а де Ла Валле и его шурина Анри де Селюна в форме капитана королевского торгового флота, заезжавших передать ему условия дуэли. Она должна была состояться на лугу позади форта Николе за полчаса до восхода, чтобы офицеры-секунданты успели вернуться на рассвете к месту службы.
     Драться предстояло на пистолетах.., но об истинной причине поединка ничего не говорилось, чтобы не бросить тень на репутацию Жюдит, - было объявлено, что имело место уличение во лжи и последовавшее за ним рукоприкладство.
     Когда секунданты уехали. Жиль приказал Жюстену запереть дом, поднялся к себе, прибавил пламя в ночнике, стоявшем возле большой кровати с балдахином. Потом достал из шкатулки красного дерева, лежавшей на комоде, два пистолета. Они служили ему верой и правдой, и он вполне им доверял. Жиль и так видел, что оружие в прекрасном состоянии, но все же еще раз проверил его, прежде чем зарядить. Затеи Турнемин положил пистолеты на место и, закрыв шкатулку, почти с трепетом погладил ее.
     Жиль знал, что Рандьер прекрасный стрелок, но не слишком беспокоился: со времен войны за независимость он и сам практически ежедневно упражнялся, чтобы глаз не потерял зоркость, а рука - твердость. И знал, что даже с седла, на скаку, попадет в любую цель, до которой может долететь пуля...
     Проверив оружие, Турнемин сел в кресло, опустил голову на руки и какое-то время наслаждался тишиной - должно быть, все в доме, кроме него и Жюдит, спали; он сам отослал Зебюлона, когда приехал. Ему снова представилась сцена в саду, воспоминание саднило, как расчесанный укус москита. Жиль снова увидел Жюдит с обнаженной грудью и закрытыми глазами в объятиях завзятого фата Рандьера и попытался осмыслить происшедшее. Он не принял всерьез угрозу жены отдаться другому мужчине и оказался не прав. Появись он несколькими минутами позже, он, без сомнения, застал бы Жюдит утоляющей любовный пыл Рандьера.., а возможно, и свой собственный. Как ни странно, он на нее не держал зла. Он злился на себя. Это он, упиваясь своей безрассудной любовью к восемнадцатилетней девушке, убитый страшным подозрением, затаившимся в нем со дня, когда он узнал о смерти Розенны, оставил молодую, цветущую женщину сражаться один на один с искушениями острова, где сладострастие было законом жизни, как на Кифере, где оно подстерегало вас за каждым углом. А ведь Жюдит нравилось любить, возможно, не получая удовлетворения, она превратилась в нимфоманку...
     Жиль медленно снял белый шелковый наряд, разделся донага, накинул просторный черный с золотом халат, купленный у Цинг-Ча, ученого и предприимчивого друга Лайама Финнегана. Потом прошел в гостиную, налил себе хорошую порцию черного рома и выпил залпом.
     Не исключено, что завтра его уже не будет в живых - даже самый искусный стрелок не в силах спорить с судьбой. Однако распоряжения на случай своей внезапной смерти Турнемин сделал уже давно, над этим думать не приходилось, а возвращаться к горьким, тяжелым мыслям он тоже не хотел. Единственный достойный способ скоротать время в ожидании момента, когда придется подставить грудь под пули Рандьера, если забыть о сне - а спать ему не хотелось, - это насладиться любовью прекрасной женщины.
     А самая прекрасная из женщин - это Жюдит....
     Он вышел на увитую плетистыми розами и жимолостью террасу, которая соединяла его спальню со спальней жены, и без стука толкнул прозрачную створку двери Жюдит.
     Просторную комнату тоже освещал один ночник, его перламутровый свет дрожал на белоснежной обивке стен. Сама Жюдит стояла посредине в просторном пеньюаре из муслина, не скрывавшем, а только слегка размывавшем контуры ее тела. Роскошные рыжие волосы рассыпались по плечам. В больших черных глазах застыло выражение страха и мольбы, как у ждущего рокового удара зверя.
     Супруги застыли друг против друга, стоя на разных концах китайского ковра. И, как обычно, когда Жиль оставался наедине с женой, он поразился ее красоте, сам не переставая удивляться всей сложности чувств, которые вызывала в нем Жюдит. Ведь только что он бесился от ярости, обнаружив ее в саду с Рандьером. Приди он чуть позже и застань жену в более откровенной позе, он, вероятно, вообще убил бы ее... Он так любил Жюдит, она так прекрасна! Неужели его до сих пор влечет к ней нечто большее, чем просто желание?
