заметил, что было видно так же, как и при закрытой, благодаря зеркалу без оловянной амальгамы.
     - Теперь я понимаю! - прошептал Ульрих. - Ну что же, пойдем.
     - Секунду! Одну секунду!
     Через зеркало он видел обоих ювелиров с двумя мужчинами, вошедшими в салон. Один из них был похож на короля.
     Схожий профиль, высокий умный лоб, чуть меньше ростом, чем король, граф Прованский был значительно полнее короля. Из-за неумеренного пристрастия к вкусному столу и обильному употреблению вина его тело, затянутое в голубую тафту со странными цветами на серебряном фоне, несмотря на молодость, было грузным. Короткие ноги с трудом носили его.
     - Ну что? Вы идете? - прошептал Ульрих.
     - Еще секунду, прошу вас! - ответил Жиль, прильнув глазами к зеркалу.
     При виде этого улыбающегося человека с любезным лицом, источающим вокруг себя удовлетворенные взгляды, его охватило сомнение. Тот ли это был человек, которого он оставил без сознания на лужайке Трианона прошлой ночью? Тот, как ему казалось, был более высокого роста, менее плотен. Но принц заговорил, и все сомнения исчезли. Да, это был он.
     - Господа, - сказал граф Прованский, - я пришел к вам как парижский зевака полюбоваться вашими сокровищами. Мне так много говорили о вашем знаменитом колье, что меня обуяла жажда взглянуть на него. Покажите же его мне.
     - Ничего нет легче, монсеньер. Мы только что доставали его из сейфа, чтобы посмотреть одну из застежек. Нам кажется, что на ней слегка подпортилась эмаль. Вашему королевскому Высочеству не надо будет ожидать. Вот оно.
     Как бы ни стремился Турнемин остаться еще на какое-то время, чтобы послушать разговор, он все-таки должен был уйти, чтобы не оказаться шпионом в глазах Винклерида.
     На цыпочках, не производя ни малейшего шума, они проследовали по коридору, который, к счастью, был устлан коврами, спустились по маленькой лестнице, открыли маленькую дверцу, очутились в маленькой темной прихожей и через другую дверь вышли во двор.
     - Вы меня поправите, если я ошибаюсь, - сказал Винклерид, взгромоздившись на своего мощного макленбуржского жеребца, - но у меня сложилось впечатление, что вы не очень любите графа Прованского.
     - Что же заставило вас предположить подобное?
     - Выражение вашего лица, когда вы на него смотрели. И затем чувство симпатии к вам. Господин Месмер, человек с чаном...
     - С чаном?
     - Да, с чаном.., большим ушатом, вокруг которого он сажает людей, чтобы их вылечить. Вы никогда не слышали о докторе Месмере?
     - Никогда!
     - Я вам расскажу. Великий человек. Так этот доктор Месмер заявляет, что если испытываешь к кому-то чувство симпатии, то понимаешь и испытываешь все, что он чувствует.
     - Ну а при чем здесь граф Прованский?
     - Очень просто. Это человек лживый и скрытный. И если я правильно угадал, вы его не любите.
     Жиль рассмеялся.
     - Винклерид, мой хороший товарищ, у меня сложилось впечатление, что мы станем большими друзьями. Я уже многим вам обязан.
     - Ничем. Вы возвращаетесь со мной в Версаль?
     - Не сегодня. У меня еще дела в Париже, именно сегодня вечером.
     - Тогда я вас оставляю. А где вы живете в Версале?
     Турнемин объяснил ему, что временно он поселен в гостиницу гвардии, но поручил своему слуге подыскать подходящее жилье, которое соответствовало бы его положению в свете и его скромному жалованью.
     - У меня есть как раз то, что вам надо, я так думаю. Как раз напротив меня есть приятный особнячок, а в нем есть свободная квартира. Если вы хотите, я займусь этим.
     - С радостью. Мы будем соседями. Я вам еще раз обязан.
     Вынув из кармана маленький блокнотик, барон написал несколько строк, вырвал листок и протянул его Жилю. Тот прочитал: "Особняк Маржон, улица Ноай в Пти-Монтрей". Хоть у барона и было плохое произношение, но писал он хорошо.
     - Вы пригласите меня на обед! - сказал он с приятной улыбкой.
