оисшедшему.
     Нанесенный генералу Вашингтону удар был еще тяжелее, чем предполагал Жиль. Несмотря на свое легендарное самообладание, американец пошатнулся, лицо его позеленело, и он прикрыл глаза. Жиль услыхал его шепот:
     - Тридцать тысяч фунтов стерлингов!.. Чин бригадного генерала! Боже мой!..
     Жиль испугался, что генерал вот-вот рухнет под тяжестью подлого удара, нанесенного ему человеком, которого он любил и которому доверял.
     Юноша едва осмеливался дышать, не пытаясь даже поддержать Вашингтона. Чувствуя, что наилучшим способом выразить свое уважение чувствам генерала будет сделать вид, что его здесь вовсе нет. Жиль вытянулся, будто кол проглотил, и уставился взглядом в стену каземата. Наступившее молчание длилось, казалось, целую вечность, хотя на самом деле прошло всего несколько секунд. Наконец Вашингтон открыл глаза, и взгляд его упал на неподвижно застывшего Жиля, похожего на статую в мундире. Генерал взял себя в руки и произнес, обращаясь к Жилю, тихим голосом, стараясь говорить твердо, не выдавая своего смятения:
     - Мне передали, что это вам и Тиму Токеру мы обязаны раскрытием заговора?
     Тут и Жиль осмелился наконец взглянуть на него.
     - Наши жизни всецело принадлежат вам, господин генерал! - воскликнул юноша, и от его пылкого ответа лицо генерала отчасти обрело свой привычный цвет. - Мы лишь выполняли наш долг!
     Вашингтон сделал шаг, положил свою ладонь на плечо Жиля, сжал его и сказал просто:
     - Благодарю!
     Слова генерала и его дружеский жест были самой драгоценной наградой для Жиля: получи он чин полковника и целое состояние - и то он не был бы так счастлив.
     Но Вашингтон, хоть ему и удалось уже совладать со своим волнением, внезапно вновь изменился в лице, и в глазах его мелькнул ужас.
     - Боже мой! - прошептал он. - А золото?..
     За мной!
     Следуя за генералом, они побежали в дальний угол двора. Там, перед низкой дверью, стоял часовой с мушкетом на плече.
     - Принесите ключи! - приказал часовому Вашингтон. - Они в кабинете генерала Арнольда.
     Спросите у майора Гранта...
     Солдат быстро вернулся в сопровождении офицера.
     - У нас нет ключей, - признался тот. - Генерал Арнольд никогда с ними не расстается...
     - Тогда взломайте дверь!
     Понадобился таран и десяток солдат, чтобы вышибить дверь. В конце концов она рухнула с ужасающим грохотом, открыв вход на лестницу, ведущую вниз.
     - Фонарь сюда! Жизо!
     Следуя за Жилем, державшим фонарь, майор Грант и генерал Вашингтон принялись спускаться по лестнице, уходившей круто вниз. Они добрались до узкого коридора, в конце которого начиналась другая лестница, также уходящая вниз. Здесь было холодно и сыро. Наконец они дошли до двери, столь солидно окованной железом и прочной на вид, что Жиль спросил себя, можно ли ее открыть, чтобы не взлетела на воздух вся крепость. Но, к его удивлению, дверь легко поддалась, лишь только убрали перегораживающий ее железный брус.
     Их взгляду открылся длинный подвал. Он был пуст, лишь вдоль стен в безупречном порядке выстроились ряды бочонков, по всей видимости нетронутых, на что указывали совершенно целые печати с гербом, которыми был опечатан каждый бочонок.
     - Слава Богу! Кажется, мы пришли вовремя, - процедил Вашингтон сквозь зубы. - Однако следует в этом удостовериться! Этот человек слишком хитер! Майор, откройте один из бочонков!
     Офицер выбрал первый попавшийся бочонок, саблей вскрыл крышку, а Жиль, держа фонарь в руке, светил ему. Открывшееся их взорам зрелище вызвало у них дружный крик ярости:
     - Камни! Только камни!
     Ругаясь так, что покраснел бы и рейтар, генерал Вашингтон ударом ноги перевернул открытый бочонок, затем в приступе бешенства обнажил саблю и принялся потрошить еще нетронутые бочонки. Напрасный труд: все они были наполнены камнями, кроме двух, стоявших немного в стороне от других.
     Однако большая часть французского золота исчезла.