     Турнемин вдруг заметил, что, несмотря на теплую ночь, жена его дрожит.
     - Иди ко мне! - сказал он, раскрывая объятия.
     И она бросилась к нему, скинув на ходу легким движением с плеч белый муслин. И прижалась к Жилю всем телом, от длинных ног до влажных губ, обдав его своим дыханием, благоухавшим гвоздикой. Его руки сомкнулись на ее шелковистой, как у молодой кобылки, спине, а молодая женщина нетерпеливо распахнула на муже халат, чтобы лучше почувствовать его тело. Она так страстно поцеловала Жиля, что у него закружилась голова, но он ощутил на губах соленые слезы и понял, что Жюдит плачет.
     Безмолвный плач ее вскоре перешел в рыдания. Тело молодой женщины судорожно вздрагивало. Турнемин отнес ее на постель, лег рядом и постарался успокоить ласками.
     - Не хочу... - твердила она. - Не хочу, чтобы ты дрался!.. Из-за меня! Шлюхи такой!
     - Замолчи! - строго приказал он. - Я запрещаю тебе произносить такие слова!
     Она горько рассмеялась.
     - Почему же? По-твоему, я не шлюха, раз мне не платят? Но для тебя я все равно что рабыня на плантации. А мне нужна любовь, мне нужен муж. Почему ты вечно оставляешь меня одну? Почему не приходишь? Потому что любишь ее?
     - Не говори глупостей. Ты моя жена, и я никогда не переставал тебя желать.
     - Но ты меня не любишь.., больше не любишь. Боже, как мне хочется умереть.
     Она зарыдала еще сильнее. Жиль видел, как корчилось ее восхитительное тело, ночник бросал розовый свет то на отвердевшую грудь, то на золотистый треугольник внизу живота. Молодая женщина была на грани истерики, и тогда Жиль прижал Жюдит к постели и резким движением вошел в нее...
     Жюдит хрипло вскрикнула, и вдруг тело ее расслабилось, и она отдалась во власть обжигающей волны страсти.., милосердной волны.

УГРОЗА

     Розовая заря окрасила холодный серый рассвет, осветила атласную гладь моря, отливающую перламутром, как горлышко голубки. Подул легкий ветерок, пробежал рябью по атласу, зашумел листьями черных кокосовых пальм, взметнувших высоко в небо свои пушистые кроны. Кислый запах пороха рассеялся, снова вернулся аромат влажной земли, спящего моря. Жиль спокойно протянул свой пистолет подбежавшему де Ла Валле, потом надел камзол. На другом конце поля, под стенами старого форта Вобан, суетились люди в мундирах, сгрудившись вокруг раненого, который громко стонал.
     - Никогда не видел такого меткого выстрела, - проговорил, задыхаясь, Ла Валле. - Пистолет так и разлетелся на куски у него в руке...
     Пройдет немало времени, прежде чем он сможет держать оружие...
     - И ласкать женщину! - саркастически добавил Турнемин. - Очень хорошо. Вряд ли он захочет продолжить дуэль. Разве что другой рукой владеет не уже.
     - Редко кто одинаково хорошо стреляет с обеих рук.
     - Лично я запросто. Вы представить себе не можете, какие акробатические трюки приходится выделывать, когда воюешь против индейцев.
     Ну что же, дело сделано, можно и позавтракать.
     Я умираю с голоду. А вы?
     - Я тоже. Но сначала вам надо подписать протокол.., и поинтересоваться самочувствием противника, как того требуют правила хорошего тона. Это будет достойный жест, и, кроме того, - добавил, смеясь, Ла Валле, - всегда приятно посмотреть, как корчится твой обидчик.
     С формальностями покончили быстро. Жиль на минуту склонился над белым, как его рубашка, Рандьером, лежавшим на запятнанной кровью траве. Военный хирург, которого успели привести секунданты, забинтовывал ему руку или то, что от нее осталось.
     - Надеюсь, это послужит вам уроком, - сказал полусерьезно, полунасмешливо Жиль. - Я, со своей стороны, совершенно удовлетворен и желаю вам быстрого выздоровления.., и хорошего путешествия - вы ведь плывете во Францию вместе с господином де Ла Люзерном. Мое почтение, господа, - распрощался он с остальными.