     - Хорошо! Обещаю вам креветок!
     Швейцарец и бретонец по-английски обменялись рукопожатием и расстались. Первый направился к бульвару Сен-Мартен, а второй поехал по улице Вандом, чтобы выехать на улицу Нев-Сен-Жиль в Маре, где жила графиня де Ла Мотт-Валуа, осмелившаяся так походить на Жюдит.
     Это была узкая улочка, плохо вымощенная, но спокойная и пустынная. На углу стояла статуя Святого Жиля, что могло стать добрым предзнаменованием для молодого человека. Три или четыре особняка с массивными дверьми, возвышавшиеся позади стены монастыря Миним, лавочка сапожника - вот все, из чего состояла эта короткая улочка, выходящая на засаженный деревьями бульвар на месте бывших укреплений короля Людовика XIII.
     Медленным шагом проехал Жиль вдоль этой улицы, нашел дом под номером десять, высокий, приятный, скорее буржуазного, нежели аристократического вида. В высоких его окнах он смог разглядеть большие голубого шелка шторы и отражение хрустальной люстры в зеркале.
     Всадник едва проехал мимо дома, когда с противоположной стороны подъехал наемный экипаж и остановился именно у этого дома. Молодой человек повернулся в седле с безразличным видом юноши в поисках удачи и увидел прелестную ножку в шелковых туфельках цвета "блошиного животика", затем щиколотку, обтянутую ажурным чулком, затем подол платья цвета пармских фиалок. Наконец из экипажа вышла элегантная молодая женщина в экстравагантной шляпе, в которой он без труда узнал лже-Жюдит.
     При свете дня и без парика схожести было значительно меньше. Он почувствовал некоторое удовлетворение тем, что прелести его возлюбленной ни с чем не находили сходства. Ее роскошная рыжая шевелюра придавала Жюдит тот блеск, которого вовсе не было у этой женщины. Кроме того, у графини были голубые глаза, а у Жюдит они были черными с алмазными проблесками. А затем...
     В то время как он составлял перечень различий, графиня заплатила кучеру и хотела уже войти в дом, но, заметив статного всадника, который как бы с сожалением удалялся, она одарила его улыбкой, которая легко бы могла быть понятой как приглашение.
     "Не знаю, действительно ли она имеет право называться Валуа, - подумал молодой человек, слегка шокированный, - но уж очень у нее странные для светской дамы манеры."
     У него появилось желание заговорить с ней, но, подумав, что будет лучше не входить так быстро с ней в контакт, он удовольствовался на этот раз тем, что снял шляпу и, улыбкой отблагодарив, проследовал дальше. Дама вошла в дом.
     Он не отъехал далеко. Немного не доходя до Бульвара, улица Сен-Жиль раздваивалась, образуя вторую маленькую улочку, тоже выходившую на Бульвар. Он спешился там, привязал Мерлина и остался наблюдать, решив присмотреть некоторое время за домом.
     Довольно долго ничего не происходило: вышел мальчонка, подпрыгивая на одной ноге, пробежал мимо Жиля, бросив ему на ходу:
     - Хорошее местечко для подкарауливания.
     Здесь много хороших девчонок.
     - И мальчишек, которые суют свой нос не в свое дело, тоже хватает. Беги отсюда, если не хочешь, чтобы я дал тебе хорошего пинка.
     - Я просто так сказал. Приятного вечера, офицер!
     Также Жиль увидел, как прошла старая женщина с требником, в черной вуали. Она украдкой посмотрела на него и пошла своей дорогой. Он уже подумал, что напрасно теряет время и рискует быть замеченным, и хотел уже сесть в седло, как послышался звук приближающегося экипажа со стороны Бульвара. Экипаж остановился перед домом за номером десять.
     На этот раз это был черный элегантный экипаж с розой, нарисованной на дверке. Тонкие высокие колеса были выкрашены в красный цвет, сиденье кучера украшено черным бархатом. Словом, настоящий экипаж знатного господина. Из него вышел человек лет сорока, со смугловатым лицом, толстой шеей, широким носом, черными навыкате глазами. Пронзительный их взгляд не мог остаться незамеченным. Несмотря на летний зной, он был плотно закутан в широкую черную накидку, большая треугольная шляпа с красным пером была надвинута на самые брови.
