авляет.
     Мало-помалу Катрин начала приходить в себя, чувствуя прохладу от смоченного в воде платка, который Анна де Краон положила ей на лоб. Дышать стало легче, и дурнота отступила, но молодая женщина чувствовала непонятную слабость.
     Внезапно она осознала, что случилось, и краска залила ей лицо. Сначала она испугалась. Забеременеть, когда все поставлено на карту! В этом трудном положении ей так нужны были силы. Но тревога тут же уступила место радости, которая нахлынула при мысли, что она носит дитя Арно. Сын Арно! Иначе и быть не могло - конечно, это сын, такой же красивый, такой же смелый, как и его отец! И с таким же невыносимым характером, быть может? Но она подумала об этом с улыбкой. Так вот чем закончился порыв любви, бросивший их в объятия друг друга в утлой лодке, где они обрели убежище, избежав смерти? Значит, это мгновение истинной свободы, безраздельного, хотя и не освященного законом счастья обретет свое продолжение в их плоти, в их крови? О таком чуде она не смела даже мечтать. Что еще может крепче связать ее с любимым? Это их дитя - ее и Арно, которого она любит со всей страстью, на какую только способна. На секунду перед ее взором возник маленький Филипп - она потеряла его, он умер вдали от нее, на руках Эрменгарды де Шатовилен. Как долго она терзалась угрызениями совести, осыпая себя горькими упреками за то, что не уделяла ему достаточно внимания, оставила его ради роскошной и бурной жизни. Правда, в доме Эрменгарды он имел все необходимое: его холили и лелеяли, как принца. Но порой она спрашивала себя, как могла уйти от него. Может быть, это случилось потому, что она не любила по-настоящему отца ребенка? В жилах маленького Филиппа текла кровь французских королей, и для нее это было слишком. Пропасть отделяла ее от сына, и теперь она понимала, что всегда смотрела на него как на дитя герцога Бургундского.
     Но вот кто впервые заявил о себе, пронзив все ее существо, ибо уже требовал своих прав на жизнь, будет ей истинным сыном - как воплощение ее безумной любви. Она вспомнила, что говорил ей мавританский врач Абу-аль-Хайр в те дни, когда она носила в чреве маленького Филиппа: "Ты будешь идти теперь за лучом света, который исходит от ребенка, а все другие пути погрузятся во мрак..."
     - Как обрадуется Арно, когда узнает, - прошептала Катрин самой себе, и лицо ее засияло счастьем.
     - Если, конечно, нам удастся рассказать ему об этом, - проворчала Сара, которая все слышала.
     Но Катрин не обратила на это внимания. Ей не хотелось омрачать свою радость. Весь день и всю ночь, глядя, как танцуют под звуки виолы и рокот барабанов добрые люди из Шантосе, она предавалась сладостным мечтам под присмотром верной Сары, которая глядела на нее с угрюмой нежностью.
     В августе Катрин было так плохо, что порой ей казалось, будто она умирает. Ее мучила постоянная дурнота, взбунтовавшийся желудок отказывался принимать любую пищу, приступы рвоты сотрясали тело, лишая молодую женщину последних сил. Стояла удушающая жара, проникавшая даже сквозь мощные стены Шантосе. В деревнях на домах загорались соломенные крыши, животные замертво падали на полях. Многие колодцы высохли, и питьевая вода стала дороже золота. Даже Луара начала пересыхать, показывая свое песчаное дно, словно потертая ткань, в которой видна нитяная основа. Беспощадное солнце палило, будто застыв на белесом от зноя небе. Однако Катрин не жаловалась, стоически вынося страдания, потому что вызваны они были беременностью. Она готова была стерпеть все от сына Арно. И только в самые мучительные минуты теряла присутствие духа, боясь, что не сумеет доносить свое дитя.
     Целыми днями она лежала в постели, укрывшись тонкой простыней, спасаясь от жары плотно закрытыми ставнями, которые можно было открыть только после захода солнца. Сара постоянно была при ней, и часто заходила госпожа де Краон, которой пришлось на время прекратить свои охотничьи вылазки. Бесстрашная наездница утешала себя тем, что рассказывала Катрин бесконечные истории о подвигах прошлых лет. Лишь Жан де Краон так ни разу и не переступил порог комнаты Катрин. Каждое утро он вежливо осведомлялся о здоровье своей пленницы, присылая пажа, однако бдительность не ослаблял. По рассказам его жены Катрин смогла составить себе ясное представление о характере старого сеньора и о его единственной страсти - слепой любви к внуку. Для Жана де Красна Жиль де Рэ был воплощением рода, символом его величия и славы, живым божеством, ради которого можно было пойти на любое преступление.