     И, взяв под руку своего друга, он вернулся к рощице, в которой они оставили лошадей. Следом шел Анри де Селюн, несмотря на свою обычную невозмутимость, проникшийся большим уважением к человеку, так мастерски владеющему пистолетом.
     - Пожалуй, я попрошу нового губернатора, господина де Венсана, назначить вас главным наставником молодых офицеров в стрельбе, - воскликнул он. - Думаю, каждый захочет у вас поучиться...
     - Бога ради, пощадите мою скромность, дорогой друг. Пусть мои маленькие таланты останутся при мне, я приберегу их для врагов. А теперь, пошли, выпьем горячего кофе в "Брюло Меркадье". Вкуснее, чем там, его нигде не готовят.
     - Хочется верить, - отозвался Жеральд. - Ведь это я поставляю кофе Меркадье.
     Усевшись на террасе, увитой с трех сторон виноградом, все трое основательно закусили и выпили по несколько чашек знаменитого кофе с ромом, составившего репутацию Меркадье: он не жалел рома и выбирал самый крепкий, чтобы хорошо горел.
     Жиль чувствовал себя прекрасно в это славное утро. Всегда особенно остро ощущаешь аромат и вкус жизни, когда заглянешь, хоть на миг, в глаза смерти. Ночь любви в объятиях Жюдит подарила ему достаточно ясную картину того, что могло бы быть счастьем. К собственному удивлению, он вновь познал всю прелесть их первой ночи в Версале, с той разницей, что теперь ему не приходилось пробуждать к любви юную девушку.
     Стонавшая под его ласками Жюдит стала великолепным инструментом любви, страстной женщиной, горячей, как красавица графиня де Бальби, необузданная любовница, оставленная им во Франции.
     Добираясь к месту поединка, он все время видел перед собой очаровательную картину: Жюдит спит на измятых простынях, свесив пышные волосы до самого пола. Припухшие от поцелуев губы улыбаются, когда его рука осторожно, как морская звезда, опускается ей на грудь. Во время дуэли он был внешне совершенно спокоен, а на самом деле кипел от гнева и нетерпения. Не отказываться же ему, в самом деле, от таких радостей только потому, что этот нахал хотел их присвоить... Вот и теперь, рассеянно вставляя редкие реплики в беседу друзей, он думал, что, если повезет, он застанет ее все еще в постели, сможет разбудить и разделить с ней бурлящую в нем радость жизни... После этой ночи он даже решил, что прекрасное тело Жюдит - лучшее противоядие от его невозможной любви к Мадалене...
     Ему не терпелось вернуться в свой райский уголок. Обильный завтрак и горячий кофе вновь пробудили в нем страсть, и под тем предлогом, что у него якобы назначена встреча. Жиль прервал ленивый отдых в сигарном дыму, всегда следовавший на Санто-Доминго за дневными трапезами. Оставив своих секундантов и дальше прохлаждаться в тени виноградной лозы и наблюдать кипучую жизнь порта, Турнемин вскочил на Мерлина и поскакал обратно на набережную Вильвер.
     Ла Балле, с роскошной гаванской сигарой во рту, снисходительно провожал его взглядом.
     - Тем, кто только что прибывает на остров, всегда кажется, будто нужно без конца что-то делать! - вздохнул он. - Интересно, сколько пройдет времени, пока Турнемин поймет, что здесь можно просто наслаждаться жизнью и никогда не следует торопиться.., ни в чем. Разве что выпить заказать? Еще по одной?
     Анри де Селюн, пребывавший в блаженном состоянии - куда только делась его скованность? - лишь опустил веки в знак согласия, потом устроился еще поудобней и стал наблюдать за цепочкой рабов, которая как раз покорно потянулась из карантинных бараков, где их после продолжительного плавания приводили в божеский вид, к крытому рынку - теперь пышущих здоровьем невольников можно выгодно продать...
     Вернувшись домой. Жиль обнаружил лишь Зебюлона и Жюстена, укладывавших чемоданы в экипаж. Чернокожий слуга объяснил, забавно коверкая слова, что хозяйка уехала на плантацию, верхом, как только вернулся Зебюлон, которого она посылала узнать потихоньку, чем кончился поединок.
     - Она ничего не говорила?
