иготовлениях. Княгиня Орсини  и  графиня  де
Лозарг говорили всем, что собираются вернуться во  Францию.  Большинство
их знакомых уехали из Вены в свои загородные дворцы и поместья,  поэтому
все  шло  хорошо.  Мария  Липона  была  наверху  блаженства,  видя,  как
осуществляется то, за что она боролась  уже  несколько  лет.  Она  очень
хотела присоединиться к своим подругам вместе с Леоной Камерата, принять
участие в их французской авантюре Только Мармон был очень опечален и  не
скрывал этого.
   - Боюсь, что пройдет много времени, прежде чем мы снова увидимся... -
сказал он. - Даже если император позовет меня,  боюсь,  что  французский
народ не встретит радостно герцога де Рагуза...
   - У народа Франции столь же переменчивое сердце,  как  у  хорошенькой
женщины, - возразила Фелисия. - Они влюбятся в своего Орленка, и если их
новый кумир скажет, что вас любит, то этот народ быстро забудет, что  вы
защищали Карла Десятого. Вы же знаете, что  это  ваш  единственный  шанс
когда-нибудь вернуться на родину.  И  будьте  покойны,  мы  не  позволим
Наполеону Второму забыть о том, чем он вам обязан...
   - Я в этом уверен. Но столько дней, не видя вас...
   - Думайте о том дне, когда мы увидимся! Это  позволит  вам  набраться
терпения.
   Фелисия продала некоему  еврею  с  улицы  Жозефштадт  одно  из  своих
украшений с бриллиантами и изумрудами, чтобы  покрыть  дорожные  расходы
принца и расходы на  его  устройство  в  Париже.  Это  было  уже  второе
украшение, которое она продала, и  Гортензия  боялась,  что  ее  подруга
останется ни с чем.
   - Вы же знаете, что я заранее их предназначила  на  выполнение  нашей
задачи. Наш император вернет мне все...
   - А если нас постигнет неудача?
   Фелисия рассмеялась.
   - У меня хватит средств, чтобы вернуться в Рим.
   Слава богу, Орсини еще не впали в бедность, и там  найдутся  те,  кто
меня приютит. В конце концов игра есть игра. Но, во имя неба, Гортензия,
выкиньте из головы черные мысли...
   - Вы забыли еще кое-что: у вас всегда есть Комбер  и..,  моя  дружба.
Жизнь в имении не очень светская, не очень веселая, но...
   - Не слишком веселая? После  того,  что  с  вами  там  случилось?  Вы
капризны! - И добавила, внезапно посерьезнее:
   - Вы правы. Остался Комбер, и я не забыла  о  нем.  Но  мне  хотелось
услышать это от вас...
   Видно, вспомнив о доме, Гортензия плохо спала в эту ночь. При мысли о
возвращении ею овладело волнение. Прошли долгие месяцы с  тех  пор,  как
она уехала, и ее очень тревожило молчание Жана. Пришло еще  одно  письмо
от Франсуа, но там не было ни слова о повелителе  волков,  и  Гортензия,
хорошо зная Франсуа, понимала, что Жан, по-видимому, запретил ему писать
о себе.
   Она уверилась в  этом,  когда  на  другой  день  -  бывают  же  такие
совпадения - получила очередное письмо из Комбера.  Франсуа  мало  писал
ей, но это его послание заставило  сжаться  ее  сердце:  "Возвращайтесь,
мадам  Гортензия!  Умоляю  вас!  Возвращайтесь  как  можно  скорее.  Мне
запретили вам писать. Я надеюсь еще вас  увидеть.  Надо  что-то  делать.
Только вы сами должны защитить свое счастье.., если тот, кого вы любили,
все еще составляет ваше счастье..."
   Прочитав это, Гортензия разрыдалась,  и  Фелисия,  бросив  взгляд  на
письмо, решила позволить ей выплакаться. В этих слезах изливались месяцы
тоски по родине и тревоги за своих, поэтому она решила, что ей надо дать
поплакать. Лишь спустя некоторое время она подсела к ней и обняла ее  за
плечи.
   - Еще два дня, дорогая, и мы уедем! Если этот  человек  вам  написал,
значит, еще не поздно.
   - Вы.., так думаете?
   - Я в этом уверена. Иначе бы он не писал. Он знает,  сколько  времени
потребуется письму, чтобы прибыть к вам, и  сколько  времени  надо  вам,
чтобы уехать.
   Успокойтесь, вы поспеете вовремя... Боюсь, что я, втянув  вас  в  эту
авантюру, слишком много от вас потребовала. Но я постараюсь сделать так,
чтобы все это не нанесло вам слишком большого урона...
