себе взяла, рабски подражал тому, что делала его хозяйка. Он пообещал ей привезти ее в королевство мавританских султанов и держал слово, не пытаясь разбить панцирь молчания, которым окружила себя Катрин.
     Переступив ворота Санта Мария, оба путника оказались на площади, вымощенной большими круглыми булыжниками и с трех сторон окруженной домами с арками. С четвертой стороны на нее выходил сам собор. Там тоже толклись люди вокруг крестьянских лотков. Крестьяне сидели прямо на земле перед своим товаром. Вереница монахов, во весь голос тянувших песнь во славу Божию, шла в собор вслед за хоругвью, и там и сям, группами по двое, по трое, среди толпы бродили солдаты или альгвасилы.
     - Дальше есть приют для паломников - Санта Лесмес, - произнес Жосс, обернувшись к Катрин. - Хотите туда пойти?
     - Я больше не участвую в паломничестве, - сухо ответила Катрин. - А вот там я вижу постоялый двор... Поедем туда...
     И действительно, в нескольких шагах от путников, под городской крепостной стеной, в арке из почерневшего дерева, виднелась низкая дверь в постоялый двор "Трех королей". Катрин спешилась и решительно направилась туда, вслед за ней пошел и Жосс, который вел за собою на поводу обеих лошадей.
     Они уже собрались было войти на постоялый двор, когда вдруг шумная, но относительно мирная толпа словно вскипела морским прибоем и кинулась к городским воротам, издавая угрожающий рев. Этот взрыв человеческих чувств оказался таким сильным и диким, что ему удалось пробить густой туман безразличия, которым окутала себя Катрин.
     - Что это с ними? - спросила она.
     - Не знаю! Думаю, они ждали какого-то зрелища... Может быть, это король возвращается в замок...
     - Если только это... - вздохнула Катрин, которую королевские пышные празднества интересовали еще меньше, чем все остальное.
     Между тем она не вошла на постоялый двор. Медленно вернулась к воротам Санта Мария, откуда только что выехал удивительный кортеж, перед которым теперь теснилась толпа.
     Трясясь на неровных булыжниках, с трудом продвигалась вперед грубая крестьянская повозка, окруженная группою всадников с копьями. На повозке стояла клетка из больших деревянных планок, скрепленных крепкими железными охватами. А в клетке находился человек на цепи.
     Человек выглядел какой-то почти бесформенной массой. Он не мог выпрямиться во весь рост в маленькой клетке. Он сидел, спрятав голову в руки и упершись локтями в колени, стараясь защитить себя от всякой дряни, которую бросала в него со всех сторон злобная толпа, призывая смерть ему на голову. Кочерыжки, лошадиный помет, камни непрерывным дождем летели в клетку, но человек не двигался. Он был так грязен, что невозможно было понять ни настоящего цвета его волос, ни цвета кожи. Его покрывали серые от грязи лохмотья, на голове можно было разглядеть ужасный след от еще свежей раны.
     Толпа выла все с большей силой, и охрана вынуждена была применить копья, чтобы отталкивать людей, рвущихся к клетке. Пораженная, Катрин смотрела на эту картину насилия, не в силах оторвать от нее глаз. В ней волной поднялась жалость к этому несчастному, ведь он, окруженный злобной толпой, оказался в вызывающем сострадание положении.
     - Бог мой! - прошептала она, рассуждая вслух. - Что же такого сделал этот несчастный?
     - Не расходуйте зря вашу жалость, молодой господин, - заметил рядом с ней медлительный голос с сильным германским акцентом. - Это один из проклятых разбойников, которых полным-полно в горах Ока, к востоку от города... Они же кровожадные волки, воруют, грабят, жгут и заставляют своих пленников умирать в ужасных муках, если те не могут им заплатить.
     Удивленная, Катрин повернулась к человеку, который только что с ней заговорил. Это был мужчина сорока лет, с открытым и энергичным лицом, которое украшала шелковистая светлая борода и пара чистых голубых правдивых глаз. Он был крепким и высоким.
     Искренняя улыбка, с которой он на нее смотрел, понравилась Катрин.
     - Вы говорите по-французски? - спросила она.
     - Я говорю довольно плохо, простите, - произнес человек, рассмеявшись, - но понимаю очень хорошо. Меня зовут Ганс, из Кельна, и я смотритель над каменщиками и плотниками на строительстве собора, - прибавил он, показывая на леса, венчавшие здание.
