же подъехала к самому своду ворот... Но в этот момент решетка с мрачным скрежетом опустилась перед ними. Дон Мартин отдал приказ закрыть все ворота и обыскать город!
     Готовая упасть в обморок, Катрин закрыла глаза и обмякла, оставаясь на своем месте в повозке. Ганс прошептал у нее над ухом слова, которые прозвучали словно из глубокого сна:
     - Сохраняйте мужество, черт возьми! Сейчас не время для истерик. Надо сопротивляться. В этом наш единственный шанс!
     Ганс немедленно начал браниться с охранниками, произнося перед ними на хорошем кастильском наречии длинную и яростную речь о том, что ему предстоит работа на целый день и что ему нужно заниматься своим делом, а не торчать здесь, что ему наплевать на все эти истории и мелкие дрязги с разбойниками. Со множеством яростных жестов и слов, которым позавидовал бы и сам дон Мартин, показывая на тяжелую решетку и потом на свою повозку, Ганс пытался убедить охрану дать ему проехать. Но те, опираясь на пики так же твердо, как и на приказ алькальда, отрицательно качали головами и не желали слушать. Потеряв надежду, Ганс рухнул на скамью.
     Что же будем делать? - спросила Катрин, готовая расплакаться.
     Вконец удрученная, Катрин опустила голову, скрестила РУКИ на груди и молча принялась молиться, безразличная ко всему, что происходило вокруг нее. Между тем площадь бурлила как разъяренное море. Альгвасилы сыпали на зевак дождь ударов деревянными концами своих копий, прокладывая путь к домам. Толпа верещала как стадо свиней на бойне. В криках людей смешались боль и ярость. Повсюду начались ссоры и свалки. Люди дона Мартина обыскивали постоялые дворы, учиняя грубые допросы владельцам и постояльцам. Любой незнакомый приезжий или просто хоть сколько-нибудь подозрительный человек казался одним из тех страшных разбойников из лесов с Ока, которые, уж конечно, пробрались в город за своим сотоварищем. Страх проникал в души людей, сея в них дикую панику.
     Вдруг из-за закрытых городских ворот с другой стороны послышалась слабая песнь во славу Божию, такая знакомая Катрин; она подняла голову.
     Древняя, вековая песнь паломников, направлявшихся к могиле Иакова Компостелского! Та песнь, которую они всегда запевали, когда их угнетала усталость, та песнь, которую пела и сама Катрин, когда вместе со всеми выходила из Ле Пюи и когда они шли по пустынным дорогам Обрака. В ней проснулась надежда, показалось, что древняя песнь верующих явилась ответом Бога на ее пылкую молитву. Спрыгнув с повозки, она подбежала к решетке, вцепилась в нее руками, просовывая лицо между перекладин. Перед ней на построенном римлянами мосту стояла толпа разбитых усталостью и оборванных паломников, они старались, как могли, выпрямить усталые спины и поднять отяжелевшие головы. Впереди них, подняв глаза к небу, устремив фанатичный взгляд к облакам и высоко поднимая палку, которой он размахивал в такт песне, шел Жербер Боа...
     - Смотри! Надо же, - прошептал Жосс, тоже соскользнув с повозки и встав рядом с Катрин. - Мы встречаемся вновь.
     Но Жербер не видел своих попутчиков. Он остановился в нескольких шагах от опущенной решетки и, задрав голову кверху, на крепостную стену, где находились солдаты-наблюдатели, спросил:
     - Почему решетка закрыта? Откройте Божьим странникам.
     Потом он повторил свои слова по-испански. Один из воинов ответил ему что-то, что, видимо, содержало совет пойти куда подальше, настолько тон был пренебрежительным. И крайне неустойчивая христианская мягкость клермонца не выдержала столь грубого испытания его терпения.
     Он возвысил голос и с яростью стал бросать какие-то слова своему противнику.
     - Что он говорит? спросила Катрин.
     - Что ни один христианский город никогда не осмеливался закрывать ворот перед паломниками, идущими к Святому Иакову Компостелскому, что он и его люди измождены, что среди них есть больные, даже раненые и что им крайне необходимо добраться до приюта, ибо на них напали разбойники, что они требуют открыть ворота.
     - А что ему отвечают?
     - Что дон Мартин не хочет.