   Спокойный и уверенный тон Фелисии унял поток слез  Гортензии,  и  она
подняла голову.
   - Что вы хотите сказать?
   - Что завтра вечером я отправляюсь в Шенбрунн с Тимуром и  Леоной,  а
вы остаетесь здесь. Если к рассвету я не вернусь, уезжайте, не ожидая  и
не  стараясь  что-либо  узнать.  Вы  отправитесь  почтовой  каретой   до
Зальцбурга, а оттуда - во Францию. Нет,  Гортензия,  не  настаивайте.  Я
приняла решение и не собираюсь его менять.
   - Вы наказываете меня за эту минуту слабости? -  с  горечью  спросила
Гортензия.
   - Я вас не наказываю, бедная глупышка! Просто  я  посчитала,  что  вы
слишком дорого  платите  за  нашу  авантюру,  даже  если  речь  идет  об
императоре. С вами останется Мармон...
   Услышав о том, какая роль ему отводится, маршал  скривился.  Мысль  о
том, что он  остается  в  компании  Гортензии,  была  ему  приятна  лишь
наполовину. Он не был согласен на второстепенную роль в этом заговоре.
   Фелисия была готова к тому, что он так  встретит  ее  предложение,  и
постаралась объяснить, в чем заключалась его роль.
   - Я отвожу вам очень важную  роль.  Если  так  случится,  что  мы  не
вернемся почему-либо, вы должны  остаться  вне  подозрений.  Вы  усадите
Гортензию в карету утром, чтобы отправить ее во Францию...
   - А вы?
   - А потом у вас появится время заняться мной.
   А она должна уехать. Да к тому же речь никогда не шла о том, чтобы вы
отправились в Шенбрунн. Нам не нужна целая дюжина людей для того,  чтобы
перелезть через стену и помочь это сделать  принцу.  Это  напоминало  бы
стадо баранов. Мы с Тимуром проникнем в парк.
   Графиня останется на страже в карете. Речь идет  всего  о  нескольких
минутах. Мы быстро вернемся.  Вот  тогда  вы  увидите  принца,  а  потом
отвезете мадам де Лозарг к Пальмире, которая будет ее  ждать.  А  теперь
решайте, как вы собираетесь себя вести, и останетесь ли вы моим  другом,
как я до сих пор считала.
   - Как будто вы не знаете, что я  никогда  не  скажу  вам  "нет"!..  Я
выполню в точности все, что вы мне поручите...
   - Именно на  это  я  и  рассчитывала!  -  заключила  Фелисия,  широко
улыбнувшись и таким образом  несколько  смягчив  свою  резкость.  Улыбка
совершила чудо, и Мармон,  легковерный,  как  всякий  влюбленный,  вдруг
увидел благорасположение там, где минуту  назад  видел  лишь  неприятную
обязанность. Оставалось лишь дождаться того самого вечера,  столь  давно
ожидаемого мига, когда их общие судьбы будут вписаны  в  новую  страницу
Истории.
   Как только стемнело, закрытая  карета,  принадлежащая  Марии  Липона,
остановилась у дворца Пальм.
   Мария должна была провести вечер с Гортензией и Мармоном. Карета  же,
в которую сели Фелисия и Тимур, снова отправилась в путь. На  облучке  в
костюме кучера и высоком сером цилиндре сидела  Леона  Камерата,  громко
щелкая  кнутом.  Из  дворца  за  ними  наблюдали  оставшиеся  дома.   Им
оставалось лишь ждать в волнении и  тревоге,  что  делало  ожидание  еще
более мучительным. Их согревала только надежда.
   Та же надежда заставляла сильнее  биться  сердце  Фелисии,  глядевшей
через окно кареты на ночные  улицы  Вены.  Если  им  повезет,  то  через
несколько минут возле нее будет сидеть принц, который согласился,  чтобы
она привела его к славе. Не может быть, чтобы ей не  повезло  во  второй
раз!
   Ночь была тихая и прохладная. Весь день стояла сильная жара, как  это
бывает в Центральной Европе, но где-то прошел дождь  и  принес  приятную
прохладу.
   Поэтому жители  города  высыпали  на  улицы,  чтобы  подышать  свежим
воздухом, напоенным ароматами скошенной травы и влажной земли. На улицах
было много  парочек.  Пробежала  группа  студентов,  напевавших  мелодию
вальса Ланнера. Вечер был прекрасен.
   Графиня Камерата, сидевшая на облучке, свистела как заправский  кучер
фиакра... Навстречу попадались другие кареты, по большей части открытые,
откуда слышался смех молодых женщин, иногда песни...