     - Из Кельна? - удивилась молодая женщина. - Что же вас занесло так далеко от ваших краев?
     - Архиепископ Алонсо де Картахен, с которым я встретился в Бале, когда там шел Консилиум, вот уже три года тому назад. Но и вы тоже не испанец...
     Легкая краска покрыла щеки Катрин. Она не предвидела такого вопроса в упор и не подготовилась к ответу на него.
     - Меня... меня зовут Мишель де Монсальви, - произнесла она поспешно, стараясь соответствовать своему мужскому костюму. - Я путешествую в сопровождении моего оруженосца.
     - Говорят, что путешествия воспитывают молодежь! И, надо сказать, глаза у вас не холодные, или же просто вы новичок, ибо в этой стране ничего нет приятного. Природа здесь суровая, люди - полудикие...
     Он остановился. Толпа вдруг смолкла, и настала такая глубокая тишина, что послышались стоны, которые издавал посаженный на цепь человек в клетке.
     Вслед за всадником, одетым в черное и ехавшим на сильном андалузском коне, появился отряд альгвасилов. В свете факелов лицо черного всадника неприятно поражало неумолимой жестокостью. Медленно, среди уважительного молчания толпы, он ехал к клетке.
     - Это городской судья, алькальд по уголовным делам, дон Мартин Гомес Сальво! - прошептал Ганс, и в голосе его звучало некое опасливое уважение. - Ужасный человек! Под видимостью высокомерного и спесивого человека в нем кроется еще большая дикость, чем та, которой отличаются бандиты в горах Ока.
     На самом деле, толпа расступилась перед ним с поспешностью, которая обнаруживала страх. Альгвасилам его свиты вовсе не пришлось прибегать к работе копьями, так как народ, видимо, охотно увеличивал, насколько мог, расстояние между собой и этим опасным представителем власти.
     Все тем же ходом дон Мартин Гомес Сальво объехал вокруг клетки, потом, выхватив шпагу, ткнул острием в узника. Человек на цепи поднял голову, показав лицо, заросшее грязной бородой, на котором слиплись длинные волосы. Еще не понимая почему, Катрин вздрогнула и, словно магнитом привлеченная к нему, сделала несколько шагов.
     Среди установившейся тишины послышался голос узника:
     - Пить хочу! - лепетал он по-французски. - Пить!.. Он выкрикнул последнее слово, и его крик покрыл тот, что с непреодолимой силой вырвался из горла Катрин:
     - Готье!
     Она узнала голос своего утерянного друга, теперь она видела его лицо. Безумная радость всколыхнулась в ней, заставив даже забыть трагическое положение этого посаженного на цепь человека. Она захотела броситься к нему, но тяжелая лапа Ганса обрушилась ей на плечо, пригвоздив к месту.
     - Держитесь спокойно, ради Христа! Вы что, обезумели?
     - Это не бандит! Это мой друг!.. Оставьте меня в покое!
     - Мадам Катрин! Умоляю вас! вступил в разговор Жосс, удерживая ее за другое плечо. Ганс привскочил:
     - Мадам Катрин?
     - Да, - в гневе вскричала Катрин. - Я женщина... графиня де Монсальви! Но разве вас это как-нибудь касается?
     - Даже очень. Более того, это все меняет. И без церемоний и обходительности смотритель строительных работ Бургосского собора схватил Катрин, сунул ее себе под мышку как простой сверток, приложил широкую ручищу ей ко рту, чтобы помешать молодой женщине кричать, и таким способом унес ее к низкому дому, расположенному за стеной собора, дверь которого он просто толкнул ногой.
     - Идите за нами с лошадьми! - бросил он Жоссу, бросаясь сквозь толпу.
     Толпа не обратила никакого внимания на них. Все взгляды были обращены на алькальда и узника. Проходя через площадь, Катрин услышала, как высокий чиновник презрительным голосом отдал приказы, но она их не поняла. Она только уловила шепот удовлетворения, пробежавший по толпе, и вздох, почти сладострастный вздох, который вырвался у всех из груди. Народы всех стран похожи друг на друга, и Катрин догадалась, что алькальд, отдавая приказы, должно быть, обещал им особо приятное зрелище.
