воря это, Дюкатель открыл дверь, выходящую во двор, по которому он повел Марианну, в то время как Кроуфорд свернул влево, к так называемому кухонному двору, что подтверждалось сильным запахом пригорелого сала, куда выходило и обиталище консьержа.
     Следуя за провожатым, Марианна с отвращением оглядывала приземистые строения, окружавшие этот двор, с разбитыми плитками и без единого дерева, за которыми открывалась собственно тюрьма: высокие, облупившиеся, мрачные стены, прорезанные узкими зарешеченными окнами.
     Из-за них доносились какое-то ворчанье, кошмарные стоны, ужасный смех, хрип и храп, - все эти звуки опасного и гнусного человеческого сообщества, сведенного здесь преступлениями и страхом. Четыре этажа жуликов, воров, несостоятельных должников, беглых и пойманных каторжников, убийц, все, что собрано агентами полиции среди парижского сброда.
     Это не была феодальная темница подобно относительно благородному Венсену, это не была государственная тюрьма, куда сажали за политические преступления. Это был грязный застенок, где заключенные томились в невероятной тесноте.
     - Трудновато было найти ему более или менее спокойный уголок, - сообщил Дюкатель Марианне, проводя ее по лестнице, чьи кованые перила говорили, что во времена герцога Лафорса она была удобной и красивой, но сейчас ее скользкие, побитые ступеньки делали проход опасным. - Надо вам сказать, что тюрьма забита! Впрочем, она никогда не опустеет. Стойте, это здесь, - добавил он, показывая на дверь в глубокой нише.
     Через открытое консьержем окошечко проникло немного света.
     - К вам пришли, господин Бофор! - крикнул он в отверстие, прежде чем отодвинуть засов. Затем, понизив голос, обратился к Марианне:
     - Как оно ни хочется м'дам, но я могу оставить вас тут чуть меньше часа. Больше никак. Я приду за вами перед обходом.
     - Благодарю вас, этого вполне достаточно.
     Дверь открылась почти без шума, и Марианна, пробравшись внутрь, удивилась открывшемуся ее глазам зрелищу.
     Сидя по обе стороны грубо сбитого стола, двое мужчин при свете свечи играли в карты. В углу, свернувшись калачиком на одной из трех лежанок, в беспокойном сне стонал третий.
     Одним из игроков был Язон. Другим - высокий брюнет лет около тридцати пяти мощного телосложения, с правильными чертами довольно красивого лица, насмешливым ртом и черными глазами, живыми и проницательными. Увидев вошедшую женщину, он сейчас же встал, в то время как пораженный ее появлением моряк продолжал сидеть с картами в руке.
     - Марианна! - воскликнул он. - Вы? Но ведь я думал...
     - А я думаю; что тебе не помешало бы встать, дружище! - насмешливо проговорил его товарищ. - Тебя никогда не учили, что перед женщиной надо вставать?
     Молодой человек едва успел машинально подняться, как получил в свои объятия Марианну, бросившуюся ему на грудь, смеясь и плача одновременно.
     - Любовь моя! Я не могла больше вытерпеть! Мне необходимо было приехать!..
     - Что за безрассудство! Ты же выслана, может быть, тебя уже ищут...
     Он возмущался, но руки его уже обхватили молодую женщину и прижали к себе. На его лице, слишком продубленном всеми ветрами океана, чтобы несколько недель заключения могли заставить его побледнеть, голубые глаза сияли радостью, которую его рот, похоже, отказывался признать.
     Его выражение, слишком душераздирающее для такого сильного мужчины, напоминало обиженного ребенка, который ничего не ждал и которому Санта-Клаус принес груду самых красивых игрушек... Он смотрел на Марианну, не в силах выговорить ни слова, и внезапно осыпал ее пылкими поцелуями. Что касается молодой женщины, то она не противилась, закрыв глаза, умирая от счастья. Она не замечала, что держащий ее в объятиях человек очень грязный, плохо выбрит, ибо брадобрей появлялся редко в этой ужасной гостинице, и в камере стоит неприятный запах. Для нее, видимо, даже рай не мог предложить ничего лучшего.
