алось достигнуть этих мест...
     - Если это действительно он, то сюда его привел слепой случай. Мне сказали, что он находился в лодке, а когда монахи обнаружили его, Филипп был в бессознательном состоянии. Но ведь это далеко от Лиона, а река здесь очень быстрая.
     На Роне, частично пересохшей летом, виднелись многочисленные песчаные отмели, но посередине река текла быстро, и плыть по ней сейчас практически было невозможно.
     - Нам не следует терять надежду сейчас, когда мы почти у Цели. Видите там, за башнями, около входных ворот, церковь и здания обители?
     И действительно, через какие-то полчаса путники, сдерживая коней, уже поднимались вверх по улочке, усаженной тутовыми Деревьями и ведущей к зданиям обители. Там находились кузни, риги, склады, конюшни, курятник и вход в огород. На территории им встретилась небольшая группа паломников. Некоторые из них, решив отдохнуть, присели под деревом, а послушник раздавал им хлеб и наливал холодной воды. Позже, после службы, их проводят в большой зал гостиничного двора, где они смогут провести ночь.
     По прибытии в обитель Мортимер попросил принять его юного товарища и его самого. Он сказал, что является офицером на службе у короля, и попросил разрешения поговорить с настоятелем наедине. Это разрешение он получил именно потому, что состоял на службе у короля. Мортимер объяснил Фьоре, несколько стесненной тем, что на ней была мужская одежда, что это как раз облегчало ситуацию, иначе ей пришлось бы ночевать с паломниками, а в этом виде ей легче войти в монастырь.
     - Вы будете не мадам де Селонже, а братом мессира Филиппа.., ну, скажем, рыцарем Антуаном.
     - У вас прекрасное воображение, но не совершим ли мы ошибки, ведь если король узнает...
     - Конечно, он этого не потерпит, будучи таким набожным, но скажите, как он может узнать о кратком посещении двумя путешественниками обители, находящейся на самом краю королевства?
     - А если это Филипп? - с волнением спросила Фьора. - Если он узнает меня?
     - Нам придется просто исповедоваться и просить прощения.
     Мы рискуем лишь тем, что нам назначат паломничество в Крмпостелу в качестве наказания, - успокоил ее Мортимер.
     Несмотря на свою крайнюю усталость, Фьоре, которую, к счастью, поместили, в отдельной комнатке гостиничного двора, которая сейчас пустовала, никак не удавалось заснуть. Вокруг царили тишина и спокойствие, а ночное небо, видимое в узкое окошко, казалось, было из темно-синего бархата с серебряными блестками. Она лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к малейшему шороху, отсчитывая время по звукам, доносившимся из церкви во время ночных служб. Мысль о том, что Филипп, может быть, был здесь где-то рядом, будоражила ее, и ей казалось, что эта ночь будет длиться вечно. К тому же в комнате было душно. Гостиничный двор находился рядом с кухнями и пекарней, жар от которых проникал через стены. Впервые Фьора пожалела о том, что решила переночевать в этом монастыре. Было бы в сто раз лучше провести ночь под открытым небом, под деревом или под скалой, чем в этой удушающей атмосфере.
     А когда под утро она задремала, Мортимер уже пришел будить ее. Увидев, что глаза у нее покраснели от бессонницы, он высказал свое неудовольствие.
     - Я же не виновата в том, что мне никак не удавалось заснуть! - сказала Фьора, оправдываясь.
     - Да я не сержусь на вас. Это я виноват. Мне надо было бы оставить вас в какой-нибудь гостинице, а сюда прийти одному.
     Я попрошу, чтобы вам принесли воды умыться, затем мы встретимся в трапезной, где вы должны поесть. У вас есть еще время!
     Преподобный аббат примет нас после мессы.
     Час спустя Фьора, умытая, причесанная - ни один волосок не выбивался из-под ее капюшона, - следовала вместе с шотландцем за послушником, которому было поручено проводить их" до дома настоятеля, выходившего окнами на церковную площадь. По дороге она оглядывалась вокруг, всматриваясь в каждого, кто встречался на пути, но никто из них не был похож на человека, которого она искала.