     - Когда Жиль был еще мальчиком, - говорила Анна, - мой супруг, желая внушить ему представление о том, что ему все позволено, поощрял его жестокость, позволял убивать собственных крестьян, грабить и жечь свои же деревни. Он показывал ему сундуки, полные золота, говоря, что все это принадлежит ему, что он волен поступить с ним как заблагорассудится, что благодаря этому золоту он добьется высшей власти, ибо перед золотом ничто устоять не может.
     - Легко догадаться, к чему привело такое воспитание, - сказала Катрин, - полагаю, маршал не любит никого, кроме самого себя.
     - Так оно и есть. Я думала об этом с сожалением, но, когда он похитил мою внучку Катрин, пришла в ужас. Я предчувствовала, что этот брак принесен ей несчастье. Поэтому я и согласилась выйти замуж за моего сеньора... Пока жива, я всегда смогу защитить мою Катрин.
     - И вам никогда не приходило в голову восстать против супруга?
     - Нет. Именно потому, что он мой супруг. Он владыка, а я слуга. Я обязана подчиняться ему.
     В устах этой властной, гордой женщины подобные смиренные слова звучали странно, но Катрин была слишком слаба, чтобы удивляться. Однако больше всего ей недоставало Готье. Она знала, что его держат в восточной башне и что он переносит заключение стоически, как философ. В каземате было чисто, воздух был относительно свежим, а по такой жаре Готье имел даже преимущество - в тюрьме сохранялась прохлада. Кормили его более или менее сносно, и он знал, что судьба его должна решиться в том таинственном соглашении, которое должны были заключить между собой Жиль де Рэ и Катрин. Впрочем, он был готов ко всему и поклялся дорого продать свою жизнь тем, кто попробует ее взять. Пока он страдал только от бездействия: тюремщики приходили к нему каждое утро и тщательно осматривали камеру, опасаясь, как бы он не начал разбирать подземелье по камешку. Заходили они к нему вдесятером, ибо силу гиганта в замке Шантосе уже успели оценить. Пленник же хохотал до слез, наблюдая за их осторожными передвижениями, и, когда они запирали дверь, хохот его все еще стоял у них в ушах. О себе самом Готье не слишком беспокоился, но при мысли о Катрин чело его омрачалось. Катрин с жадностью выслушала все эти подробности из уст Анны де Краон.
     Между тем наступил сентябрь, жара наконец спала, и недомогание, мучившее Катрин, ушло так же внезапно, как появилось. Теперь она могла есть, не ставя поблизости тазик, и силы постепенно вернулись к ней. Однажды утром, когда замок проснулся, разбуженный каплями первого дождя, она встала без помощи Сары, оделась и подошла к зеркалу. За время болезни лицо ее осунулось, поражая своей скорбной бледностью и худобой, но зато глаза казались вдвое больше и сверкали еще ярче, чем прежде.
     - Только одни глаза от тебя и остались, - ворчливо сказала Сара, зашнуровывая корсаж ее платья. - В щеках надо прибавить... да и во всем остальном тоже, иначе этот младенец родится худым, как гвоздь. По тебе не скажешь, что ты ждешь ребенка. У тебя талия будто у девочки.
     - Не волнуйся, скоро все вернется. Теперь я чувствую только небольшую слабость. Какой славный дождь!
     Благодетельный дождь, сменивший невыносимую жару, оказался несколько надоедливым. Дни проходили за днями, а с неба все продолжало лить. Водяная пелена стояла над замком Шантосе. Забурлили ожившие ручьи, вновь зазеленели порыжевшие поля, а дороги превратились в реки из грязи. Но настоящий ливень хлынул в тот вечер, когда часовые на сторожевых башнях затрубили в рог во всю мощь своих легких, возвещая, что Жиль де Рэ приближается к замку своих предков.