     Солдат и пастырь уже на повышенных тонах продолжали диалог. Жербер Боа всадил свой посох в землю и оперся на него в позе ожидания, а в это время вокруг него паломники попадали прямо на землю, сраженные усталостью.
     - Ну и что? - спросила Катрин у Жосса.
     - Жербер призвал на помощь архиепископа. Солдат ему ответил, что пошли за доном Мартином.
     Алькальд по уголовным делам города Бургоса не замедлил явиться. Катрин увидела его длинную черную фигуру, паучьи ноги, прошагавшие по каменной лестнице на стену. Ганс тоже сошел с повозки, не повинуясь охранникам, которые приказывали ему вернуться домой, и подошел к друзьям.
     - Может быть, здесь нам и повезет, - прошептал он. - Говорят, дон Мартин как будто сказал, что разбойники, которые набросились на паломников, может быть, те самые, из Ока, и что нужно расспросить прибывших.
     Через некоторое время действительно резкий голос дона Мартина раздался над головой у Катрин. Жербер вежливо приветствовал его, но не унял своего высокомерия. Произошел еще один обмен непонятными для молодой женщины словами, и потом вдруг тон алькальда странным образом смягчился. Ганс удивленно прошептал:
     - Он говорит, что откроет ворота перед этими святыми людьми... но мне не очень-то понравилось, что он так внезапно смягчился. Надо сказать, искусство допроса обычно не содержит большого количества оттенков у дона Мартина. Да, впрочем, пусть будет как угодно! Если только решетка откроется, нам необходимо этим воспользоваться...
     - Вас же обязательно станут преследовать, - высказала соображение Катрин. - Может быть, станут стрелять если только хоть одна стрела вас заденет, я себе этого не прощу...
     - И я себе тоже! - полусерьезно улыбнулся Ганс. - Но у нас нет выбора. Если они обнаружат того, кого мы везем, нам придется разделить судьбу этого человека. Что и говорить, взялся за гуж, не говори, что не дюж! Прислушайтесь к гомону у нас за спиной. Обыскивают все и вся. Умирать так умирать! Лично мне больше нравится умереть от стрелы, чем на костре.
     И Ганс решительно уселся на свое место, приглашая Катрин и Жосса поступить таким же образом. Только они успели занять свои места, как дон Мартин Гомес Кальво появился под сводом с отделением альгвасилов. Он с отвращением посмотрел на повозку и живо направился к ней. При виде его искаженного злостью лица Катрин почувствовала, что сейчас умрет. Он заставит отогнать в сторону повозку и немедленно ее обыскать. Она слушала резкий голос, выговаривавший Гансу, все больше проникаясь мыслью, что отныне никто не спасет ни ее саму, ни Готье, ни друзей от этого, пока голого, пустого эшафота, который мрачно ждал своей добычи.
     Но она плохо знала смотрителя строительных работ. Гневу алькальда тот противопоставил олимпийское спокойствие, объясняя, как нашептывал на ухо Катрин, переводивший ей на французский язык его слова Жосс, что ему обязательно нужно отвезти груз, вот эти камни, в Лас Хуельгас, потому что он уже опаздывал с заказанной ему коннетаблем Альваро де Луна работой. Имя хозяина Кастилии сделало свое дело. Озлобление дона Мартина стало спадать. Его острый взгляд с недоверием окинул находившихся в повозке людей. Под его изучающим взглядом Катрин оцепенела. Настал миг ужасного молчания, но наконец тонкие губы дона Мартина приоткрылись, и с них слетела коротенькая фраза. Катрин почувствовала, как за ее спиной вздрогнул Жосс. Ганс даже пальцем не пошевелил, но, заметив, как он сжал вожжи, Катрин поняла, что они должны были трогать. В это время решетка медленно стала подниматься. За повозкой и рядом с ней двигался отряд вооруженных людей. Дон Мартин прошел на мост, сделал величественный жест, приглашавший паломников идти вперед. Они с трудом поднялись с земли.
     - Едем! - прошептал Ганс. - Мы занимаем слишком много места. Подождем на мосту, пока вся колонна пройдет.