     Сойдя на землю, он бросил накидку на руку, чтобы подать руку женщине в белом платье. Она выпорхнула из кареты, оттолкнула поданную ей руку со звонким смехом.
     - Я еще не слишком стара, чтобы помогать мне при выходе из кареты, друг мой. Оставьте это почтенным матронам.
     При звуке ее голоса Жиль вздрогнул и едва сдержал крик. Из-под большого платка белого муслина, покрывавшего девичью грудь, и соломенной шляпы, украшенной зелеными цветами, он увидел знакомый водопад пылающих кудрей, сверканье темных глаз, нежный профиль, сияние улыбки. В подлинности этого он уже не мог сомневаться. Это была Жюдит. Сама Жюдит, сопровождаемая незнакомцем, своей танцующей походкой входила в дом заговорщицы.
     Небо над ним разверзлось. Сердце бешено билось в груди, подобно барабану, зовущему в атаку. Он почувствовал, что его охватывает умиленное состояние радостного покоя, близкое к тому, которое он чувствовал тогда в парке Трианона.
     Но на этот раз это чувство было более чистым, более свежим. Теперь оно было окрашено в светлые тона уверенности. В следующее мгновение ему надо было сделать дикое усилие над собой, чтобы подавить желание броситься вперед, к ней. Если бы он не овладел собой, он бы ринулся на штурм этого дома, чтобы найти ту единственную в мире, которую он любил больше всего, ту, которая была, есть и всегда будет тайной вдохновительницей всех его трудов, их конечной целью, его наградой, если это будет угодно Богу. Целью, к которой всегда надо стремиться и достигнуть, наградой, которая вечно ускользает. Ведь Жюдит принадлежала к той породе женщин, которых можно сохранить лишь при условии, что их будут постоянно завоевывать, все время заслуживать их нежность и восхищение.
     Какое бы счастье испытал Жиль, если бы он высадил двери дома и вырвал мадемуазель Сен-Мелэн из-под носа у этих людей, о которых он твердо знал, что они не подходят ей. Ну, а если попытаться понять, что же здесь замышляется за этим мирным и почтенным фасадом, ему следует унять этот бездумный порыв молодости.
     Твердо решив оставаться на своем месте, хотя бы для этого нужно было провести вторую бессонную ночь, и проследить за элегантным черно-красным экипажем, куда бы он ни отправился, хоть в ад, молодой человек скрестил руки на груди и вновь принялся вести наблюдение, на этот раз уже освещенное солнечным образом увиденной девушки, ее красотой, не только не изменившейся, но ставшей более утонченной, элегантностью туалета, столь непривычного для дикарки бретонских лугов. Кем же мог быть этот человек с повадками собственника, кого она называла другом с развязной интимностью.
     Солнце уже давно закатилось. Наступила ночь, заполняя густыми тенями глубину улочки. По-прежнему не двигаясь в своем укрытии, застыв в неподвижной позе, чему он научился у индейцев и научил этому Мерлина, Жиль, ставший уже совершенно невидимым, увидел, как идет фонарщик со своей лесенкой, тот самый фонарщик, который так хорошо осведомил обо всем Понго. Потом зажглись два фонаря, подвешенные на веревке. Один почти на углу Бульвара, около почтового ящика, а другой - у статуи Святого Жиля на другом конце улицы. Середина же улицы оставалась вовсе не освещенной. фонарщик остановился возле кареты и помог зажечь кучеру фонари на карете. Кашляя, шаркая ногами, он пошел дальше. Улица стала совершенно пустынной.
     Время шло. Кое-где возникало некоторое оживление. Раздавались отдельные голоса из окон, раскрытых, чтобы вдохнуть свежести ночи и аромат лип, подрагивавших своими вершинами из-за стен монастыря. Вдали мерцали огоньки. Фасад же дома за номером десять, в который всматривался Жиль в надежде хоть что-то заметить, оставался темным и молчаливым. Единственным живым существом был кучер, дремавший на своем сиденье, с согнутой спиной, всем видом показывавший покорность людей его круга, привыкших к долгим ожиданиям.