     - Что он сказал? - захотела она крикнуть, но рука Ганса душила ее. Он ее не отпускал. Войдя в широкий и темный коридор, немец обернулся к Жоссу, который вошел за ними.
     - Закройте дверь! - приказал он. - И идите сюда! Коридор выходил на внутренний двор, где громоздились каменные глыбы и под крытой галереей виднелись только начатые статуи. Подвешенный к опорному деревянному столбу чугун с огнем скудно освещал место вокруг себя, отбрасывая светлый след до истертого края древнего римского колодца, зиявшего Посреди двора. Придя туда, Ганс указал Жоссу на другой столб, где можно было привязать лошадей, и наконец отпустил Катрин, без особой мягкости поставив ее на ноги.
     - Здесь, - произнес он с удовлетворением, - вы можете кричать сколько вам захочется!
     Полузадыхаясь, красная от злости, она хотела, как разъяренная кошка, сразу же вцепиться ему в лицо, но он схватил ее за запястье и без грубости заставил ее остановиться.
     - Приказываю вам не мешать мне делать то, что я хочу! - кричала она. - Кем вы себя возомнили? Кто позволил вам обращаться со мной таким образом?
     - Только то, что вы вызвали во мне симпатию. Молодой господин или мадам Катрин! Как вам будет угодно. Если бы я дал вам волю, сейчас дюжина альгвасилов крепко связала бы вас и в этой же повозке отвезла бы в тюрьму. И вы ждали бы там столько, сколько заблагорассудится алькальду! Как бы тогда вы помогли вашему другу?
     Злость Катрин уменьшалась по мере того, как мудрые слова слетали с уст Ганса. Однако она не пожелала признаться себе, что Ганс так быстро одержал над ней победу.
     - У него не было причин сажать меня в тюрьму. Я - женщина, вам же сказали, я вовсе не жительница Кастилии, а верная подданная короля Карла Французского, да к тому же придворная дама королевы Иоланды, урожденной принцессы Арагонской... Смотрите, - сказала она, порывшись в своем кошеле и вынув оттуда гравированный изумруд королевы, - вот перстень, который она мне подарила... Вы еще сомневаетесь? Этот алькальд не сможет отказаться выслушать меня.
     - Будь вы даже королевой Иоландой, вы и тогда не могли бы быть уверенной, что выйдете живой из его когтей, тем более что в Кастилии плохо смотрят на арагонскую королевскую семью. Этот человек - свирепый дикарь. Если уж ему достается добыча, он никогда ее не отпускает. А что касается этой драгоценности, она вызовет у него только зависть и вожделение. Дон Мартин обязательно захочет ее присвоить, а вас просто-напросто бросит в тюремный ров и продержит там до дня казни вашего друга.
     - Он не посмеет! Я благородная дама и иностранка! Я же могу пожаловаться...
     - Кому? Король Хуан и его двор находятся в Толедо. Да будь они все здесь, это бы ничего не изменило. Кастильский монарх - тряпка, совсем бесхарактерный человек, и всякое решение его утомляет. Единственный человек мог бы вас благосклонно выслушать: тот, кто и есть настоящий хозяин в королевстве, - это коннетабль Альваро де Луна!
     - Так я к нему и пойду... Ганс пожал плечами, пошел за стоявшим на скамейке кувшином с вином и наполнил три чарки, которые он взял у колодца.
     - А как вы это сделаете? Коннетабль сражается на границе с Гранадой, а алькальд и архиепископ теперь хозяева города.
     - Тогда постараюсь повидаться с архиепископом... Вы же мне сказали, что именно он вас привез сюда?
     - Вот именно, монсеньор Алонсо - человек справедливый и добрый, но между ним и доном Мартином дикая ненависть. Ему будет достаточно испросить милости в отношении вашего друга, как алькальд тут же ему откажет. Поймите, у одного в руках военная сила, у другого - только монахи. Дон Мартин это прекрасно знает... и злоупотребляет этим. Ну, так посмотрим... Для начала пейте вино. Вам это нужно.
     Мягкость его тона поразила Катрин. Она подняла глаза.