     Повозка медленно двинулась вперед, выехала из сырой тени ворот. Катрин, до сей минуты ощущавшая на груди тяжесть всех камней, из которых были сложены крепостные стены, почувствовала облегчение. Ганс встал в сторонке, чтобы пропустить паломников. Они выглядели крайне усталыми и оборванными. Переход через горы оказался для них тяжелым испытанием. Мимоходом Катрин и Жосс узнали несколько лиц. Одежда висела лохмотьями, многие были ранены. Видимо, разбойники обошлись с ними очень жестоко. Ни один из них больше не осмеливался петь.
     - Бедные люди! - прошептала Катрин. - С нами было бы то же самое!
     - Хвала Господу, нас миновала сия участь, - прошептал Жосс с удовлетворением.
     В следующий момент они стали свидетелями разразившейся драмы. Едва паломники добрались до ворот Санта Мария, солдаты окружили их и схватили.
     - Клянусь кровью Господней! - удивился Жосс. - Но... их арестовывают!
     - Дон Мартин желает задать им несколько вопросов, - ответил Ганс глухим голосом. - Он хочет убедиться, кто они, не сходя с места!
     - Это бесчестно! - воскликнула Катрин. - Что эти бедные люди могут ему сообщить? Им нужна помощь.
     - У них, например, спросят, не вернули ли себе бандиты из Ока своего сотоварища? Где бандитское логово? Нужно еще узнать, кого эти несчастные больше боятся: мести разбойников или дона Мартина!
     Катрин не отвечала. Повернувшись к городу, она с тревогой следила за перипетиями развернувшейся драмы. Большинство паломников без сопротивления дало себя связать, но нашлись и такие, кто попытался оказать сопротивление людям алькальда, и первым из них, естественно, был Жербер Боа. С повозки они услышали, как Жербер крикнул:
     - Измена! Братья, будем защищаться, так пожелал Бог!
     И сам мужественно бросился в бой со своим смешным посохом, грозя мечам и копьям солдат. Не в состоянии двинуться дальше, Катрин, Ганс и Жосс заворожено смотрели вытаращенными от ужаса глазами. По мосту длинными темными ручьями потекла кровь, переливаясь в лучах уже высоко стоявшего солнца. Грубости и жестокости кастильцев была дана свобода, и, стоя со скрещенными руками на некотором расстоянии, дон Мартин смотрел на все это, проводя языком по губам.
     Слишком неравный бой быстро закончился. Паломников усмирили в мгновение ока. Вне себя от возмущения, Катрин услышала предсмертный крик Жербера, которого ударили копьем прямо в грудь. Ему эхом вторил короткий приказ, и несчастный клермонец мгновенно полетел в реку, которая разбухла от недавних дождей. Желтый поток медленно стал относить тело. Остальных паломников затолкали в город, и решетка упала...
     Катрин со злостью подтолкнула Ганса, на которого, видимо, нашло полное одурение.
     - Быстро, едем! Дорога теперь свободна... И потом, мы, может быть, сможем его выудить.
     - Кого? - произнес Ганс, подняв на нее полный горечи взгляд.
     - Да его... Жербера Боа, которого эти презренные бросили в воду. Может быть, он еще не умер...
     Ганс послушно тронул лошадей, и повозка поехала. Дорога в Лас Хуельгас, к счастью, шла вдоль реки Арлансон. Жосе пересел с задней части повозки и оказался рядом с обоими спутниками. У него тоже было вытянутое лицо, слегка потусторонний взгляд. Он лепетал:
     - Паломники! Божьи скитальцы! Они ведь попросили приюта, им обязаны были его предоставить!
     - Я говорил вам, что здешние люди - дикари! - бросил Ганс с неожиданной резкостью. - А дон Мартин - хуже всех. Я думал, после истории с клеткой у вас не будет больше сомнений. Так вот, нужно было еще и крови пролиться на ваших глазах, чтобы вы наконец убедились в этом. Скорее бы мне закончить свои дела. Я с радостью вернусь к себе, на берег Рейна... Великая река, настоящая! Величественная, грандиозная! Ничего общего с этой грязной речушкой!
     Катрин дала ему высказаться, остудить гнев. Напряженные нервы мужественного человека нуждались в этом... Она смотрела на катившиеся рядом с ними желтые волны, стараясь увидеть тело Жербера. Вдруг она заметила его. Длинное черное тело плыло по воле мутных и грязных волн. Она выпрямилась, вытянула руку.
     - Смотрите. Вот же он! Остановимся!
