рме еще кто-то остался.
   Папаша Шапиу очень любил мои календари, а у меня на  будущий  год  уж
такие распрекрасные, - добавил он, поскольку  считал,  что  дело  прежде
всего.
   - Потом посмотрим! - отрезала Клеманс. - А что до Шапиу, так меня  бы
очень удивило, купи он календарь.  Ведь  его  убило  вместе  с  сыном  и
работником, когда они пытались помочь господину маркизу...
   - Как, и их тоже? Смотри ты,  сколько  покойников,  Клеманс!  Да  еще
умерших такой страшной смертью! Неудивительно, что  черт  облюбовал  эти
проклятые развалины!
   - Не понимаю, с чего бы Лозарг мог стать  проклятым  местом,  -  сухо
ответила Гортензия. - Замок и его обитатели - жертвы несчастного случая,
так что никакой чертовщины здесь нет и быть не может!
   - Это вы так говорите, госпожа графиня, не в обиду вам будь  сказано,
а я знаю, что говорю, сам видел...
   - Ну так рассказывайте! Нет, сначала поешьте!  Тогда  и  рассказ  ваш
станет понятней.
   Сенфуэн  поспешно  повиновался.  Основательно  подкрепившись  хорошим
куском пирога, он запил его стаканом вина, вытер  усы  тыльной  стороной
ладони и начал свой рассказ.
   Был уже поздний вечер, когда он, закинув короб за  спину,  отправился
по дороге, что вела через лес вниз к ущелью, туда, где возвышался старый
замок, вернее, то, что от него осталось. Сенфуэн был не робкого десятка:
слишком давно он колесил по дорогам Оверни, от Клермона до долины  Лота,
чтобы бояться случайной встречи на пустынной дороге. Он уже много прошел
днем, устал, но спешил добраться до Лозарга, где, он знал, ему  найдутся
и кров, и еда на ферме, а также благодарные слушатели.
   Пока был жив маркиз, торговец никогда не  доходил  до  самого  замка,
хозяин которого внушал ему суеверный страх,  кроме  того,  он  не  очень
ладил с Годивеллой. Она считала Сенфуэна и его собратьев  сплетниками  и
пустобрехами, чьи слова ни в коем  случае  нельзя  принимать  за  чистую
монету.
   - У этих людей вся суть в их трепливом языке, как у лисы - в  хвосте,
- охотно повторяла она.
   Вследствие этого бродячие торговцы старательно соблюдали дистанцию  и
редко, разве что  по  незнанию,  осмеливались  спускаться  по  тропинке,
ведущей к замку. Что до Сенфуэна, то это был стреляный воробей...
   Итак, он бодро шагал по направлению к ферме, уже показались  огромные
развалины, когда  он  вдруг  остановился:  сквозь  нагромождение  камней
пробивался красноватый свет, как будто где-то среди  руин  горел  огонь.
Сенфуэн некоторое время в изумлении созерцал  это  явление,  когда  ночь
прорезал долгий стон, превратившийся затем  в  вой.  Так,  должно  быть,
кричат грешники, поджариваемые  на  адских  угольях.  Потом  звук  резко
оборвался коротким всхлипом и умолк. В этот  момент  в  камнях  возникла
белая фигура, она скользнула среди обломков  и  пропала,  а  затем  стон
возобновился с новой силой.
   Торговцем овладел ужас, он был уверен,  что  перед  ним  приоткрылись
врата ада. Спотыкаясь о камни, он повернулся и бросился бежать вверх  по
тропинке, разом забыв и про свою усталость, и про тяжелую ношу.
   Кто-то, увидев его бегущим мимо деревушки Лозарг в полумиле от замка,
хотел остановить его, но бедняга, объятый ужасом, не  владел  собой.  Он
толкнул встречного и с  криком:  "Черт  поселился  в  вашем  злосчастном
замке! Вы все будете прокляты...", объятый паникой, продолжал свой  бег,
пока не споткнулся о корень дерева и не свалился полуживой  от  ужаса  и
усталости в кусты, где наконец уснул. Наутро он определил, что  оказался
на дороге в Комбер, куда он кое-как и доплелся.
   - Теперь вы знаете столько же, сколько я, - вздохнул он,  потянувшись
за кувшином с вином. - Не в обиду вам будь сказано, госпожа графиня,  но
вы носите имя безбожного места. Вам бы надо его теперь сменить...
   - Когда мне понадобится совет, Сенфуэн, я обращусь к вам. Что  же  до
того, что вам померещилось...
   - Что я видел! - с возмущением возразил бедняга. -  Видел  и  слышал.
Могу поклясться прахом покойницы матери и спасением моей души!