     При звуках рога сердце Катрин едва не выскочило из груди. Несмотря на темень и хлещущий дождь, она завернулась в плотный плащ и ринулась из комнаты на галерею. Никто не обратил на нее внимания. Замок, казалось, очнулся от спячки, и жизнь в нем закипела. Всюду сновали вооруженные солдаты, служанки с ворохом праздничной одежды в руках, слуги с подсвечниками, заменявшие светильники во всех комнатах.
     Катрин проскользнула незамеченной, впрочем, в пределах замка ей было позволено ходить где вздумается.
     На сторожевой башне ветер трепал полотнища стягов, и Катрин почувствовала, что даже плащ не спасает от его бешеных порывов. Холод пронизал ее до костей, едва она поднялась наверх по узкой лестнице. На смотровой площадке не было никого, кроме часового, склонившегося над бойницами стены.
     - Далеко они? - спросила Катрин.
     Солдат вздрогнул, потому что не слышал, как она подошла.
     Струи дождя стекали по его железному шлему, лица нельзя было разглядеть, только сверкали глаза и топорщились густые усы. Он отдал честь рукой в мокрой железной перчатке, затем показал на реку.
     - Посмотрите сами, госпожа! Уже показались их штандарты.
     Катрин, в свою очередь, склонилась над огромной амбразурой. В самом деле, авангард большого отряда уже поднимался по дороге к замку. Сначала она видела только неясные тени, едва различимые в тумане, который поднимался с реки, они почти сливались с черными силуэтами деревьев. Затем разглядела штандарты, промокшие и обвислые под дождем, тусклый блеск панцирей, колыханье лошадиных грив и султанов всадников над головами пеших. Капли дождя стучали о черепичную крышу кордегардии, но на секунду их заглушил призывный голос труб. Устремляясь всем своим существом навстречу подходившему войску, Катрин тщетно пыталась найти взглядом черный панцирь и фигурку ястреба на шлеме... панцирь и шлем Арно.
     Однако было уже совсем темно, и, словно насмехаясь над ее тревогой, над ней со зловещим карканьем пролетел ворон.
     - Госпожа, - тихо проговорил солдат, - не наклоняйтесь так сильно! Вы можете упасть.
     Она улыбнулась ему, но не отошла от бойницы. Плащ ее хлопал на ветру, словно мокрый парус. Вскоре послышался стук копыт, трубы зазвучали громче, тени людей стали отчетливее, и Катрин почудилось, что измученные солдаты из последних сил выпрямились, дабы войти в замок гордой, достойной поступью, выпятив грудь и расправив плечи.
     - Вот и монсеньор Жиль! - воскликнул стоявший сзади часовой. - Смотрите, госпожа, вон его фиолетовый плащ! Он едет на Кас-Нуа, большом черном жеребце.
     В голосе солдата звучала гордость. В ту же секунду с грохотом опустился подъемный мост, раздались рукоплескания и крики радости: навстречу своему господину устремилась восторженная толпа солдат и слуг с факелами в руках. Огромный двор замка сверкал, как роскошная зала, мириадами огней, перед которыми отступили и ливень, и темнота. Часовой теперь склонялся над амбразурой так же низко, как Катрин. Он посмотрел на нее ликующим взором.
     - Наконец-то вернулся наш монсеньор! Снова настает славное времечко! Мессир Жиль суров; но зато щедр, и он любит повеселиться, не то что некоторые!
     В этом слове "некоторые" явно звучала досада и почти злоба на старого Жана де Красна, однако Катрин не обратила на это внимания. Она по-прежнему высматривала Арно. Но струи дождя заливали ей лицо, и глаза туманились, словно от слез.
     - У вас, должно быть, острый глаз, - сказала она, - вы хорошо видите людей, которые окружают вашего господина? Вы можете их назвать?
     - А как же! - сказал часовой, приосанившись. - Вон мессир Жиль де Силле, кузен монсеньера, а рядом сир де Мартинье. Это брат нашего хозяина Рене де ла Суз... Мессир де Бриквиль...
     - А вы не видите сеньора в черном панцире, с ястребом на гребне шлема?
     Солдат долго вглядывался в темноту, а затем покачал головой.
     - Нет, госпожа! Ничего подобного я не вижу! Да они уже и подошли достаточно близко, так что вы сами можете посмотреть...