     Стоя - один в дверях, другой у стола, - Дюкатель и заключенный затаив дыхание, в каком-то оцепенении смотрели на эту неожиданную любовную сцену. Но поскольку казалось, что у нее не будет конца, второй пожал плечами, бросил карты на стол и заявил:
     - Ясно! Я здесь лишний! Дюкатель, ты приглашаешь меня на ужин?
     - Будь уверен, парень! Прибор для тебя уже стоит!
     Этот обмен словами заставил влюбленных немедленно отпустить друг друга, и они с таким сконфуженным видом посмотрели на присутствующих, что заключенный рассмеялся.
     - Пошли! Не делайте таких рож! Любовь - это главное, а на остальное наплевать!
     Но задетая Марианна испепелила шутника взглядом и с возмущением обратилась к консьержу:
     - Неужели было необходимо заставить господина Бофора находиться в обществе людей...
     - Таких, как я? Что делать, сударыня, тюрьма набита, и выбирать не приходится! Но мы не такие уж плохие парни, не правда ли, дружище?
     - Нет, - сказал Язон, который не мог удержаться от улыбки при виде негодующей мины Марианны, - могло быть гораздо хуже! Позволь представить тебе...
     - Брось! - оборвал его заключенный. - Я и сам это сделаю. Перед вами, милая дама, подлинный галерник, как нас называют в ваших салонах, Франсуа Видок из Арраса, уже трижды приговоренный к каторге и на пути к возвращению туда! Примите уверения в совершенном почтении, как пишут в письмах! Пошли, Дюкатель! Я подыхаю с голоду.
     - А этот? - бросила разъяренная Марианна, показывая на темную массу, по-прежнему шевелившуюся на своем ложе и испускавшую невнятное ворчанье. - Вы не берете его с собой?
     - Кого? Аббата? Он вообще чокнутый, а говорит только по-испански. Он вас не стеснит! Да его и будить жалко: у него такие красивые кошмары! До скорого!
     И, сопровождаемый почти с уважением консьержем, странный заключенный, который, казалось, чувствовал себя как дома, покинул камеру, чтобы идти ужинать к своему тюремщику, словно это была самая естественная вещь в мире.
     - Вот это да! - воскликнула Марианна, с изумлением глядя, как он выходил. - Но кто этот человек?
     - Он же тебе сказал, - начал Язон, снова обнимая ее, - завсегдатай каторги, постоянно убегающий и снова попадающийся, один из тех, кого здесь называют рецидивистами.
     - Он.., убийца?
     - Нет, просто вор. Убийцей здесь считают меня! - печально сказал Язон. - Что касается его, то это забавный малый, но я ему обязан жизнью.
     - Ты?
     - Увы, да... Ты не знаешь, что это за тюрьма! Это преисподняя, населенная демонами! Все, что есть подлого, жестокого, отвратительного, заключено здесь и подчиняется единственному закону: праву сильного. Я иностранец, хорошо одет, этого достаточно, чтобы меня сразу же возненавидели! Без Франсуа меня исподтишка убили бы. Он взял меня под свое покровительство, а здесь его репутация ценится высоко. Он умеет укрощать любых хищников. Кстати, этот бедняга, что спит там, тоже обязан ему своим существованием! Можно сказать, что он великий мастер по организации побегов! Даже тюремщики уважают его, ты, впрочем, сама видела.
     Марианна понимала гораздо лучше, чем Язон это мог себе представить, какой опасности он избежал после прибытия в Лафорс. Единственная ночь, проведенная ею в тюрьме Сен-Лазар, оставила в памяти неизгладимый след, и иногда, в дурных снах, она снова видела ужасное лицо Вязальщицы, девки, которая хотела убить ее просто потому, что она было молода и красива. Ей представились ее желтые глаза, зловещая улыбка и самодельный нож, которым она так хорошо владела.
     Вдруг лежавший на убогом ложе бывший аббат с криком подпрыгнул и сел. Марианна увидела истощенное, бледное лицо с большой бородой и горящие безумием глаза, с ужасом смотревшие на нее.
     - Tranquilo! - очень быстро шепнул Язон. - Es un'amiga! <Спокойно! Это друг! (исп.)>
     Аббат покачал головой, вздохнул и покорно вновь улегся, повернувшись спиной к молодым людям.
     - Вот, - сказал Язон весело, - он больше не шевельнется! Это человек благовоспитанный, он.., но оставим все это, идем, сядь рядом со мной! Позволь насмотреться на тебя! Ты такая красивая!.. Помолчим.