     Преклонив колено перед настоятелем обители, ей снова стало стыдно от того, что по решению Мортимера она осталась в мужской одежде. Настоятель в сутане из грубой белой ткани, подпоясанный веревкой, с тонзурой, вокруг которой седые волосы образовывали что-то вроде нимба, с худым обветренным лицом, словно выточенным из старого оливкового дерева, напоминал одного из святых или пророков, статуи которых стояли в каждой церкви. Молодая женщина почувствовала себя не в своей тарелке, особенно после того, когда он стрельнул на нее из-под бровей голубыми глазами, пронизывающими ее насквозь.
     Она молча села на табуретку, указанную ей, позволив Мортимеру объяснить, что привело их сюда. После его рассказа настоятель не сказал ни слова, молчание воцарилось в зале, в котором он их принимал, и он снова взглянул своими голубыми глазами на Фьору, которая сразу же покраснела. Непонятная тревога сдавливала ей горло, и слезы были готовы вот-вот хлынуть из глаз, ибо история, рассказанная шотландцем о спасении человека, потерявшего память, начала казаться ей абсурдной.
     - Речь, видимо, идет, конечно, о.., легенде, - - сказала она хриплым голосом, - об одной из историй, о которых так любят болтать кумушки?
     - Вы не доверяете монсеньору делла Ровере, сын мой? Зря, он сказал правду.
     - Правду?
     - Конечно! В прошлом году, накануне Рождества, наши братья действительно привели сюда человека, обнаруженного в лодке, застрявшей в камышах. Его так лихорадило, что казалось, ему не помогут никакие лекарства. Мы вернули его к жизни после многочисленных усилий, но когда он пришел в себя, стало ясно, что несчастный ничего не помнит о своем прошлом. То, что он испытал, видимо, оказалось сверх его сил.
     - Извините меня, ваше преподобие, - сказал Мортимер, - но он что-нибудь говорил о себе?
     - Говорил, но очень мало, всего несколько слов. И когда мы стали задавать ему вопросы, он не смог на них ответить.
     - Можно ли нам увидеть его? - спросила Фьора, которая больше не могла выдержать. Она снова почувствовала на себе взгляд голубых глаз, в которых прочла сострадание.
     - Нет. Это невозможно.
     - Он.., умер? - Сердце ее тоскливо сжалось.
     - Нет. Он уехал.
     - Уехал? Как? Когда?
     Она почувствовала, как Мортимер сжал ее руку, призывая к осторожности, но своим тоном приор дал понять, что его не раздражают задаваемые гостями вопросы.
     - В мае месяце этого года в город стеклось большое количество народа помолиться перед праздником Вознесения, и поэтому наш гостиничный двор, а также соседний монастырь Сен-Андре были переполнены. Эта волна паломников схлынула и унесла с собой брата, которого мы называли Иннокентий. И мы не знаем, что с ним стало.
     - Ушел!
     На лице Фьоры выразилась такая боль, что настоятель, наклонившись к ней, дотронулся до ее руки кончиками своих пальцев.
     - Не поддавайтесь отчаянию! Ведь трудно утверждать, что человек, которого вы ищете, именно он.
     - Не можете ли вы, ваше преосвященство, описать его? - спросил Мортимер, желая прийти на помощь Фьоре.
     - Мы мало обращаем внимания на внешность людей, сын мой. Что я могу вам сказать? Он был высокого роста, брюнет, в возрасте примерно тридцати пяти лет. Мы решили, что он был военным, потому что на его теле было много шрамов, как мне сказали. Но я могу позвать послушника, который ухаживал за ним. Может быть, он даст вам больше сведений?
     Как и другие послушники, он не был обязан сохранять обет молчания, к тому же молодой человек оказался словоохотливым от природы. Кроме того, ему, видимо, пришелся по душе незнакомец. Если бы страх перед настоятелем не сдерживал его, послушник бы без конца говорил о "брате Иннокентии". С его слов незнакомец был красивым молодом человеком, только мрачным и молчаливым. Однако послушник не мог сказать в точности, какого цвета были его глаза.
     - Ну что я могу сказать вам еще? Он в бреду что-то говорил, но я не мог понять что.
     - - Его преосвященство упоминал, что у него были следы ран на теле, - сказал шотландец.