   -  Вы  столько  понарассказывали  всяких  историй,  что  теперь  сами
уверовали в них. К тому же вчера вечером вы очень устали.
   - Что устал, то устал, ваша правда! Просто еле жив...
   - Ну так вот, все  очень  просто:  у  вас  была  галлюцинация.  Такое
случается, когда человек очень утомлен...
   Даже  под  страхом  смерти  Гортензия  в  этот  момент  не  могла  бы
объяснить, зачем ей так необходимо было уничтожить в памяти Сенфуэна это
страшное воспоминание. Она лучше, чем кто бы то  ни  был,  знала,  каким
странным местом было их родовое гнездо, там все  могло  случиться,  даже
самое невероятное, особенно когда замок стал  могилой  такому  страшному
человеку, как маркиз. Тем не менее  она  не  могла  допустить,  чтобы  в
округе воцарился ужас, как не могла позволить, чтобы кто-то говорил ей в
лицо, что имя, которое носил ее сын, было отмечено печатью проклятия.
   Она в очередной раз наполнила стакан старика и с улыбкой сказала:
   -  Выпейте  еще  немного!  Вино  прогоняет   ночные   страхи.   Потом
отправляйтесь ночевать на ферму. Клеманс  вас  проводит,  вам  необходим
отдых. А утром после хорошего завтрака вы будете смотреть на все другими
глазами.
   - Ей-богу, госпожа графиня, я не против.  Я  и  впрямь  себя  неважно
чувствую. Так вы думаете, у меня была эта самая.., как вы сказали?
   - Галлюцинация? Конечно, я  в  этом  уверена.  О  Лозарге  уже  ходят
легенды. И, наверное, одна из них пришла вам в голову.  Как  бы  там  ни
было, мы закажем молебен...
   В сопровождении Клеманс, которая, по всей видимости, не знала, что  и
думать обо всем услышанном, Сенфуэн отправился на ферму. Стоя на пороге,
Гортензия провожала их взглядом, пока они не скрылись в утреннем тумане.
   - Ты правильно сделала, - услышала она за спиной голос Жана. -  Ни  к
чему потакать глупым слухам.
   Боюсь только, что и после хорошего сна, даже если бы ты напоила его в
стельку, ему не удастся обо всем забыть.
   - Ты слышал?
   - Все. Я был в столовой, просто не хотел показываться. Пошли, Клеманс
сейчас вернется, а нам надо поговорить.
   Они вдвоем вернулись в гостиную. Гортензия встала к камину,  протянув
озябшие руки к огню. Ей казалось, что холод пробирает ее до костей. Если
честно, она не знала, что думать о рассказе бродячего торговца.
   Жан ходил по комнате, под его мерными шагами потрескивал паркет.
   - Ты об этом думаешь? - прервала она наконец затянувшееся молчание.
   - Что думать? Этот тип пьет как сапожник. Бог знает, сколько стаканов
он пропустил, пока добрался до замка...
   - Но этот огонь.., крики...
   - Ты же сама сказала: галлюцинация, пьяный бред. Надеюсь, ты  сама-то
в это все не поверила?
   Она резко повернулась к нему:
   - А ты? Разве ты не пытаешься сейчас убедить  самого  себя?  Тебе  не
хуже моего известно, что в замке всегда происходили странные  вещи,  еще
при жизни маркиза. Почему должно быть иначе после его  смерти,  ведь  он
был далеко не святым?
   Жан подошел к Гортензии и положил руки  ей  на  плечи.  Прикосновение
больших теплых ладоней успокаивающе подействовало на молодую женщину.
   - Сердце мое, я не знаю, что там  произошло  на  самом  деле  прошлой
ночью. Лишь одно я понял: мне надо ехать туда.
   Она мгновенно насторожилась.
   - Зачем?
   - Так надо. Ты забыла, что там Годивелла? Если крики  этого  придурка
всполошили всю деревню, бог знает, что там  может  теперь  случиться!  А
вдруг Годивелле угрожает опасность.
   - Кто может желать зла Годивелле? Ее уважают на десятки лье в округе.
Не скажу, что ее любят, у нее колючий характер, но никому и в голову  не
придет причинить ей зло.
   - Откуда тебе знать? Решив поселиться на ферме, принадлежавшей Шапиу,
рядом  с  развалинами,  которые  все  считают  проклятыми   богом,   она
обособилась  от  всех.  Когда  людьми  овладевает   страх,   они   могут
превратиться в диких зверей. Кто тебе сказал, что ее не считают  немного
колдуньей? В таком случае, повторяю, ей может грозить  опасность.  Я  не
могу допустить этого.