     Он увлек ее к сбитой из досок лежанке, аккуратно покрытой изъеденным молью одеялом, и усадил, не отрывая от нее жадного взгляда. По правде говоря, скромное платье из цветного коленкора, наглухо закрытое и типично провинциальное, не соответствовало его восторгу, но никогда, даже когда она носила волшебные наряды и сказочные драгоценности, Язон не смотрел на нее так. Это было одновременно и восхитительно, и невероятно волнующе, так волнующе даже, что Марианна не смогла сдержаться. Она прижалась губами к колючей щеке.
     - Ведь я, собственно, пришла, чтобы поговорить! У нас так мало времени...
     - Нет! Замолчи! Я не хочу напрасно тратить эти минуты на слова, ибо подобная возможность нам, может быть, больше никогда не представится.., и я так долго молил небо позволить нам встретиться хотя бы один раз!
     Он хотел спрятать лицо у нее на шее, но встревоженная Марианна мягко оттолкнула его.
     - Что ты хочешь сказать? Почему мы не встретимся?
     Этот процесс...
     - Я не питаю никаких иллюзий относительно этого процесса, - объяснил он терпеливо, хотя испытывал чувства совершенно противоположные. - Я буду....осужден...
     - К чему? Ведь не к...
     Она не могла произнести слово, которое в этой тюрьме принимало ужасающую осязаемость. Но Язон покачал головой.
     - Вполне возможно! И даже к этому следует быть готовым... Нет, не кричи, - добавил он, быстро погасив рукой ее бурный протест. - Всегда лучше смотреть правде в глаза.
     Все доказательства против меня. Если только, что маловероятно, не найдут подлинного виновника, судьи приговорят меня к.., тому, что положено, это уж точно!
     - Но в конце концов, это бессмысленно, безумно! Но не все потеряно, Язон! Аркадиус уехал в Экс к Фуше, чтобы добыть его свидетельство. Фуше может подтвердить, в каких отношениях я была с Блэком Фишем.
     - Но он не может подтвердить, что я не убийца! Видишь ли, это дело возникло в результате сложной политической комбинации. И я оказался в ловушке.
     - Тогда надо, чтобы ваш посол защитил тебя!
     - Он этого не сделает! Он сам мне так сказал, Марианна, ибо моя защита явится причиной срыва ведущихся переговоров между президентом Медисоном и Францией об отмене континентальной блокады в отношении Соединенных Штатов. Все это.., слишком сложно для тебя...
     - Нет, - яростно бросила Марианна, - я знаю! Талейран рассказывал мне о Миланском и Берлинском декретах.
     - Какой предусмотрительный человек! - с полуулыбкой сказал Язон. - Ну хорошо, условия Франции следующие: моя страна должна добиться от Англии, с которой мы в достаточно плохих отношениях, чтобы она отменила так называемые резолюции, другими словами, ее ответные действия декретам, и, конечно, первым условием ставится, чтобы Соединенные Штаты не чинили никаких препятствий правосудию в том, что касается меня, ибо это дело с фальшивыми банкнотами очень серьезное. Герцог Кадорский так и написал Джону Армстронгу. Посол глубоко огорчен, но.., он не может ничего сделать. Он почти такой же пленник, как и я.
     Понимаешь?
     - Нет, - упрямо сказала Марианна, - я никогда не пойму, почему тебя должны принести в жертву, а ведь этот так?
     - Совершенно верно! Но если подумать о том, что моя страна вынуждена будет начать войну с Англией, чтобы доказать свою верность Наполеону, если резолюции не будут отменены, можешь представить, что жизнь не составит для меня большой ценности. И я сам не хотел бы, чтобы она продолжалась. Видишь ли, любимая, каждый служит как умеет, а я люблю мою страну больше всего в мире.
     - Больше меня, не так ли? - прошептала Марианна, готовая разрыдаться.
     Но Язон не ответил. Его руки сомкнулись вокруг молодой женщины, и он снова стал искать ее губы. Сердце его стучало так сильно, что Марианне показалось, будто оно бьется в ее груди. Она ощущала, как дрожит его большое тело, и поняла, что он больше не может смирить слишком долго сдерживаемое желание. К тому же, на мгновение отпустив ее рот, который он буквально терзал в ослеплении страсти, он простонал:
     - Умоляю тебя, моя нежная, моя сладкая!.. Может быть, это будет единственный раз. Теперь уже я прошу позволить мне любить тебя...