     - Он мертвый! - произнес Ганс. - Зачем останавливаться?
     - Потому что он, может быть, еще жив. И даже если и умер, имеет право на то, чтобы его хотя бы похоронили по-христиански.
     Ганс пожал плечами.
     Вода здесь, в этой дикой стране, такая грязная, что сойдет и за землю. Остановимся, если вам так хочется.
     Он остановил повозку на обочине разъезженной дороги. Катрин быстро соскочила на землю. Жосс следовал за ней по пятам. Катрин кубарем слетела к Арлансону, добежала до берега на узком повороте реки, куда направлялось тело. Не раздумывая, Жосс вошел в воду, ухватился за Жербера и направил тело к берегу. С помощью Катрин он вытащил его из воды и уложил на прибрежные камни. У клермонца были закрыты глаза, губы белые и сомкнутые, но он еще слабо дышал. На груди зияла глубокая рана, но она больше не кровоточила. Жосс покачал головой:
     - Он долго не протянет. Ничего не сделаешь, мадам Катрин. Он потерял слишком много крови.
     Не отвечая, она села на землю, осторожно положила голову Жербера себе на колени. Ганс подошел к ней и, не произнося ни слова, протянул ей что-то вроде фляги из козьей кожи, которую он прицепил себе к поясу, перед тем как выйти из дома. Там было вино. Катрин смочила вином бесцветные губы несчастного. Жербер вздрогнул, открыл глаза и удивленно вперил их в молодую женщину.
     - Катрин! - пролепетал он. - Вы... тоже... мертвая... почему я вас вижу?.. Я столько думал о вас!
     - Нет. Я жива, и вы тоже живы. Не разговаривайте.
     - Мне нужно говорить. Вы правы... я чувствую, что еще жив, но это совсем ненадолго. Мне... хотелось бы... священника, чтобы не умереть с моим грехом... на душе.
     Он, цепляясь за Катрин, сделал жалкое усилие, чтобы выпрямиться. Тогда Жосс мягко встал на колени и осторожно приподнял его. Жербер посмотрел на лица, склонившиеся над ним, вздохнул:
     - Никто из вас не священник, ведь так? Катрин сделала отрицательный жест, с трудом удерживая слезы. Жербер попытался улыбнуться:
     - Тогда... вы... меня выслушаете... Катрин... Вы трое! Я вас прогнал, осудил, отправил бродить одних, без нас... потому что думал, что ненавижу вас... как ненавидел всех женщин. Но понял, что вы... не такая. Мысль о вас не оставляла меня... и дорога превратилась для меня в ад... Пить!.. Еще немного вина... Оно придает мне силы...
     Катрин осторожно дала ему попить. Ему стало плохо, но он пришел в себя, открыл глаза.
     - Я сейчас умру... и это хорошо. Я был недостоин... подойти к могиле Апостола, потому что я убил... жену. Катрин!.. Я ее убил из ревности... потому что она любила Другого. Мне хотелось убить всех женщин...
     Он замолчал, откинулся назад, и Катрин еще раз подумала, что он отошел. Но вдруг он поднял веки, которые смерть уже настойчиво смыкала. Голос его слабел, слова трудно произносились. Губы ловили воздух.
     - Простите... Нужно... простить. Мне было больно... О! Так больно... Ализия... Я ее любил. Я же мог любить...
     Последние его слова нельзя было понять. Слабая искорка жизни, которую зажгло вино в этом обескровленном теле, быстро угасла. Жербер побледнел, и казалось, что черты его как-то съежились, сжались.
     - Это конец! - прошептал Жосс.
     И это был действительно конец. Белесые губы двигались без всякого звука. Катрин почувствовала, что изможденное тело деревенело у нее на коленях в последнем спазме агонии. Потом с губ слетело слово: "Бог!.."
     Слово было только вздохом, и вздох этот был последним. Глаза закрылись навсегда. Катрин опустила тело вниз, вытерла мокрые глаза и посмотрела на Ганса. У него был вид каменного изваяния.
     - Где его хоронить?
     - Монахи Хоспиталь-дель-Реи займутся им. Мы и его положим в повозку.
     Совместными усилиями Жосс и Ганс унесли мокрый труп, заботливо обернув его в дырявый плащ паломника. Его положили на камни, которые прикрывали Готье. А тот, все так же завернутый в грубую холстину и обложенный соломой, лежал без движения. Он спал под действием прописанного Гансом мака с вином. Ганс щелкнул кнутом.