     Действительно, она отчетливо видела Жиля де Рэ, гордо гарцевавшего во главе своего отряда, в фиолетовом плаще и с фиолетовым султаном на гребне шлема. Позади него ехали знатные сеньоры, и их лица были ясно видны в пляшущем свете факелов, высоко поднятых солдатами и слугами, вставшими в два ряда. От мокрой земли поднимался пар, крики радости оглашали двор, но в сердце Катрин отклика они не находили. Прислонившись к шершавому Ц камню стены, она чувствовала, как уходят силы и как душу заливает мучительная горечь. Среди этих людей не было Арно...
     Теперь она понимала, что до последней минуты надеялась увидеть его, хотя и испытывала смутные опасения при мысли, что он тоже окажется в руках Жиля де Рэ... Надеялась увидеть его насмешливую улыбку, прищур глаз, появлявшийся у него, когда он смотрел на нее... Надеялась вновь обрести надежное укрытие в его объятиях... Часовой глядел на нее с явным беспокойством.
     - Госпожа, - прошептал он, - дождь усиливается. Вы продрогли, дрожите. Вам надо вернуться к себе.
     Несмело протянув ей руку, он одновременно взялся за факел, чтобы проводить ее по темной лестнице. Слабо улыбнувшись ему, она выпрямилась.
     - Спасибо... мне нужно вернуться к себе, вы правы. Впрочем, здесь делать больше нечего.
     Ветер завывал еще сильнее, и она пошатнулась под его свирепыми порывами, так что часовому пришлось поддержать ее. Вместе они спустились по лестнице. Радостные крики, казалось, заполнили весь замок, и Катрин чувствовала, как ее охватывает тоска, которая быстро сменилась гневом. Ни секунды не останется она у этого человека, обманувшего ее доверие. Сейчас она потребует вернуть ей Готье и раскрыть ворота проклятого замка. Тогда они смогут наконец уйти и отправятся на поиски Арно... Пусть для этого потребуется вернуться в Нормандию и схватиться голыми руками с Ришаром Венаблем! Она готова на все ради спасения любимого, даже пересечь море и бесстрашно ринуться в логово англичан. Гнев ее нарастал, и она ступала все тверже. Мужество возвращалось к ней вместе с бешенством, и по последним ступеням лестницы она промчалась вихрем, оставив далеко позади часового с факелом.
     Вернувшись в свою комнату, Катрин обнаружила в ней не только Сару, но и незнакомого пажа в промокшей одежде. Очевидно, он пришел вместе с отрядом. При виде Катрин он едва заметно поклонился, и этот поклон даже при большом желании трудно было назвать почтительным.
     - Я Пуату, паж монсеньора Жиля. Он послал меня сказать вам, что желает видеть вас немедленно.
     Катрин сдвинула брови. Мальчику было на вид лет четырнадцать, и он был очень красив: темноволосый, с тонкими чертами лица, гибкий и сильный. Похоже, он был любимцем Жиля де Рэ, и его дерзкое поведение ей чрезвычайно не понравилось. Ничего не ответив, она прошла мимо него и сняла мокрый плащ, передав его Саре; затем, не удостоив Пуату взглядом, заметила пренебрежительно:
     - Не знаю, кто обучал тебя манерам, милый мой, но, судя по положению, которое занимает маршал де Рэ, у него должны быть более воспитанные слуги. Ни при дворе короля Карла, ни при дворе герцога Бургундского невежа не может рассчитывать на то, чтобы стать пажом.
     Красивое лицо мальчика вспыхнуло, а в черных глазах сверкнула ненависть. Судя по всему, он не привык к подобному обращению. Однако Катрин устремила на него властный взгляд своих фиалковых глаз, и он опустил голову, а затем нехотя преклонил колено. Катрин видела, что руки у него сжались в кулаки.
     - Монсеньор Жиль, - произнес он глухо, - послал меня просить госпожу Катрин де Брази оказать ему честь и занять место за праздничным столом, накрытым в большом зале.
     Несколько секунд Катрин смотрела на склоненную голову пажа, потом, слегка улыбнувшись, промолвила сухо:
     - Вот так будет лучше! Благодарю тебя за послушание. Что до приглашения твоего хозяина, то об этом не может быть и речи. Я не желаю занимать место за его столом. Ступай и скажи Жилю де Рэ, что госпожа Катрин де Брази ждет от него объяснений здесь, в своей комнате.