   Когда они подъехали к Шенбрунну, совсем стемнело. Ночь  была  темная,
безлунная,  однако  псевдокучер  вел  карету  очень  уверенно.   Графиня
превосходно знала окрестности дворца, знала, где  следует  остановиться,
чтобы  было  легче  перелезть  через  стену  в  том  месте,   где,   как
уговорились, их будут ждать принц и София.
   Подъехав к дворцу и его хорошо освещенной решетчатой ограде,  графиня
повернула  налево  и  въехала  на  узкую  дорогу,  идущую  вдоль  стены,
окружавшей дворцовый парк. Проехав немного, она  поставила  упряжку  под
деревья так, чтобы ее не было заметно с дороги. Можно было подумать, что
там укрылась парочка, ищущая одиночества. Тимур заранее выбрал время.
   Стража, обходившая дворцовую стену, прошла десять минут назад.
   Фелисия и Тимур вышли из кареты.  В  аллее  стояла  глубокая  тишина,
нарушаемая иногда шорохом какого-нибудь ночного зверька. Леона  Камерата
прошептала с облучка:
   - Бог вам в помощь! В случае чего свистните  три  раза.  Я  сразу  же
примчусь...
   - Все должно пройти хорошо. Принц молод, хорошо тренирован на военных
занятиях.  Перелезть  через  стену  -  не  проблема.  Тимур  может  даже
перенести его на себе. До скорого!..
   Тимур  уже  стоял  у  стены,  нагнувшись  и  скрестив  руки.  Фелисия
поставила на них ногу, и Тимур легко поднял ее и усадил на стену,  потом
сам взобрался наверх. Еще через мгновение оба спрыгнули в парк, в густую
траву, которая смягчила их падение.
   - Далеко еще? - прошептала Фелисия. - Графиня говорила, что мы совсем
близко от обелиска.
   - Она права. Я считал деревья до него от углового здания. Пойдем...
   Они  пересекли  небольшое  пространство,  густо   поросшее   высокими
деревьями, вышли на аллею, идущую вдоль беседки.
   - Смотрите, вот он, обелиск! - сказал Тимур. На фоне неба они увидели
мраморную стрелу обелиска.
   В три прыжка заговорщики оказались возле него и подошли к  небольшому
пруду у его подножия.
   - Мне кажется, мы прибыли вовремя, - сказал Тимур. - Где же...
   Он не договорил. Послышался сильный кашель, и  они  увидели  Софию  и
Франца. Но в каком виде... Эрцгерцогиня поддерживала молодого  человека,
которого сотрясал приступ кашля. Он еле шел. Фелисия и Тимур подбежали к
ним...
   - Вы здесь? - прошептала София. - Тогда,  ради  бога,  позвольте  мне
позвать кого-нибудь на помощь, чтобы увести его... Он хотел любой  ценой
прийти сюда, но я не могу позволить увезти его в таком состоянии...
   Тимур подхватил принца, усадил его возле  пруда  и,  намочив  платок,
стал протирать  ему  лоб,  ибо  принц  вот-вот  мог  упасть  в  обморок.
Прохлада, идущая от воды, немного оживила его, и он улыбнулся тому,  кто
склонился над ним.
   - Сейчас.., мне станет легче... И я.., смогу последовать завами...
   Но София отвела Фелисию в сторону.
   - Я сделала все, чтобы удержать его, - прошептала она, - но он ничего
не хотел слушать. Он очень надеется на вас и хочет уехать...
   - Но он уедет. Мы отнесем его...
   - Это невозможно. Если даже вы сможете его отнести, он все  равно  не
выдержит дороги. Вы хотите привезти во Францию его труп?
   - Мне кажется, вы  драматизируете,  Ваше  Высочество.  Приступ  кашля
вовсе не означает, что принц умирает...
   - Пожалуй.., но он недолго протянет. Я в этом уверена. Смотрите!
   Она протянула Фелисии  носовой  платок,  который  она  достала  из-за
корсажа. Глаза Фелисии уже достаточно привыкли к  темноте,  поэтому  она
увидела на белом батисте черные пятна.
   - Видите? Это кровь... И на платке, который он держит  у  рта,  тоже.
Умоляю вас: откажитесь от похищения... Вы убьете его...
   - Его убивает жизнь здесь. Разве Франция  не  излечит  его?  Она  его
любит...
   - А вы верите в то, что он туда приедет? Вот  уже  несколько  дней  я
задаю себе этот вопрос. Луи-Филипп набирает силу. Это означает, что  вам
придется воевать с ним... И он тоже... Он не дотянет до конца года, если
вы втянете его в эту авантюру. Здесь он  может  прожить  дольше..,  если
меня послушают и найдут ему  лучшего  врача.  Этот  Мальфатти  настоящий
осел. Я сделаю все, чтобы спасти его. Хотя и не очень верю в успех...