     Ее взгляд встретился со взглядом этого спокойного человека, который предлагал ей вина. Незнакомый человек! Не ведь он вел себя как друг. И инстинктивно она стала доискиваться причины. Что, симпатия с первого взгляда? Да, конечно, но еще и восхищение, которое она отныне привыкла читать в глазах мужчин. Она знала свою власть, и, видимо, этот тоже не избежал того, чтобы угодить под действие ее чар.
     Машинально Катрин смочила губы в оловянной чарке.
     Терпкое, крепкое вино согрело ее и подкрепило. Она осушила чарку до последней капли и вернула ее Гансу.
     - Вот так, это сделано... Ну, так что же, посмотрим? Она проследовала за хозяином дома в низкий зал без света и огня, в нем рядами лежали матрасы с одеялами. Маленькое оконце с двумя толстыми перекладинами крест-накрест выходило на площадь. В комнате стоял сильный запах мужского пота и пыли.
     - Здесь спят рабочие, которых я привез с собой, - объяснил Ганс. - Но сейчас они все там, на площади... Вот, смотрите в окно.
     Снаружи с новой силой возобновились крики и смех.
     Катрин наклонилась. То, что она увидела, поразило ее. При помощи мощного ворота, установленного на башнях собора для подъема камней, тяжелая клетка оказалась вздернутой вдоль стены церкви и теперь висела, качаясь, на высоте четвертого этажа. Толпа собралась под ней, и люди еще пытались добросить до узника все, что попадалось им под руку... Взгляд Катрин повернулся, встретился с глазами Ганса, который следил за ней.
     - Зачем его туда подвесили?
     - Чтобы развлечь толпу. Так до момента казни толпа может развлекаться, наблюдая за страданиями узника. Ведь, само собой разумеется, ему не дадут ни пить, ни есть...
     - А когда?..
     - Казнь? Через восемь дней.
     Катрин вскрикнула от ужаса, а глаза наполнились слезами.
     - Через восемь дней? Но он же умрет раньше...
     - Нет, - скрипучим голосом произнес за ними Жосс. - Черный человек сказал, что у бандита медвежья сила и что ее вполне хватит на эти дни до казни.
     - А какую ему назначат казнь? - спросила Катрин с пересохшим горлом.
     - Зачем ей заранее говорить? - упрекнул Жосса Ганс. - Хватит с избытком и того, чтобы она это узнала в день казни.
     - Мадам Катрин умеет смотреть на вещи прямо, приятель, - сухо ответил Жосс. - Не воображай, что она позволит тебе от нее что-то скрывать!
     Потом, обернувшись к молодой женщине, он сказал:
     - Через восемь дней с него заживо сдерут кожу, а кожа этого невероятно огромного человека пойдет на создание статуи Христа. А его останки бросят в костер.
     От ужаса у Катрин встали дыбом волосы на голове. Она вынуждена была опереться о стену, прижимая руку к животу, так как почувствовала позывы к рвоте. Увидев, как она позеленела, Ганс хотел ее поддержать, но она оттолкнула его.
     - Нет. Оставьте, это сейчас пройдет...
     - Надо же тебе было ей говорить, - пробурчал немец.
     - Он прав. Жосс меня знает...
     Она рухнула на один из матрасов и обхватила голову руками. Катрин жила в безжалостное время, ужасы войны, которые она постоянно видела вокруг себя, стали ей слишком привычны, чтобы она легко могла из-за чего-то потерять голову, но то, что ей пришлось услышать, превосходило всякое воображение.
     - Что, эти люди безумцы? Или я сошла с ума? Можно ли представить такое варварство?
     - У Мавра в Гранаде можно увидеть и похуже вещи, - печально произнес Жосс. - Но, надо признать, в этой стране люди любят кровь больше, чем в других местах...
     Катрин его даже не слышала. Она повторяла, словно стараясь получше вникнуть в смысл слов: "для статуи Христа"? Разве можно допустить такую неслыханную вещь, такое богохульство?
     - В соборе уже есть статуи такого рода, - спокойно произнес смотритель строительных работ. - Но теперь надо отсюда уйти! Здесь не стоит оставаться. Здесь холодно, и мои люди вот-вот вернутся...
     Он мягко взял ее за руку, прошел с нею по внутреннему двору, они дошли до большой кухни, находившейся с другой стороны и занимавшей всю ширину дома. Там горел огонь под черным от копоти котлом, и от него шел вполне приятный запах. Старая служанка, сидя на табуретке, стоявшей у бочки, беспробудно спала, положив руки на колени и открыв рот. Кивнув головой, Ганс показал на нее, усаживая Катрин на скамье.