     Сердце Марианны застучало. Она осторожно отстранилась от него и, видя его страдальческое лицо, прошептала:
     - Сейчас, любовь моя, одну минутку.
     Тогда, вознесенная над самой собой любовью более сильной, чем скромность и стыдливость, стоя в нескольких шагах от неизвестного священника, который, повернувшись к ним спиной, то ли спал, то ли нет, не отрывая взгляда от стоявшего на коленях и напряженно смотревшего на нее Язона, Марианна стремительно сбросила на грязные плитки платье, рубашку и панталоны, затем с гордым бесстыдством отдала свое обнаженное тело в протянутые к ней руки. И грязные жесткие доски, служившие кроватью Язону, мгновенно превратились для Марианны в такое роскошное и мягкое ложе, с которым не могло сравниться никакое другое, даже то, на княжеской вилле, когда она проводила на нем одинокие ночи.
     И молодая женщина благословляла полутьму тюрьмы - ибо Язон задул свечу, и свет лупы едва проникал через оконце, - скрывавшую от ее возлюбленного багровый шрам от ожога, который ей нанес Чернышев. Ей не хотелось ни лгать ему, ни давать объяснения, могущие опорочить пылкую радость, с которой Язон обладал ею. В эти волшебные минуты, когда Марианна в исступлении поняла наконец, что значит составлять только одно тело, прошлое исчезло совершенно, равно как и грозное будущее.
     Когда некоторое время спустя дверь снова отворилась, свеча уже горела, и Марианна с помощью Язона закончила свой туалет. Но пришел не Дюкатель. На пороге остановился заключенный по имени Франсуа Видок и, лениво опершись плечом о ручку двери, бросил быстрый взгляд в сторону храпевшего, как смятая органная труба, аббата, затем с насмешливым видом посмотрел на молодых людей.
     - Вы, должно быть, великая благотворительница, сударыня! - заметил он, обращаясь к Марианне. - Вы принесли ему единственную вещь, которая могла поднять его.., гм... моральный дух!
     - Зачем вы вмешиваетесь? - отразила удар молодая женщина, тем более возмущенная, что он точно догадался.
     Она почувствовала, что покраснела до корней волос, и, верная своему старому принципу искать в гневе лучшее средство от любого замешательства, сразу вскипела:
     - Вы сами не знаете, что говорите! Единственной вещью, которая, как вы сказали, может "поднять его моральный дух", было бы признание его невиновности и как следствие - его освобождение!
     - Все мы в руце Господней! - заявил с набожным видом Видок, может быть, желая показаться серьезным. - Никто не знает, что будет завтра, и, как говорится, "терпение и труд все перетрут"!
     - И "повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить..." Вы думаете, я пришла сюда, чтобы забавляться поговорками? Язон! - воскликнула она, поворачиваясь к своему другу. - Язон, скажи ему, что ты обречен, что твоя единственная надежда только на бегство! И если он твой друг, как он утверждает, и одновременно большой мастер в части побегов, необходимо, чтобы он понял...
     Долгий наглый зевок необычного арестанта грубо положил конец призыву Марианны, которая, укротив свой порыв, испепелила его убийственным взглядом, на что он ответил, показав большим пальцем на открытую дверь:
     - Я не хотел мешать вашим радостям, но Дюкатель ждет вас, милая дама, и.., через пять минут будет обход!
     - Надо идти, Марианна, - серьезно сказал Язон, тогда как она инстинктивно прижалась к нему. - И надо быть благоразумной! Ты подарила мне.., самое большое в мире счастье! Я ни на мгновение не перестану думать о тебе. Но нам надо попрощаться.
     - Прощаться? Никогда! До свидания, в крайнем случае! Я вернусь и...
     - Нет! Это опасно, и я запрещаю тебе даже думать об этом. Ты забываешь, что ты сама ссыльная! Мне необходимо по меньшей мере быть спокойным за тебя, - Ты не хочешь снова увидеть меня? - пожаловалась она, готовая заплакать.