   Фелисия ответила не сразу. В  глубине  души  она  понимала,  что  все
кончено, все ее планы рухнули, но все еще цеплялась  за  свое  страстное
желание вырвать сына Наполеона из его золотой клетки.
   - Что вы хотите, чтобы я сделала? - наконец вздохнула она.
   - Вы должны ему сказать, что не все еще готово, что  нет  паспорта..,
что мадам де Лозарг больна и не может ехать. Он особенно надеется уехать
из Вены вместе с ней.., но поскольку ее  сегодня  нет  с  вами...  Надо,
чтобы вы сами ему сказали...
   - Понимаете ли вы, Ваше Высочество,  чего  вы  требуете  от  меня?  -
проговорила Фелисия дрогнувшим голосом.
   - Я понимаю.  Но  я  обращаюсь  к  вашему  сердцу  женщины.  Франц..,
обречен.
   - В таком случае ему, может быть, хотелось бы умереть на родине?
   - Да. Но можете ли вы поклясться, что он дотянет до границы?  У  меня
здесь есть хоть один шанс из миллиона его спасти. Так оставьте мне  этот
шанс!
   Фелисия  опустила   голову.   Она   понимала,   что   столкнулась   с
непреодолимым препятствием, что судьба ополчилась против него,  отправив
его отца умирать на остров, а его в Вену, полную музыки. Его  же  любила
только эта женщина, такая молодая и сильная,  но  теперь  не  скрывающая
своего отчаяния. Гордая София сейчас, не скрываясь, плакала.  И  Фелисия
могла поклясться, что она готова была броситься на колени, чтобы убедить
ее оставить ей умирающего юношу, который, вместе  с  ее  сыном,  был  ее
единственной любовью...
   - Не плачьте. Ваше Высочество, - проговорила она наконец.  -  Он  все
поймет, если вас увидит. Я сейчас поговорю с ним. Потом..,  вы  позовете
на помощь, после того как мы выберемся отсюда...
   Она медленно подошла к принцу, который, лежа на широком плече Тимура,
постепенно успокаивался.
   И  она  увидела  новое  черное  пятно  на  белом  галстуке,   который
развязывал на нем Тимур...
   - Ну что же, мадам, вы уже попрощались с эрцгерцогиней? -  проговорил
он, стараясь улыбнуться. - Мне кажется, пора.., ехать?
   - Но не сегодня, монсеньор! Я только что сказала ее высочеству...
   - Мы.., не едем? Но.., почему?
   - Мадам де Лозарг больна... Не может ехать. Лихорадка... Я не могу ее
оставить.
   - Ах!
   Он помолчал, потом  проговорил  хрипло,  голосом,  который  напоминал
шелест бумаги:
   - Вы правы. Ни за что на свете.., я не хотел бы...  никому  причинять
вред... Вы помните: я ставил такое условие в случае моего отъезда...  Ну
что ж... До следующего раза... Не так ли?
   - Да.., сир. До следующего раза...
   В волнении Фелисия упала на колени и прижалась губами  к  горящей  от
лихорадки руке  принца.  В  темноте  она  все-таки  увидела,  что  принц
улыбнулся.
   - Не надо плакать, - с бесконечной нежностью проговорил он, -  потому
что.., будет другой раз...  А  сейчас..,  я  хочу  с  вами  попрощаться,
княгиня Орсини! Лечите свою подругу, но особенно.., берегите себя..,  до
следующего раза, до нашей встречи. Вы мне.., бесконечно дороги...
   Несколько минут спустя  Фелисия  и  Тимур  перелезли  через  стену  и
услышали громкие крики о помощи эрцгерцогини.
   - Что это за шум? Что происходит? Где он?  -  лихорадочно  спрашивала
графиня Камерата, взбираясь на облучок.
   - Он не придет, Леона. И думаю, он  никогда  не  увидит  Францию.  Он
болен. Очень болен. Все кончено!
   И несгибаемая, непокорная Фелисия бросилась в карету, забилась в угол
и зарыдала,  как  маленькая  девочка,  брошенная  зимой  на  морозе.  Ей
казалось, что больше незачем жить...

***

   На другой день после обеда тяжелая карета отъехала от  дворца  Пальм,
увозя  Гортензию  и  Фелисию,  и  медленно  покатила  по  Шенкенштрассе.