   - Она не одна там. С ней Пьерроне.
   - Этого мало. Мальчик он крепкий и храбрый, но  что  он  сможет  один
против разъяренной толпы?
   - А сам-то ты что сможешь, ты, взрослый и сильный человек?
   - Я не просто сильный, со мной мои  волки!..  Это  лучшая  охрана,  о
которой можно мечтать.
   - Знаю.
   Гортензия  внезапно  почувствовала  себя  бесконечно   усталой.   Она
отступила на шаг, и руки Жана скользнули  по  ее  плечам  в  беспомощном
жесте.
   - Главное, я знаю, что ты всеми силами души  стремишься  уехать  жить
туда. Я надеялась, что хоть зиму ты  проведешь  со  мной.  Наша  свадьба
должна состояться на Пасху. Каноник де Комбер  специально  приедет  сюда
нас обвенчать. А до тех пор, я думала, мы будем  вместе,  так  как  снег
заметет все пути. Если ты уедешь теперь, то не вернешься больше...
   Он почти силой привлек ее к себе.
   - Что за глупость? Неужели  снег,  буря,  мороз  могут  помешать  мне
добраться до тебя? Я вернусь, моя нежная, я  буду  часто  приходить.  Но
сейчас  мне  нужно  самому  узнать,  что  там  происходит,  и   защитить
Годивеллу. Она ведь старенькая, ты забыла? Даже если она делает вид, что
это не так.
   Он поцеловал ее, и она вернула ему поцелуй,  в  котором  было  больше
отчаяния, чем нежности.
   - Хочешь, я поеду с тобой?
   - В Лозарг? Полно, Гортензия, разве ты не говорила мне, что не хочешь
больше туда возвращаться?
   Что это место внушает тебе ужас?.
   - С тобой я пойду куда угодно, хоть в самый ад, ты же знаешь...
   - Я ни секунды в этом не  сомневаюсь,  но  ни  за  что  на  свете  не
соглашусь тебя взять с собой... - Его голос  потеплел,  превратившись  в
нежный шепот, его губы почти касались уха молодой женщины:
   - Ты будешь умной девочкой и останешься здесь, в тепле и покое.
   Не забывай, что ты носишь в себе новую жизнь, бесконечно  драгоценную
для меня. Отпусти меня теперь.
   Мне не терпится увидеть Годивеллу...
   - Когда ты вернешься? - спросила она, крепко держась за  него,  злясь
на себя за то, что не смогла скрыть слез. Это были слезы горечи и вместе
с тем злости: ведь она попалась в собственную ловушку.
   - Скоро, обещаю тебе. В любом случае Рождество мы проведем вместе.  А
Рождество уже через неделю...
   Минуту спустя Жан ушел, сопровождаемый  Светлячком.  Оставшись  одна,
Гортензия упала в кресло и расплакалась. Что  из  того,  что  Жан  будет
недалеко?  Ею  овладела  беспросветная  тоска.  Что-то  подсказывало  ее
сердцу, что пройдет гораздо больше времени, нежели одна  неделя,  прежде
чем она вновь увидит любимого.
   На следующий день она получила письмо...

Глава III,
В КОТОРОЙ ДРУЖБА ВНОВЬ ВСТУПАЕТ В СВОИ ПРАВА

   В то время, в конце 1830 года, получение письма прямо на дом было еще
событием из ряда вон выходящим. Всего немногим более полугода тому назад
почтовое ведомство ввело должность сельских почтальонов. Эти  смельчаки,
проходившие ежедневно по пять лье, не могли, естественно,  навещать  вас
каждый день.
   Поэтому их приход встречал всегда самый радушный прием.
   Так было и в Комбере, когда почтальон  из  Шод-Эга,  входя  в  кухню,
бодро произнес:
   - Привет всей честной компании! Холодновато сегодня.
   Его слова побудили Клеманс незамедлительно поставить греть вино, куда
она добавила сахара и корицы.
   Потом она положила  письмо  на  поднос  и  направилась  к  Гортензии,
занятой вышиванием, в то время  как  Этьен  ползал  по  ковру,  прилагая
максимум усилий, чтобы поскорее  испачкать  чистое  платье,  только  что
надетое на него Жанеттой.
   - Это из Парижа, - заметила Клеманс.  Потом,  спохватившись,  вежливо
добавила:
   - Надеюсь, в нем добрые вести?
   - Я тоже на это надеюсь, Клеманс. Вы позаботитесь  о  Гратьене  Доза?
Почтальон для нас человек незаменимый.
   - Не беспокойтесь, мадам. На наш дом ему жаловаться не придется.