     Губы Вашингтона побелели. Он по очереди взглянул на своих спутников: оба были так же бледны, как и он, а Жиля била крупная дрожь.
     - Грабителю не хватило времени закончить свою работу, - проворчал генерал, - и этой зимой мои солдаты снова будут подыхать с голоду.
     Негодяй! Подлец!
     Взгляд генерала упал на майора Гранта.
     - Прикажите доставить в целости эти бочонки казначею Форта и распорядитесь, чтобы привели моего коня, а также лошадь для этого солдата.
     Мы едем в Робинсон-хаус. Это дом Арнольда, - объяснил он Жилю. - Генерал Лафайет и полковник Гамильтон уже отправились туда, чтобы не заставлять ждать миссис Арнольд с ее обедом.
     Ее.., муж должен там быть, раз он не встретил меня здесь!.. Но как я мог обезуметь настолько, чтобы доверять этому человеку и отдать в его руки целое состояние? Это значило искушать дьявола... Но кто мог предвидеть такое несчастье?
     Всадники покинули Уэст-Пойнт и во весь опор помчались по направлению к довольно красивому зданию, стоявшему в нескольких милях от крепости посреди роскошного парка из огромных сосен и кипарисов. Оживляемый рекой, пейзаж был великолепен и торжествен, но Робинсон-хаус в этот день выглядел странно: в доме царили крайнее возбуждение и растерянность. Черный слуга, спешивший к конюшням, лишь бросил на всадников абсолютно безразличный взгляд. Перед крыльцом они увидели стоявших подле двух негров и квартеронки, рыдающей в передник, Лафайета и Гамильтона, которые о чем-то совещались. Увидев своего командира, они с видимым облегчением бросились ему навстречу.
     - Ах, господин генерал! - вскричал Лафайет. - Вы явились вовремя, как сам Господь! Мы находимся в совершеннейшей растерянности! Генерал Арнольд только что уехал, и мы...
     - Арнольд - предатель! - резко оборвал его Вашингтон. - Кому доверять... Боже мой! Вот, маркиз, прочтите то, что мне только что доставили.
     Маркиз и майор прочли бумаги, вырывая их друг у друга, и не смогли сдержать негодующих восклицаний. Окончив чтение, оба ошеломленно взглянули на Жиля, державшегося в трех шагах позади генерала.
     - Да, да, - сказал Вашингтон, который, чтобы успокоиться, жевал сорванную с дерева веточку. - Именно этому молодому человеку мы обязаны раскрытием заговора. Он выказал огромную храбрость...
     - О.., но ведь это наш охотник за индейцами? - воскликнул Лафайет. Его удрученное лицо, постаревшее от ужасных событий, осветилось улыбкой, тотчас же сделавшей его снова молодым. - Вот вам моя рука, сударь! Мне вдвойне приятно пожать руку французу, столь преданному нашему дорогому генералу и делу американской независимости. Граф де Рошамбо очень хорошо отзывался о вас.
     Жиль с радостью пожал руку маркиза, еще раз подумав, что он действительно попал в страну чудес, где рука овернского вельможи пожимает руку бретонскому бастарду. Однако Вашингтон прервал излияния:
     - Теперь доложите, что здесь произошло!
     Рассказ начал полковник Гамильтон. Он коротко поведал о том, как, приехав без приглашения в Робинсон-хаус, чтобы пообедать и уведомить о скором прибытии главнокомандующего, они застали Арнольда сходящим с лошади: он только что прибыл с противоположного берега реки.
     Чтобы избежать риска разминуться с Вашингтоном на дороге в Уэст-Пойнт и не заставлять более ждать свою супругу, Арнольд уселся за стол вместе с ним и Лафайетом. Обед начался весело, как вдруг прибыл гонец с письмом.
     Арнольд прочел его и, нисколько не изменившись в лице, самым естественным тоном попросил извинения: его срочно вызывают по делам службы. Он встал из-за стола и, подав знак жене, удалился с ней в свою комнату. Минуту спустя Лафайет и Гамильтон выглянули в окно и увидели, как генерал вскочил на лошадь и умчался в южном направлении.
     Они остались за столом одни. Ожидание показалось им долгим, миссис Арнольд все не возвращалась. Тогда они спросили о ней у негра, который прислуживал им за столом. Вскоре негр возвратился в сопровождении горничной. Она была в сильном волнении и проливала потоки слез.
     Между рыданиями квартеронка смогла им сказать, что "у мистрис конвульсии" и что уже послано за доктором: ее состояние вызывало опасения, ведь она была беременна.