     Он нежно поцеловал ей кончик носа, затем глаза, губы...
     - Дурочка! Да я бы все отдал, чтобы снова увидеть тебя.., и ты осталась со мной! Но я должен проявить мудрость за двоих, хотя бы теперь, потому что дело идет о твоей жизни!
     - Не больше четырех минут! - раздался от двери голос консьержа. - Надо спешить!..
     Тогда, собрав все свое мужество, Марианна после последнего поцелуя оторвалась наконец от Язона. Она бросилась к двери, когда Видок удержал ее за руку и прошептал:
     - Вы знакомы с персидскими поэтами, сударыня?
     - Н-нет! Но...
     - Один из них написал примерно так: "Полный тоски, никогда не теряй надежду, ибо самый вкусный мозг в самых твердых костях..." Теперь бегите.
     Она нерешительно взглянула на него, затем, послав воздушный поцелуй, поспешила к Дюкателю, как медведь в клетке топтавшемуся у двери.
     - Скорей! - шепнул он, торопливо задвигая засов. - У нас не больше трех минут. Давайте руку! Бегом!
     Оба устремились к лестнице, тогда как из глубины коридоров уже доносились размеренные шаги совершавших обход жандармов. В то же время тюрьма словно пробудилась от стука тяжелых подкованных сапог. Отовсюду доносились ругательства, проклятия, ужасные крики, создававшие впечатление, что за каждой из этих грязных дверей скрывался подлинный ад. Неприятный запах, ощущавшийся уже в камере Язона, здесь стал невыносимым, и Марианна, оказавшись во дворе, с наслаждением вдохнула ночной воздух. Теперь они шли спокойно, и консьерж заметил:
     - Я думаю, что стаканчик чего-нибудь не помешает ни вам, ни мне, м'дам! Вы были просто белая, когда выходили, да и я перетрусил порядком!
     - Простите, пожалуйста! Скажите, этот... Видок действительно беглый каторжник?
     - Конечно! Надсмотрщики могут стараться изо всех сил, но никогда его не устерегут. Каждый раз он уходит у них между пальцами. Только он неисправим и опять попадается на каком-нибудь пустяке, который приводит его сюда.
     Но не бойтесь! Он не бандит, он никогда никого не убивал!
     Потом его опять посылают на каторгу. Он знает их все:
     Тулон, Рошфор, Брест. О, я думаю, это ему просто нравится. И сейчас все будет, как всегда: его отправят туда.., и он, выбрав момент, сбежит! И так и будет повторяться: тюрьма, суд, цепи и каторга, пока какому-нибудь нервному надзирателю не надоест и он не прикончит его!.. Было бы жаль, впрочем! Он неплохой парень!
     Но Марианна больше не слушала его. Она перебирала в памяти каждое слово странного заключенного. Он говорил о надежде.., и это было единственное, что ей следовало услышать, хотя Язон о ней не вспомнил. Более того, он с ужасающим спокойствием смирился с любым наказанием, раз оно пойдет на пользу его родине.
     "Он не умрет! - подумала она. - Я не хочу, чтобы его убили, и он не умрет! Если суд приговорит его к смерти, я пробьюсь к императору, и он подарит мне его жизнь".
     Только это имело значение. Даже если спасение окажется медленной смертью, которой называют каторгу. До сих пор она считала ее своеобразным преддверием ада, откуда не выходят живыми. Но этот человек. Видок, был живым доказательством противного. И она прекрасно понимала, что, если Язон будет жить, она, Марианна, посвятит всю свою жизнь избавлению его от несправедливого удара судьбы. Всеми силами она старалась теперь побороть страх и тоску. В ней не осталось ни единой клеточки, которая не принадлежала бы Язону, но отныне ее укрепляло сознание, что и Язон принадлежит ей и только ей. Потому-то никогда раньше она не испытывала такого воинственного пыла, даже когда со шпагой в руке требовала у Франсиса Кранмера удовлетворения за ее поруганную честь. Страстность старой овернской крови и непримиримое упорство крови английской, смешавшихся в ней, наделили ее всеми воинственными достоинствами тех женщин, от которых она произошла и которые оставили в истории неизгладимые следы их любви и мести: Агнесса де Вантадур, отправившаяся в крестовый поход, чтобы отомстить неверному возлюблен