     Наконец, когда часы Бастилии пробили половину десятого, молчаливый дом ожил. Кучер тоже проснулся. Показался слуга с фонарем, отбрасывавшим вокруг себя желтоватый свет на круглые камни мостовой, на карету, на четверых людей, среди которых Жиль без труда узнал Жюдит, сопровождавшего ее мужчину, графиню и того повесу с рыжими волосами, исполнявшего при ней обязанности секретаря.
     Прощание было коротким. Последовал обмен церемонными поклонами, но наблюдающий не смог расслышать ни единого слова. Затем девушка и ее сопровождающий сели в карету, дверь дома закрылась, и все снова стало темно. Когда карета тронулась. Жиль был уже в седле.
     Он выждал, когда карета выехала на Бульвар, повернула на улицу Святого Людовика и поехала по направлению к Королевской площади, и только тогда тронулся с места. Он рассчитывал, что шум, производимый коваными колесами кареты по булыжной мостовой, заглушит шум подков его коня.
     Стояла темная, жаркая и душная ночь, все клонилось к грозе. Следуя за огоньками фонарей кареты, он без особого труда ехал вслед за ней, но не приближался. Путешествие было долгим. Проехали улицу Святого Антония, улицу Ткачей, Мясников, затем через мост Менял выехали на улицу Пороховщиков, а через мост Святого Михаила выехали на улицу Арф, которая заканчивалась площадью Святого Михаила. Появились вершины высоких деревьев парка, высокий, покрытый черепицей купол и ощетинившиеся строительными лесами стены Люксембургского дворца, парижской резиденции мосье.
     Карета повернула и направилась к ярко освещенному фасаду Французского театра, где шло представление, не останавливаясь, проехала мимо него и сразу въехала в арку под башней, где стояли часовые в красных мундирах с золотистыми и серебряными галунами, с расшитой золотом и серебром перевязью. Это была охрана мосье, брата короля.
     Карета остановилась на короткое время у портала и проехала дальше во двор. Жиль отъехал немного, привязал Мерлина к одному из бронзовых колец, вделанных в стену, подошел к одному из часовых. Тот, увидев приближающегося офицера, поприветствовал его, хотел уже было вызвать офицера, но Жиль прервал его:
     - Не надо, я не хочу входить. Я хочу кое-что спросить.
     - К вашим услугам, господин лейтенант.
     - Тише же, тише! Я же не хочу тебя выспрашивать о каких-либо государственных секретах.
     Скажи мне, ты знаешь эту даму, которую только что привезли в черно-красной карете?
     Лицо часового расплылось в широкой улыбке, он понимающе подмигнул Жилю. Если речь шла о женщине, то это было его делом, и он понимал, почему лейтенант королевской гвардии снизошел до разговора с простым солдатом.
     - Знаю, конечно. Она живет во дворце. Это самая красивая девушка во всем дворце. Я понимаю, почему она вас интересует, господин лейтенант.
     - Так кто она?
     - Одна из двоих чтиц мадам. Она поступила на службу к принцессе около двух лет назад.
     - И как ее зовут?
     - Мадемуазель де Лятур, Жюли де Лятур. Она прекрасна, но с очень нелегким характером. Если вы вздумаете приударить за ней, господин лейтенант, то я бы посоветовал вам поостеречься. Она легка на руку, у нее острый язычок. У нее нет возлюбленного.
     Голос молодого солдата, сдобренный ярким бургундским акцентом, звучал для Жиля как приятная небесная музыка.
     - Но ведь ее сопровождал какой-то мужчина.
     Ты знаешь, кто это?
     - Не очень. Видел его два-три раза. Он приезжает к монсеньеру, затем уезжает в его карете с мадемуазель де Лятур. Я думаю, что он из провинции, а скорее - он иностранец. Уж больно странное у него имя.
     - Так он не живет во дворце?
     - Нет, конечно. И сейчас он не останется там долго. Он привез мадемуазель де Лятур, и вон его лошадь.
     - Спасибо, друг мой!
     Золотой перешел из кармана шевалье в руку солдата, удивленного таким неожиданным счастьем.
     - За это, господин лейтенант, вы можете расспрашивать обо всех живущих в доме мосье. Меня зовут Гобер, по прозвищу Барвинок.
     - Хорошо, Барвинок. Я буду об этом помнить.