     - Нет... Да! Говорить... Она говорить: "Хорошо.."
     Жиль разочарованно и недовольно пожал плечами и на всякий случаи поднялся в спальню жены: вдруг она оставила ему записку? Но вместо записки он нашел Фаншон. Утреннее солнце заливало комнату светом, слышалось пение птиц - и больше ни единого звука: горничная стояла совершенно неподвижно у разоренной постели. Она не заметила, как неслышной походкой, усвоенной у индейцев, в спальню вошел хозяин - все стояла и смотрела, думая, вероятно, о чем-то горьком, и по щекам ее текли слезы...
     - В чем дело, Фаншон? Чем вы заняты?
     Девушка вздрогнула, повернула к Жилю мокрое от слез лицо, и в глазах ее появился страх.
     - Я?.. Ничем... Я...
     - Почему плачете? У вас что-то болит?
     Горничная ухватилась за подсказку и поднесла дрожащую ладонь ко лбу.
     - У меня.., да. Простите, у меня болит голова.
     Она определенно лгала. Никогда еще Фаншон не выглядела здоровее. Пребывание на острове явно пошло ей на пользу. Кожа приобрела золотистый оттенок, исчезла худоба - когда ее нашли в трюме "Кречета", она была как драная кошка. Грудь в квадратном вырезе ситцевого платья в цветочек выглядела аппетитно, как корзинка спелых персиков. Жиль не без удовольствия припомнил ночные утехи во время плавания...
     Он зашел в спальню и машинально закрыл за собой дверь.
     - Госпожа уехала?
     - Да... Она посылала Зебюлона за покупками, а когда он вернулся, велела оседлать Вивиану, а мне приказала ехать следом, с багажом. Говорит: ей сегодня хочется поскакать галопом, впрочем, ей всегда этого хочется. Последнее время особенно часто... Наверное, в свою хижину отправилась...
     С тех пор как они обосновались в "Верхних Саваннах", Жюдит действительно пристрастилась к верховой езде и к прогулкам на берег моря. Она упросила Жиля построить для нее крошечный домик, нечто вроде рыбацкого сарая для сушки сетей, в маленькой пустынной бухте Порт-Марго. И каждый день ездила туда одна, не разрешая никому себя сопровождать.
     "Простите мне эту прихоть, - сказала она мужу. - Я же дочь вод, вы знаете, и там, на берегу, ко мне словно возвращается мое босоногое детство: как хорошо было прятаться в дюнах или нырять в волны Блаве..."
     Напоминание об их первой встрече тронуло в сердце Жиля тайную струнку, и он охотно уступил желанию жены, однако поручил Моисею незаметно приглядывать за Жюдит, когда та отправлялась в дальнюю бухту - от нее до плантации не меньше мили. Черный гигант был по-собачьи предан Жюдит, к тому же в случае опасности он один стоил десятерых.
     - Ну что же, поеду и я, - сказал Жиль. - А вы сядете в экипаж с Зебюлоном, как по дороге сюда...
     Говорил он ровным, невыразительным голосом, словно во сне, а сам раздевал взглядом залившуюся краской Фаншон. Неожиданный отъезд Жюдит не дал ему излить ту радость, что все еще бурлила в его жилах, и Жиль вдруг почувствовал, что страстно желает эту девушку. Он даже забыл, что возобновлять оборванную им самим связь - весьма неосторожно.
     В карих глазах горничной мелькнула надежда, когда Турнемин стал медленно подходить к ней. А когда он положил руки на ее круглые плечи, лицо Фаншон вспыхнуло радостью. Жиль спустил девушке платье с плеч и привлек ее к себе.
     А через минуту они, свившись, катались по постели, еще хранившей запах тела Жюдит. Жиль удовлетворил свое стремление ощутить, избежав смерти, всю полноту жизни, а Фаншон - свою накопившуюся за несколько месяцев завистливого ожидания страсть. Был почти уже полдень, когда она наконец отодвинула засов на двери...
     - Лучше, пожалуй, если вы вернетесь без меня, - сказал на пороге Турнемин. - Скажете госпоже, что я приеду завтра, переночую у Ла Валле...
     - Почему не здесь? - осмелилась спросить камеристка, стараясь пригасить торжествующий блеск глаз.
     Однако Жиль уже остыл, и оставлять ей надежду на возобновление отношений не желал.