     - Ее зовут Уррака. Она глухая как пень. Мы можем говорить...
     Он подошел и потряс старуху, которая, раскрыв глаза, тут же обрушила на него поток слов, но вовсе не обратила внимания на двух прибывших путешественников. Она с усилием сняла котел и поставила его на стол, после чего вытащила из сундука деревянные миски и с поразительной быстротой наполнила их супом. Сделав это, старуха вернулась к бочке и опять заснула. Ганс дал миску в руки Катрин, Другую подал Жоссу и устроился рядом с ними.
     - Сначала поешьте, - посоветовал он, подталкивая миску к губам Катрин, которая, продолжая переживать, не сделала пока ни одного движения. - Ешьте. Потом все станет яснее.
     Она обмакнула губы в густой суп с мукой и свиным салом, обожглась и сделала гримасу. Поставив обратно миску на стол, она посмотрела по очереди на обоих своих спутников.
     - Мне нужно спасти Готье. Я не смогу больше жить, если дам ему погибнуть вот так гнусно и жестоко.
     Ганс спокойно продолжал есть, не отвечая. А когда закончил трапезу, оттолкнул миску, вытер рот рукавом и прошептал:
     - Мадам, не хотелось бы вам досаждать. Этот человек был, конечно, вашим слугой, может быть, вашим другом, но, бывает, люди меняются со временем, и сердца у них тоже становятся другими. Бандиты в горах Ока - это мерзкие создания, а этот человек - из их компании. Видно, его душа погрязла в преступлениях, вроде тех, которыми грешат и бандиты. Зачем рисковать жизнью ради проклятого Богом и людьми?
     - Вы не понимаете. Вы ничего не понимаете. Да как вам понять? Разве вы знаете Готье? Разве вы знаете, каким он был человеком? Так вот узнайте, мэтр Ганс во всем королевстве Франции нет лучшего сердца, более доброй души, чем у него. Всего несколько месяцев тому назад я потеряла его и знаю, что ни ради золота, ни ради собственной защиты ни за что он не изменился бы до такой степени... Лучше послушайте, потом будете судить о нем.
     В нескольких фразах она поведала немцу всю жизнь Готье: как он ее защищал, столько раз спасал, как он уехал на поиски Арно, как, наконец, он исчез в одном из пиренейских оврагов. Ганс слушал ее, не произнося ни слова.
     - Теперь понимаете? - спросила она. - Понимаете, для меня нестерпимо и просто невозможно оставить его так умирать. Да еще такой омерзительной смертью!
     Ганс некоторое время продолжал хранить молчание, машинальным жестом сгибая и разгибая пальцы. И наконец поднял голову:
     - Понял. И помогу вам.
     - А почему вы нам поможете? - с неожиданной резкостью обрезал его Жосс. - Мы вам люди незнакомые, и у вас нет причин рисковать жизнью ради чужих людей. Жизнь ведь хороша, а? Вы должны дорожить ею. Если только вы не лелеете надежды выиграть изумруд королевы...
     Ганс встал так резко, что скамья, на которой он сидел, с шумом упала. Он покраснел, и его сжатый кулак поднялся до уровня носа Жосса.
     - Ну-ка повтори, что ты сказал, дружок, и я тебе начищу рожу! Ганс из Кельна никогда не просил платы за услугу, запомни хорошенько!
     Катрин бросилась между двумя мужчинами и своей маленькой рукой мягко отстранила угрожавший кулак, на который, впрочем, Жосс смотрел с полным хладнокровием.
     - Простите, мэтр Ганс! В наши дни трудно, не правда ли, доверять первому встречному, но я вам верю. Бывают глаза, которые не обманывают, и вы бы не вели себя так, если бы таили задние мысли. Но в некотором смысле Жосс прав: зачем вам рисковать жизнью, чтобы сослужить нам службу?
     По мере того как молодая женщина говорила, лицо Ганса принимало свой обычный цвет. Когда же она закончила, немец состроил своему противнику гримасу, которую с трудом можно было принять за улыбку. Потом, вздернув плечи, заговорил:
     - Разве я знаю? Да потому, что вы мне понравились, к