     Он не хотел уезжать от жилища Жюдит, не поговорив с ней, не проникнув в окружавшую ее тайну. Это уже было что-то. Он узнал, что она состояла на службе у графини Прованской. Но почему под вымышленным именем? Может, из-за опасности со стороны братьев. Она же не знала о смерти одного из них, Тюдаля. А что могли бы сделать два мелких дворянчика члену одной из самых могущественных семей? Может, чтобы уйти от своих собственных ужасных воспоминаний, она сменила даже свое имя?
     Жюли де Лятур? А почему она выбрала именно это имя?
     Внезапно в его памяти всплыли последние слова из разговора мосье и графини де Ла Мотт: "В случае необходимости пошлите мне безобидную записку с любовным текстом, но подпишите его Ж. де Лятур. Вы не забудете? Ж. де Лятур..."
     Так что же? Принц указал своей сообщнице имя, под которым у него в доме была известна Жюдит. А что же делала Жюдит у этой женщины, которую она, казалось, не должна была знать? Так сопровождавший Жюдит их, просто познакомил?
     Бессильный найти какие-то ответы на эти вопросы, он снова вернулся к часовому.
     - Кто командует сменой часовых?
     - Господин граф де Тезан, лейтенант.
     - Сходи за ним.
     Солдат должен был сразу бежать, но, к удивлению шевалье, на этот раз он даже не пошевелился.
     - Извините, господин лейтенант, но на вашем месте я бы этого не делал.
     - И почему же?
     - Потому что это бесполезно. Если вы надеетесь увидеть мадемуазель де Лятур, то ни господин де Тезан, ни даже сам господин граф д'Оже, наш капитан, не смогут вам помочь. Правила во дворце очень суровые относительно женского окружения мадам. Принцесса очень строга и требовательна. А уж если застанут мадемуазель де Лятур разговаривающей ночью с мужчиной, то она немедленно будет изгнана из дворца.
     - А тот, с кем она только что вернулась?
     - Это не одно и то же. Если он и не член семейства, то получил разрешение мадам.
     - Но, в конце-то концов, могу я оставить ей записку? Я ведь могу быть ее.., братом, например.
     - По мнению мадам, нет таких посланий, которые не могут подождать и дня, если речь заходит о фрейлинах ее свиты. А что до того, что вы намереваетесь сказаться ее братом, то я бы даже и не пытался сделать этого.
     - Смотри-ка, ты даешь мне советы!
     - Вы даже и не пытались бы этого сделать, господин лейтенант, если бы хоть раз увидели госпожу де Монтескью, исполняющую роль старшей интендантши у графини. Каждый мужчина предпочитает получить пулю, нежели встретиться с ее гранитным взглядом. Если вы будете настаивать на встрече с мадемуазель де Лятур, то волей-неволей обязательно окажетесь перед этой госпожой, и если вы останетесь живым, то кошмары вас будут преследовать добрых полгода.
     Жиль рассмеялся.
     - Хорошо. Сегодня отступаю, но завтра обязательно возвращусь.
     - - Завтра будет день. И он принесет вам удачу.
     - Да услышит тебя Бог. Во всяком случае, спасибо за совет.
     Он отошел, отвязал от привязи Мерлина, сел в седло. Теперь он хотел узнать, что это был за человек, занимающий такое положение при дворе мосье и имевший право увозить Жюдит куда ему вздумается. Будет интересным узнать, где гнездится эта ночная птица.
     На этот раз ожидание было недолгим. Под сводом арки раздался топот лошадиных копыт, показался всадник, закутанный в черную накидку, в черной же шляпе с пером.
     - Вот он, - пробормотал Жиль сквозь зубы. - Посмотрим, куда он направится.
     От всего сердца он надеялся, что ехать не слишком далеко, поскольку начала сказываться усталость, тяжело давившая на плечи, хоть и привыкшие к трудным задачам. Решительно, жизнь в цивилизованных странах, и в особенности в Париже, была более изнурительна, чем долгие переходы на вольном воздухе и даже чем жизнь воина. Когда же он завидел впереди широкую ленту Сены, то понял, что еще не скоро уляжется в постель.
     Какая-то сила, кроме воли и любопытства, толкала его по следу этого человека. Он испытывал почти физическую потребность узнать больше, приблизиться к этой таинственной личности, которая притягивала его, как магнит притягивает железо.
     Переехав Сену, человек проследовал почти по тому же пути кареты, но более быстр