     - Шрамы? О да! Я никогда не видел столько! Я даже не могу вам уточнить, где именно!
     На мгновение вернувшаяся надежда покинула сердце Фьоры.
     Филипп был, без сомнения, ранен неоднократно, но не настолько, как утверждал этот монах. Видя, что настоятель молчит, не вмешиваясь в его рассказ, послушник начал давать новые описания, после которых молодая женщина совсем сникла: брат Иннокентий был очень набожным человеком, скорее робким, любил работать в поле. Он был также...
     - Достаточно, брат мой! - прервал его настоятель. - Мне кажется, что ваш рассказ не слишком интересует наших гостей.
     Такое поведение не соответствует поведению человека, которого вы разыскиваете, не так ли?
     - Это правда, - согласилась Фьора, которой вдруг пришла в голову мысль, достойная жительницы Флоренции, где на каждом шагу встречался художник или скульптор, делающий быстрые наброски. - Есть ли в обители хоть один монах, способный нарисовать по памяти портрет этого человека?
     - Нет, никто из наших послушников не обладает подобным талантом. Единственный брат, который умеет хорошо рисовать, никогда не встречался с нашим гостем.
     Фьоре и Мортимеру не оставалось ничего больше, как поблагодарить служителей церкви и попрощаться с ними. Молодая женщина с трудом сдерживала слезы, ибо она так надеялась, что выяснится наконец, не ее ли супруга подобрали и выходили монахи.
     Они уже собирались пройти в ворота, когда послушник, казавшийся таким огорченным из-за того, что ничем не смог помочь гостям, робко поднял палец, чтобы попросить разрешения добавить еще несколько слов.
     - Что еще? - спросил настоятель с некоторым раздражением. - Мне кажется, что вы уже все сказали, брат мой?
     Тот покраснел и направился к двери, опустив голову.
     - И все же скажите, если вы что-то вспомнили, - окликнул его Мортимер. - Вдруг всплыло что-то важное.
     - Не знаю, стоит ли это вашего внимания, но этот человек, как мне кажется, любил цветы. Но он не хотел признаться в этом.
     - Почему? Разве стыдно любить цветы?
     - Я так же думал, но когда он выздоровел.., ну, скажем, почти выздоровел, он сказал мне, что цветы не говорят ему ни о чем. Однако в бреду он повторял одно и то же слово, похожее на "цветок". Он произносил его, конечно, плохо и с акцентом.
     Это было похоже на что-то вроде "фиоре, фиуре...".
     Мортимер схватил брата за плечи:
     - Фьора?
     Наступила минута молчания, и все затаили дыхание. И тут монах сказал с улыбкой:
     - Да, да, я думаю, что это было именно так! Теперь, когда вы мне сказали, почти уверен, что он произносил "фьора". Что это значит? Ведь это же название цветка, не так ли?
     - Это имя его жены! Спасибо, брат мой! Вы оказали нам неоценимую услугу, и мы вам бесконечно признательны за это.
     Фьора не могла произнести ни слова. Едва не падая с ног от усталости и пережитого волнения, она рыдала, сжав голову ручками, забыв о том, где она находится. Почувствовав чью-то руку на своем плече, она подняла заплаканное лицо и увидела ясные голубые глаза, полные сострадания.
     - Господь бог уже позаботился о нем. Он будет заботиться о нем и дальше, я в этом уверен. Не плачьте, дочь моя!
     - Значит, вы догадались?
     - Скажем так, что я вас распознал в тот момент, когда вы преклонили предо мною колени. Добавлю, что прощаю вам этот.., маскарад. Ведь вы были вынуждены прибегнуть к нему, чтобы побольше разузнать о человеке, которого мы спасли. Но вам, как вы понимаете, придется покинуть нашу обитель как можно скорее, пока кто-то еще не узнал об этом обмане. Я надеюсь, что в скором времени вы встретитесь с графом де Селонже.
     - Спасибо! Огромное спасибо!
     Она опустилась перед настоятелем на колени, взяла его руку, чтобы поцеловать ее, но не успела этого сделать, потому что тот мягко вырвал ее:
     - А теперь идите, и пусть господь бог хранит вас! Я попрошу его благословить ваши поиски, как и благословляю вас.