     - К счастью, дорога не длинная, - произнес он хриплым голосом.
     И на самом деле, прошло всего несколько минут, и вот уже возникли белые стены и квадратная башня мощного монастыря ордена цистерцианцев в которых виднелись только две двери.
     - Лас Хуельгас... - прошептал Ганс. - Самый благородный монастырь в Испании. Его очень давно основали король Альфонс VIII и королева Альенора Английская для дочерей из семей высокой знати. Здесь также есть кладбище для покойников из благородных семей. Но, говорят, теперь это высокое предназначение монастыря слегка забыли.
     Действительно, к великому удивлению Катрин, из окон доносились звуки музыки. Оркестр из скрипок, лютней и арф ничего не имел общего с религиозным песнопением. Под такой аккомпанемент свежий женский голос пел песнь любви прерываемую то и дело смешками. Небо стало ярко-голубого цвета, и солнечный яркий свет придал этому странному монастырю веселый вид.
     - Что это все значит? - спросила пораженная Катрин.
     - А то, что монахинь этого Лас Хуельгаса отбирают по красоте и склонности к любви, а не из соображений их знатности и набожности, - ответил Ганс с сарказмом в голосе. - Ведь король Хуан художник, он очень любит музыку, и вместе с коннетаблем, который очень неравнодушен к дамам, они здесь частые гости... и весьма приятно проводят здесь время. К тому же мы вовсе не сюда везем покойника и камни, а к старым монахам Хоспиталь-дель-Реи, которые, впрочем, довольно плохо мирятся с этим благоухающим соседством.
     Старинный монашеский приют возвышался немного поодаль и был не такой изысканно-изящный, как первый встретившийся им монастырь. Камни этого сурового дома Божьего осыпались и во многих местах угрожали вот-вот рухнуть. Паломники, направлявшиеся в Сантьяго-да-Ком-постелу, не останавливались здесь, предпочитая идти прямо в Бургос, в монастырь Санто-Лесмес. И Хоспиталь-дель-Реи медленно погружался в забвение.
     - Ремонт, который я должен там произвести, уже просто нельзя откладывать, - заметил Ганс. - Ну, вот мы к на месте!
     Он направил повозку через вход под башней, ведший прямо во внутренний двор, и уже старый брат привратник направлялся к ним с благожелательной улыбкой на пергаментном лице.
     - Мэтр Ганс! - воскликнул он. - Воистину Господь посылает вас, ведь колокольня нашей часовни угрожает каждую минуту пасть нам на голову. Как вовремя вы приехали. Пойду предупрежу преподобного аббата.
     Пока он семенил через двор, заросший бурьяном, Катрин медленно сползла с повозки.
     Когда часом позже Катрин с Жоссом выезжали из Хоспиталь-дель-Реи, настроение у них, несмотря на удачный побег, было довольно мрачное.
     Смерть Жербера еще давила душу молодой женщины. Она считала себя виновной в этой смерти. Кроме того, се очень беспокоило состояние здоровья Готье...
     После того как Ганс посовещался с аббатом, длинная фигура, завернутая в грубую холстину, была снята с повозки и положена на скамью. Нормандец пробудился от забвения после выпитых маковых зерен, открыл глаза, даже вытаращил их, но у него сразу начался странный припадок. Тело его одеревенело, а челюсти сильно сжались, да так, что зубы заскрежетали. Потом внезапно гигант скатился со скамьи и скрючился на земле в сильных конвульсиях. Наконец он впал в оцепенение, а на губах выступила белая пена. Ужаснувшись, Катрин отступила к самой стене и прилипла к ней, словно надеялась войти в нее. Ганс и Жосс, нахмурив брови, смотрели на происходившее, аббат поспешно перекрестился и исчез. Отсутствие его длилось недолго. Почти тут же он вернулся с полным ведром воды, которую одним махом вылил на раненого. За ним просеменил монашек, держа огромное кадило, распространявшее густой и удушливый дым.
     Ганс не успел помешать аббату облить холодной водой несчастного Готье. Но постарался немедленно успокоить гнев святого человека, чьи яростные гримасы не оставляли сомнений: он думал, что в больного вселился дьявол и что его нужно немедленно вы