Величественная фигура Тимура возвышалась на  облучке,  а  внутри  кареты
путешественницы молчали, погруженные каждая  в  свои  думы,  и  даже  не
оглянулись назад.
   Молчание Фелисии было молчанием  человека,  потерпевшего  катастрофу.
Она  уезжала  из  Австрии,  не  сумев  вырвать  отсюда  ее  драгоценного
заложника, но очевидно, что никто теперь не сумел бы этого сделать.
   Кроме смерти, которая  была  рядом  с  ним.  Но  амазонка  все  равно
чувствовала себя униженной и побежденной.
   Может быть, это продлится недолго,  ведь  она  была  из  тех  женщин,
которые не склонны долго поддаваться горю.
   Скоро, может быть, очень скоро  она  снова  ввяжется  в  какую-нибудь
битву, благо их не надо было искать.
   Были итальянские государства, жаждущие свободы  и  готовые  к  борьбе
против иностранного оккупанта...
   Была большая мечта объединения всего полуострова под одним  знаменем.
Действительно, впереди было много дел,  особенно  для  того,  кто  хочет
отдать за это жизнь. Фелисия намекнула  об  этом  Мармону,  который  при
расставании прошептал дрогнувшим голосом:
   - Итак, все кончено! Я больше  не  увижу  вас,  потому  что  путь  во
Францию мне навсегда заказан...
   - Я не француженка, и мне там нечего делать.
   Я только провожу  Гортензию,  потом  продам  свой  особняк  на  улице
Бабилон, который мне больше не нужен, и уеду в Рим. Приезжайте  туда  ко
мне, если вам больше нечего делать. Но торопитесь.  Может  быть,  я  там
долго не задержусь...
   - Куда вы собираетесь? В  какую  битву  вы  хотите  снова  ввязаться?
Видно, вы никогда не устанете сражаться, неугомонная вы женщина!
   - Такая уж я есть, друг мой! Вам надо с этим смириться.  Бог  не  дал
мне любви, но дал стремление к борьбе. Может, хоть один раз он  позволит
мне одержать победу?
   И  в  то  время,  как  перед  мысленным  взором  Фелисии  проносились
батальные  сцены,  Гортензия  мечтала  лишь  о  покое.  Ей  было  горько
сознавать, что их планы не осуществились, но еще тяжелее переживала  она
обреченность   наследника,   такого   молодого,   красивого   и    столь
несчастливого, которого она любила как брата.
   Ей оставалось лишь молиться за него,  и  она  никогда  не  перестанет
этого  делать.  Ее  горе  несколько  смягчалось  лишь   тем,   что   она
возвращается домой. Ей казалось, что ее радость возвращения  эгоистична,
ей было даже немного стыдно перед  Фелисией,  которая  застыла  в  своем
горе. Она время от времени поглядывала на  бледный  профиль  подруги  на
фоне серой обивки кареты и страдала, что ничем не может ей помочь.
   Она тоже не знала, что ее ждало в Комбере, но у нее  была  любовь,  и
это было самое верное оружие,  которым  она  могла  воспользоваться.  Во
всяком случае, ее ждал сын.., и то  спокойствие  души,  за  которое  она
больше не должна была опасаться, поскольку этот несчастный Батлер уже не
будет ей досаждать. Несколько дней тому назад доктор Хофман  приезжал  к
ним во дворец Пальм и сообщил, что ее преследователь умер.
   Молодой врач не смог спасти ее бешеного любовника, который скончался,
не приходя в сознание.
   Молодая  женщина  почувствовала  даже  некоторые  угрызения  совести,
услышав об этом, но ее успокоило то, что  тот  отошел  в  мир  иной  без
особых страданий и без памяти. Это было лучше, чем то  безумие,  которое
превращало его в дикого зверя...  Его  похоронят  в  Бретани,  куда  его
доставит его  верный  слуга  после  заупокойной  службы  во  французской
церкви. Может быть, неподалеку от зарослей  гортензий  в  его  имении  в
Дурдифе, там, где он впервые заговорил о  своей  любви  к  ней?  Но  эта
страница ее жизни была уже перевернута, и теперь Гортензия могла  думать
о нем с некоей долей сочувствия. За него тоже следовало молиться...
   Трудно было также расстаться с новыми подругами, которые оставались в
Австрии. Увидятся ли они когда-нибудь? Леона  Камерата  снова  уехала  в
свой дом с виноградником возле Кобенцля.
   - Я останусь там до тех пор, пока жив Франсуа.
   Я хочу быть ближе к нему до самого конца...
   С ней, конечно, останется Мария Липона. Вся ее жизнь была в Вене,  но
она пообещала - и это был единственный светлый мом