     Мортимер преклонил колени так же, как и Фьора. Настоятель хлопнул в ладони, подзывая послушника, который должен был проводить посетителей к выходу. Прежде чем уйти, Фьора спросила:
     - Я хотела бы кое-что оставить в дар этому дому в знак благодарности. Примете ли вы, ваше преосвященство...
     - Спасибо за ваше намерение, но передайте свой дар лучше нашей больнице. Пусть он поможет облегчить страдания несчастных больных.
     Несколько минут спустя Мортимер и Фьора покинули обитель и оказались на широкой улице, проходящей через весь город.
     - Что теперь? - спросил шотландец. - Мне кажется, что вы не хотите сразу же возвращаться домой, я не ошибся?
     - Верно. Мне надо немного отдохнуть.., и потом, мне кажется, что нам нужно поговорить. Попытаемся вообразить себе, что сделал Филипп, покидая этот город.
     - Для телесного и душевного отдыха нет ничего лучше, чем хороший постоялый двор! Следуйте за мной!

Глава 4

СЛОЖНАЯ СИТУАЦИЯ

     Вильнев-Сен-Андре не был похож на другие города, и Фьора смогла в этом убедиться, когда рядом с Мортимером поднималась вверх по улице, которую накануне едва смогла рассмотреть, поскольку монастырь находился у самой городской стены.
     С двух ее сторон стояли великолепные дворцы в окружении садов, некоторые из них были в прекрасном состоянии, другие - близки к полному разрушению.
     - Это - "ливреи" кардиналов папского двора, который пребывал в Авиньоне до начала нашего века, - объяснил Мортимер. - Это что-то вроде их загородных домов.
     - "Ливреи"? Странное название! Во Флоренции сказали бы - виллы...
     - Это потому, - продолжил шотландец, который решительно все знал, - что каждый из этих домов строился за счет денег, полученных их хозяевами за то, что они были вынуждены уступать свои дома членам священной коллегии, уступая, конечно, и звонкую монету, за многие и многие ливры.
     Некоторые из этих строений отличались строгостью линий и походили на римские дворцы, но это не были простые копии.
     Достаточно чуть изменить форму окна, вставить в цветные витражи изящно выделанный камень, посадить вьющуюся розу, которая как бы задалась целью закрыть старые раны обшарпанных стен, миртовый куст, виноград или акации с опьяняющим запахом, как классическая строгость тут же смягчалась. Апельсиновые и лимонные деревья распространяли дивный аромат. Над воротами висели каменные родовые гербы с сохранившимися следами позолоты, которая сверкала на них в былые годы.
     Крыши были уложены римской черепицей нежного розового цвета, напоминавшего нежно-розовую лужайку, раскинувшуюся под пронзительно голубым небом.
     Был торговый день. На небольшой площади, усаженной по краям платанами, резные листья которых давали желанную прохладу, в высоких головных уборах, гордо выпрямившись, сидели крестьянки, похожие на древнегреческие статуи, карауля плоские корзины с птицей и лукошки, в которых, кроме сочных оливок, были представлены все богатства окрестных полей и садов.
     Привязанные под деревьями ослики мирно ждали того часа, когда надо будет снова возвращаться домой. Веселые голоса обменивались шутками, оттуда доносились звуки песни и мелодия флейты.
     Охваченная внезапным голодом, Фьора купила кусок козьего сыра, который ей подали на виноградном листе, и гроздь сладкого винограда, которую она великодушно разделила с Мортимером.
     - Вы боитесь, что вас не покормят в трактире? - с улыбкой спросил он. - Если на кухне осталось все то, что там было во время моего прошлого приезда, вам, думаю, не придется жаловаться!
     - Не знаю почему, но я умираю от голода! А кстати, что вы здесь делали? - с любопытством спросила Фьора.
     - О, ничего особенного! - уклончиво ответил Мортимер. - Небольшое поручение от короля. Я провел здесь месяц, но не сказал бы, что это было самое неприятное время в моей жизни.
