно упрекаешь, то расскажи все здесь, в этом доме. Если уж ты здесь, то, конечно, точно не права Испания. А что до инквизиции, этого варварского учреждения, скрывающего свои кровожадные инстинкты под одеждами Христа, я предпочитаю не говорить, что я о ней думаю. Пей и рассказывай.
     Приободренный Жиль искренне и подробно, как на исповеди, рассказал о своих злоключениях.
     Находящийся перед ним человек внушал ему безграничное доверие, и он готов был выслушать от него любой приговор, каким бы суровым он ни был.
     Рошамбо слушал его, храня гробовое молчание, полную бесстрастность, хотя в двух местах своего рассказа Жиль заметил тень улыбки на его губах. Когда он закончил, тот также ничего не ответил, поднялся с кресла, подошел к камину и дернул за шнурок, свисавший вдоль высокого трюмо, вызывая слугу.
     - Лошадей и карету, - приказал генерал. - Мы едем в Версаль.
     Жиль устремил на него непонимающий взгляд.
     - Да, и ты тоже. Я везу тебя к королю. У тебя есть время, только чтобы выпить последний бокал, пока запрягают.
     - К королю?! - пробормотал ошарашенный Жиль. - Но, господин генерал...
     - Конечно, к королю. Только он может разрешить эту задачу. Твое дело очень серьезно, это бесполезно скрывать. Переспать с будущей королевой Испании - это уже оскорбление чести Его Величества. Но у меня нет никакого намерения давать этому суетливому графу д'Арранда, послу Его католического Величества, время, чтобы потребовать головы одного из моих лучших людей во имя исполнения Семейного договора.
     Произнося это, он снова наполнил бокал шевалье. Тот выпил его одним глотком, как человек, которому требуется восстановить свои силы.
     - И вы намереваетесь рассказать все это Его Величеству?
     - Все. Король не очень любит любовные истории. Нравы его скорее суровы, у него обостренное чувство чести и семьи. Это редкое чувство у королей, но у него доброе сердце, он справедлив и великодушен. Кроме того, он способен оценить откровенность. Ты же виновен в оскорблении Его Величества, в конце концов. Ты готов?
     Жиль отвесил признательный поклон.
     - Господин генерал, когда-то давно я избрал свою судьбу всегда следовать за вами. Куда вы поведете, будь это хоть ад.
     - Путь наш недалек. А если король не захочет выслушать нас, то останется еще один выход: увезти тебя в Кале в моем обозе.
     Он поискал взглядом трость, нашел ее, потом взгляд его остановился на небольшом секретере из драгоценного дерева, стоящем на тонких ножках. Он критически посмотрел на молодого человека.
     - Тебе чего-то не хватает, - пробормотал он, - чего-то, о чем я совершенно забыл.
     Крупными шагами он подошел к секретеру, открыл его, вынул из него темно-синий кожаный ларец, подержал его в руках не открывая.
     - Год назад, - произнес он совсем уже не торжественным тоном, - в мае тысяча семьсот восемьдесят третьего года офицеры американской армии объединились в ассоциацию друзей.
     Она должна прожить так же долго, как и они или старшие представители их рода по мужской линии, при отсутствии так