   Молодая женщина уже  сломала  красную  печать,  развернула  письмо  и
принялась разбирать подпись, так как почерк был ей  незнаком.  К  своему
величайшему удивлению, она увидела, что письмо было от  Видока,  бывшего
начальника полиции при Наполеоне и Людовике  XVIII,  в  настоящее  время
переквалифицировавшегося во владельца бумажной фабрики в Сен-Манде.
   Для нее же Видок был главным образом другом...

   "Мадам Моризе, - писал он, - дала мне ваш адрес, и я спешу поделиться
с вами сведениями, полученными от одного из бывших моих сотрудников, имя
которого я позволю себе сохранить в тайне. Этот человек сообщил мне, что
ваша подруга  графиня  Морозини  сейчас  находится  в  тюрьме,  и  я  не
колеблясь назову ее положение драматическим.
   К несчастью, я ничего не могу для нее сделать, поскольку  не  обладаю
более властью, но, думаю, вы могли бы ей  помочь,  учитывая  ту  помощь,
которую банк Гранье оказал новому правительству. Не могли бы вы приехать
сюда ? Я понимаю, что зима - не лучшее время  для  путешествий,  но  мне
также известно, что значит для вас слово "дружба". Я верю в  вас.  Мадам
Моризе присоединяется ко мне с пожеланиями всего самого наилучшего.  Она
сообщает, что ее дом всегда готов принять вас..."

   Чтобы убедиться, что она не грезит,  Гортензия  еще  раз  внимательно
перечитала письмо и почувствовала, что у нее сжалось сердце.  Фелисия  в
тюрьме?  Но  за  что  же?  Ей  грозит  опасность?  Какая?  Быть   заживо
погребенной в каземате какой-нибудь  старой  морской  крепости,  как  ее
брат? Или...
   Спрятав письмо в карман, Гортензия побежала на  поиски  Франсуа.  Она
нашла его в саду занятым корчеванием пней.
   - Когда отходит из Родеза почтовая карета? - спросила она его.
   - Сегодня в два часа. Завтра утром часам к семи они будут в Шод-Эге.
   - Будьте готовы отвезти меня в Шод-Эг, Франсуа.
   Я уезжаю в Париж. Моя самая близкая подруга в опасности. Я должна  ей
помочь. Скажите Жану, когда увидите его. Он должен будет понять это.
   - Он поймет лучше, если вы черкнете ему записочку. Мне кажется, вы на
него сердитесь, и, если честно, думаю, вы не правы.
   - Не права, что хочу прожить жизнь рядом с ним?
   Если бы он любил меня так же, как я его, этой проблемы вообще  бы  не
возникло.
   - Скорее, если бы он любил недостаточно. Жан знает, что в  этом  мире
каждому уготовано свое место, которое он должен занять, чего бы ему  это
ни стоило. - Затем, понизив голос, он добавил:
   - Вы думаете, я не любил ту, что впоследствии стала вашей матушкой?
   Я любил ее больше всего на свете  и  никогда  не  переставал  любить.
Однако я ничего не сделал, чтобы помешать ей  уехать.  Вы  отправляетесь
туда, куда вас зовет долг. Он поступил так же. Только  не  уезжайте,  не
оставив ему хотя бы несколько строчек...
   Спустя час багаж был собран, письмо написано.
   Гортензия отправлялась в Шод-Эг, где собиралась переночевать  в  доме
своих друзей Бремонов.
   Доктор и все его семейство очень ее любили и помогали ей, когда  она,
скрываясь от ярости маркиза, бежала из Лозарга. Они  бы  ни  за  что  не
простили ей, остановись она не у них,  а  на  постоялом  дворе.  Молодая
женщина  провела,  таким  образом,  приятный  вечер,  сидя  у  камина  в
окружении мадам Бремон и ее дочерей, пока сам доктор  ходил  по  городу,
навещая больных. Этот вечер был для нее кратким  отдыхом,  почти  совсем
таким же, как  когда-то,  год  назад,  передышкой  в  битве,  давшей  ей
возможность немного  отдохнуть  и  перевести  дыхание.  И  когда  наутро
Гортензия уже катила в почтовой карете  по  трудным  каменистым  дорогам
горной  Оверни,  ей  показалось,  что  время  повернуло  вспять  и   все
начиналось сызнова.
   Это впечатление не оставляло ее и четыре дня  спустя,  когда  тяжелая
карета под звуки рожков форейторов въезжала во двор почтово-пассажирской
конторы на улице Платриер. Все было, как в прошлый ее приезд,  за  двумя
исключениями: в дороге ее не сопровождал  полковник,  предложивший  свои
услуги путешественнице,  да  и  погода  была  отвратительная.  В  Париже
моросил ледяной мелкий дождь, что, впрочем, никоим образом не отражалось
на предрождественской суете, царившей в городе. Вокруг  колыхалось  море
зонтов, ставших недавно королевской  эмблемой  . Люди, согнувшись в попытке укрыть  от
дождя свертки с подарками, торопились по домам.