     - Я не нуждаюсь в ваших советах, дорогуша, - произнес он мягко. Достал кошелек и бросил девушке. - Вот, держите! Купите себе каких-нибудь безделушек и возвращайтесь на плантацию. Спасибо за приятно проведенное время. До завтра.
     Фаншон в ярости схватила кошелек и сунула в карман фартука. Радость исчезла из ее взгляда, и повернувшийся к двери Жиль не заметил, какой ненавистью он полыхнул ему вслед...

***

     Жиль выехал на рассвете, но пока добрался до "Верхних Саванн", солнце поднялось уже высоко. Он каждый раз радовался, возвращаясь домой. Ему нравилось мчаться галопом по длинной и величественной дубовой аллее - деревья привезли сюда из Франции за большие деньги больше ста лет назад. Нравилось, когда перед ним возникал розовый особняк, особенно когда он, как сегодня, весело улыбался солнцу широко распахнутыми окнами, через которые был отлично виден целый батальон юных служанок, наводивших порядок под властным присмотром мажордома Шарло.
     Поместье потеряло отрешенный и печальный вид замка Спящей Красавицы, заросшего колючей ежевикой. Чаша большого фонтана была тщательно выскоблена, а его бронзовые части начищены так, что сверкали на солнце не хуже рассыпавшихся высоко в небе брызг. Садовники, которыми руководил увлекшийся еще в Версале выращиванием декоративных растений Понго, просто творили чудеса: купы роскошных тропических кустарников чередовались с великолепными, затененными деревьями лужайками - в зной здесь так приятно было посидеть, выпить чашечку кофе или бокал пунша, а вечером - выкурить сигару, наслаждаясь пришедшей с моря прохладой.
     Понго, живший по-прежнему в особняке, рядом с комнатой Жиля, приходил туда лишь на ночь. Чуть не весь день он проводил в саду: сажал, полол, окапывал, в выстроенной специально для него оранжерее. Индеец старался вспомнить все, о чем узнал от старого садовника госпожи Маржон. Стайка негритят, его "учеников", как стадо очаровательных черных барашков, следовала за Понго по пятам, старательно и серьезно слушая его уроки, - так дети из церковного хора ходят на торжественной мессе за священником.
     А вечерами Понго сидел с Моисеем: их теперь связывала молчаливая, но прочная дружба, такая прочная, что Жиль испытывал порой нечто вроде ревности.
     Понго узнал весь мрачный и кровавый путь, который привел вождя Лоанго - так по-настоящему звали Моисея - от конголезских земель к северу от Кабинды, где обитало его племя, к шлюпке "Кречета". Моисей поведал ему то, что скрыл от Турнемина: Лаонго долго поставлял товар - своих пленников - работорговцам, рыскавшим по африканскому побережью от Сенегала до Конго и дальше в поисках "черного золота". Так он освоил несколько языков белых людей и изучил их самих, причем с самой худшей стороны: он познал их неудержимую страсть к золоту.
     Возможно, великий воин и безжалостный судья Лоанго так и продолжал бы свою торговлю, если бы однажды один из его клиентов, испанец дон Эстебан Кордоба де Кесада, не заманил в ловушку и не увел силой на "Санта-Энграсию" жену вождя - Ямину. Лоанго безумно любил Ямину и предпочел все бросить и пойти вслед за ней в вонючий трюм, где его ждали цепи невольника. Но остаться вместе им не удалось. Ямина была красавицей, дон Эстебан пожелал видеть ее на своем ложе. И тогда Лоанго возглавил бунт, трагическую развязку которого наблюдал экипаж "Кречета".
     - Лоанго погиб вместе с Яминой, - сказал гигант Жилю. - Ты спас из вод океана совсем другого человека. А потому я хочу сохранить имя, которое ты мне дал. Теперь я Моисей. А тот, другой, лишь воспоминание.
     Моисей занял в "Верхних Саваннах" должность "старшего", на которой прежде находился Москит. Тот исчез вместе с другими надсмотрщиками, как и его хозяин Легро. Тонтону же, которого Жиль забыл в доме на берегу реки, не удалось воспользоваться свободой - Дезире не дала. Она зарезала его кинжалом прежде, чем кто-либо успел вмешаться, и объятый пламенем дом стал ему могилой.
     Конголезский король оказался истинным вождем, он умел управляться с людьми, и его помощь в восстановлении порядка на