     Дальше Фьора спрашивать не стала. Внезапно под влиянием атмосферы этой провансальской земли, которая так напоминала ей ее родную Флоренцию, изнурительное бегство в поисках покоя стало превращаться в приятный отдых, во что-то, напоминающее познавательную поездку, где о времени не думаешь, а видишь лишь то, что доставляет удовольствие. Отчаянная тоска уступила место уверенности: Филипп жив! С этого времени Фьора могла позволить себе передышку.
     Под сенью собора, квадратные башни и колокольни которого, казалось, охраняли город, как наседка своих цыплят, трактир "Великий приор" смотрел на главную площадь окнами всех своих комнат, которые благоухали вербеной и другими душистыми травами. Позади дома раскинулся сад с изобилием цветущих олеандров, апельсиновых и миртовых деревьев, там росли кипарисы, сосны, кусты роз, жасмина и множество других растений, а сам сад незаметно переходил во владения аббатов из Сен-Андре. Там на холме Монто были видны руины древнего дворца кардинала Пьера Бертрана, епископа Отунского, который основал в Париже колледж с таким же названием. Этот ансамбль представлял собой одно из тех исключительных по своему воздействию на окружающих зрелищ, при которых картина природы возвышает и подчеркивает очарование произведения человеческих рук и где все соединяется, чтобы усладить зрение и привнести в душу покой.
     Пока в своем дворце кардинал принимал сильных мира сего, в трактире принимали тех, кто их сопровождал, а также делали все зависящее, чтобы как-то пополнить кухонные запасы своих соседей, князей церкви. С другой стороны, жители Авиньона охотно переходили мост Сен-Бенезет, чтобы насладиться тенью местного сада и, самое главное, деликатесами кухни, известной на двадцать лье в округе.
     Отъезд папского двора мог бы нанести непоправимый ущерб благосостоянию "Великого приора", но ничего похожего не произошло. Деловая жизнь в Авиньоне не замирала, банки и торговые дома имели здесь свои отделения, которых еще не было даже в Марселе. Авиньон оставался основным связующим звеном между морскими портами и крупнейшими ярмарками Лиона и Женевы, а Вильнев, хотя и принадлежал французскому королю, по-прежнему пользовался своим исключительным положением, что позволяло и "Великому приору" сохранить свою репутацию. Она даже выросла, потому что его владельцы, мэтр Жак и его жена Франсуаза, в совершенстве владели сложнейшим искусством принять любого человека, откуда бы он ни явился, да так, что лучше их это не сделал бы никто. Улыбка Франсуазы обезоружила бы даже капризную богатую вдову и вызвала бы чувство довольства у самого заядлого отшельника.
     Войдя в этот дом, Фьора почувствовала, как невидимая рука сняла с ее плеч гнет усталости и тревоги, который тяготил ее В последнее время, и в то время, пока Мортимер зашел на кухню, она в сопровождении слуги прошла в комнату, пол которой был выложен розовым песчаником, а белые стены выгодно подчеркивали натертую до блеска мебель и букет из пестрых цветов, поставленный у статуи Девы Марии. Умиротворяющий шум льющейся из фонтана воды проникал в открытое окно.
     Фьора сняла только обувь и плащ и тут же улеглась на застланную простынями нежно-голубого цвета постель, от которой приятно пахло хвоей и лавандой. Уснула она сразу и спала крепко.
     Так она проспала часть дня, а уже к вечеру, когда на город опустились сиреневые сумерки, она встретилась с Мортимером в большом сводчатом зале, где совершались ежедневные трапезы.
     Сидя рядом с огромным камином, в котором жарилась четверть барана, Мортимер пил белое вино, закусывая черными оливками, сладким перцем и анчоусами. На другом конце длинного дубового стола мэтр Жак сбивал яйца, сидя у стены, на которой висели гроздья прошлогоднего винограда, копченые колбасы и связки фиолетовых луковиц.
     - Ну что, - начала Фьора, - узнали вы что-нибудь?
     - Абсолютно ничего! Я думаю, что мессир Филипп отбыл с паломниками, а если это так, то как мы отличим его среди остальных? Пока вы спали, я прошелся по городу, поговорил с солдатами из тюремной охраны и задал им кое-какие вопросы.
     Все, конечно, слыхали эту историю про человека, которого приняли в монастырь,