     На сей раз Пуату поднял голову и посмотрел на Катрин с нескрываемым удивлением.
     - Я должен сказать... - начал он.
     - Да, - прервала Катрин, - и немедленно! Я жду здесь твоего господина. Пора ему понять, с кем он имеет Дело.
     Ошеломленный паж поднялся и вышел, не проронив ни слова. Проводив его взглядом, Катрин посмотрела на Сару.
     - Ты приобрела врага, - сказала цыганка. - Мальчишку просто раздувает от спеси. Должно быть, это фаворит хозяина замка.
     - Что мне за дело? Я не намереваюсь искать здесь союзников. Жиль де Рэ нарушил слово. Арно нет с ним.
     - В таком случае ты правильно поступила. Он должен дать тебе объяснения... Ты думаешь, он придет?
     - Думаю, придет, - ответила Катрин.
     Действительно, через четверть часа Сара распахнула дверь перед Жилем де Рэ.
     Он уже успел переодеться. Теперь на нем был широкий плащ темно-синего бархата, чьи полы и длинные рукава с бахромой волочились по земле. На плаще были вышиты золотой, серебряной и красной нитями знаки зодиака, отчего этот знатный сеньор походил на некроманта. На указательном пальце левой руки сверкало кольцо с огромным кроваво-красным рубином. Катрин не могла не признать, что выглядит он величественно, но она заранее решила, что не поддастся никаким попыткам произвести на нее впечатление. Гордо выпрямившись в единственном кресле с высокой спинкой, предоставив тем самым гостю лишь табурет с бархатной подушкой, она холодно смотрела на маршала. На ней было черное бархатное платье, ибо она желала подчеркнуть намеренную простоту своего одеяния, более подходившего для траурной церемонии, нежели для праздничной встречи. К волосам была приколота вуаль из черного муслина, и единственным ярким пятном был золотой блеск кос, уложенных короной на голове. Сара, сцепив руки на животе и потупившись, стояла чуть позади, как благонравная служанка знатной дамы.
     Жиль де Рэ, возможно, слегка удивленный этим высокомерным приемом, низко поклонился и улыбнулся, сверкнув белыми зубами, которые казались еще более ослепительными на фоне синей бороды.
     - Вы просили меня прийти, прекрасная Катрин? Я к вашим услугам и в полном вашем распоряжении.
     Ничем не ответив ни на поклон, ни на улыбку, она сразу же бросилась в атаку.
     - Где Арно де Монсальви?
     - Так-то вы встречаете меня? Как, дорогая моя, вы не подарите мне ни единой улыбки? Ни одного приветливого слова? Отчего вы глядите на меня с такой суровостью, отчего не разомкнете уста, чтобы приветствовать самого преданного своего слугу?
     - Сначала ответьте на мой вопрос, мессир, а затем уж я буду приветствовать вас! Как случилось, что с вами нет человека, которого вы поклялись освободить и привезти сюда.
     - Я освободил Арно де Монсальви из рук Ришара де Венабля.
     Катрин не смогла сдержать вздох облегчения. Будь благословенно имя Господне! Арно больше не в плену у англичан. Но тут же тревога вернулась к ней.
     - В таком случае где же он?
     - В надежном месте.. Вы позволите мне сесть? Эта долгая скачка под дождем утомила меня.
     С этими словами он пододвинул один из табуретов поближе к креслу Катрин и уселся, расправив складки плаща так, чтобы они красиво легли. Он был, казалось, весьма доволен собой, и улыбка, словно приклеенная, не сходила с его лица. Однако черные, глубоко посаженные глаза оставались холодными и колючими.
     - Что вы называете надежным местом? Он находится при повелителе нашем короле Карле?
     Жиль де Рэ покачал головой и улыбнулся еще шире. В улыбке его явно сквозила насмешка, и это не укрылось от молодой женщины.
     - Надежным местом я называю замок Сюлли-сюр-Луар, куда я имел честь доставить его и где он ныне пребывает.
     Как ни старалась Катрин сохранять хладнокровие, но при этих словах вздрогнула.
     - В замок Ла Тремуйля? Но зачем? Что он там делает? Жиль де Рэ вытянул свои длинные ноги и стал греть над огне