   Гортензия с трудом отыскала экипаж, кучер которого согласился отвезти
ее в Сен-Манде. Путь предстоял длинный,  к  тому  же  начинало  темнеть.
Из-за дождя экипажи были нарасхват. Но  ей  в  конце  концов  улыбнулась
удача в лице старого кучера кабриолета.
   - Я собираюсь в Пикпюс, пора ставить упряжку в сарай, милая  дамочка.
А ваш Сен-Манде - это совсем в другую  сторону,  но  если  вы  прибавите
чуток на обратный путь... Экипаж-то у меня новехонький, только о лошадке
этого уже не скажешь. Мне-то дождь нипочем, а вот ее надо пожалеть...
   В итоге через три четверти часа кабриолет доставил путешественницу  к
калитке сада мадам Моризе; сквозь голые ветки  деревьев  светились  окна
первого этажа.
   Гортензия  улыбнулась  при  виде  этой  картины.  Маленький  домик  в
Сен-Манде  когда-то  послужил  для  нее  и   маленького   Этьена   самым
приветливым убежищем, и она искренне была рада вновь оказаться здесь.
   На  надтреснутый  звук  колокольчика  на  крыльце  возникла  служанка
Онорина:
   - Кто там?
   - Мадам де Лозарг, моя добрая Онорина.  Доложите,  пожалуйста,  вашей
хозяйке, не...
   Она  не  успела  договорить,  как  на  крыльцо   выбежала   маленькая
кругленькая дама в черном шелковом платье и чепце из белых кружев.
   - Ну я же говорила, что это она!  -  вскричала  мадам  Моризе,  сунув
Онорине огромный, размером с палатку, зонтик. - Я видела ее во сне...
   Мгновение спустя путешественница очутилась в  объятиях  милой  старой
дамы, которая, отдавая Онорине массу  самых  противоречивых  приказаний,
помогла  ей  освободиться  от  манто,  снять  шляпу.  Укутав   Гортензию
кашемировой шалью, хозяйка повела ее  в  свою  крошечную  гостиную,  где
усадила в удобное кресло поближе к огню, пылавшему в камине. Следом, как
по   мановению   волшебной   палочки,   появился   поднос    с    чашкой
свежезаваренного чая и горкой тартинок с медом и вареньем.
   Гортензия с  удовольствием  отдалась  после  трудностей  и  неудобств
долгого пути ласковым материнским заботам своей старшей  подруги.  Да  и
вся обстановка этого  дома,  казалось,  была  создана  для  того,  чтобы
принимать и отогревать несчастные сердца. Она отдыхала. Ноги,  онемевшие
после бесконечных часов, проведенных в холоде и неуюте дорожной  кареты,
понемногу  согревались,  боль  отступала.  Рассказывая  приятельнице  об
Этьене, к которому та была очень привязана, она как бы возвращалась в те
весенние дни прошлого года, когда мадам Моризе впервые вошла в ее  жизнь
и жизнь сына на счастье обоим.
   - Как я рада вновь увидеться с вами, - произнесла она наконец,  когда
поток слов мадам Моризе иссяк. - Я так часто вспоминала вас.
   - А я? С тех пор как господин Видок зашел спросить  ваш  адрес,  ваша
комната ждет вас. Я была уверена, что вы приедете.
   - Господин Видок рассказывал  вам,  что  случилось?  Он  мало  о  чем
написал мне, я только знаю, что Фелисия в тюрьме...
   - Я знаю не больше вашего. Но он  непременно  зайдет  к  нам  сегодня
вечером, поскольку он знает, что сегодня прибывает  почтовая  карета  из
Родеза. Он тоже был уверен, что вы приедете.
   - Это доказывает, что вы оба хорошо меня знаете.
   Иначе и быть не могло, я так волновалась.
   У входной двери звякнул колокольчик, прервав ее слова.
   - Должно быть, это он, -  сказала  мадам  Моризе,  поднимаясь,  чтобы
встретить гостя. - Я никого не жду в это время.
   Это  действительно  был  Видок.  Бывший  каторжник,  ставший  главным
полицейским  Франции,   пусть   и   превратившийся   ныне   в   простого
бумагозаводчика, подав в 1827 году  в  отставку,  оставался  по-прежнему
самым информированным человеком в стране. Это  уда