     - Мы сочли, что наши дружеские отношения дозволяют подняться к ней в комнату, - продолжил рассказ Лафайет. - Это было весьма грустное зрелище. Несчастная женщина, казалось, потеряла рассудок. Она корчилась от боли и так кричала, что даже вы могли бы их услышать, если бы мы не закрыли окна. Она говорила... Прошу простить меня, господин генерал, но все же думаю, что вам следует знать... Она говорила, что вы приехали сюда, чтобы убить ее ребенка...
     Жиль навсегда запомнил смертоносный блеск, сверкнувший в голубых глазах Вашингтона.
     - Так вот как здесь думают обо мне!.. - горько промолвил он. - Вот чего можно ожидать от людей, которых любишь! Нет, Пегги Арнольд не сумасшедшая. Если она и кажется безумной, то потому, что знает: ее муж бежал...
     - Вы не повидаетесь с ней? - спросил Гамильтон.
     - Нет! Вы оба останетесь здесь на тот маловероятный, впрочем, случай, если предатель попытается вернуться за своей женой. Я же возвращусь в Уэст-Пойнт вместе с нашим юным французом. Прежде чем я снова пущусь в путь, мне нужно отдать кое-какие распоряжения.
     Весь остаток дня генерал Вашингтон посвятил тщательному обследованию укреплений Уэст-Пойнта, отправке разведчиков, чтению писем, спокойный среди офицеров своего штаба, молчаливых и сгорающих от стыда. Жиль, временно возведенный в ранг адъютанта главнокомандующего, носился вслед за ним, готовый отправиться на край света по его первому знаку.
     К вечеру, когда все офицеры собрались в комнате, служившей Арнольду кабинетом, чтобы держать там совет, невесть откуда появился черный раб с письмом. Письмо было от Арнольда, и Вашингтон прочел его вслух.
     Предатель писал:

     "Когда сознаешь, что поступил благородно, не ищешь предлога, чтобы извинить поступок, который свет может счесть достойным порицания. С самого начала этой фатальной войны. между Великобританией и ее колониями я всегда руководствовался любовью к моей стране.
     Любовь к моей стране диктует мне и мои нынешние поступки, какими бы противоречивыми ни показались они обществу, что так редко судит нас по справедливости. Я слишком часто испытывал неблагодарность моей родины, чтобы, ожидать от нее чего-либо. Гуманность Вашего превосходительства мне достаточно знакома, и я не боюсь просить у вас защиты в отношении миссис Арнольд, которая избавит ее от несправедливости и оскорблений, коим ее может подвергнуть жажда отмщения. Каково бы ни было мщение, оно не может быть направлено ни на кого, кроме как на меня одного. Миссис Арнольд невинна, как ангел, и неспособна на дурной поступок. Я прошу Вас, чтобы. Вы, разрешили ей вернуться в Филадельфию к ее близким или же - по ее выбору - воссоединиться со мной. Я ни в малейшей степени не жду гонений на нее со стороны. Вашего превосходительства, но разве должна она страдать от слепой ярости обывателей? Я прошу Вас передать ей письмо, при сем прилагаемое, и позволить ей написать мне. Я прошу Вас также отослать мне мой гардероб и мои вещи, не имеющие особой цены. Если потребуется, то я уплачу их стоимость.
     P.S. Я полагаю своею обязанностью перед офицерами моего штаба засвидетельствовать, что все они были, в полнейшем неведении относительно того, что произошло и что они сочли бы губительным для блага государства. То же относится и к Джошуа Смиту, на которого могут пасть подозрения..."

     Вашингтон закончил чтение, сопровождавшееся негодующим шепотом офицеров, сложил письмо, спрятал его в карман и оглядел ледяным взглядом всех, кто его окружал.
     - Успокойтесь, господа! Все это очень печально. Не знаю даже, действительно ли этот человек настолько циничен или он не ведает, что творит?
     Это невообразимо...
     Затем он обратился к Жилю:
     - Поезжайте в Робинсон-хаус, господин Гоэло. Скажите генералу Лафайету и полковнику Гамильтону, пусть они присоединяются к нам.
     Перед тем вы передадите им письмо, адресованное миссис Арнольд, и сообщите ей, что ее муж, несомненно, находится в полной безопасности среди английских войск и что я прикажу отправить ее к отцу в Филадельфию, как только она того пожелает. Скажите ей также.., чтобы она собрала личные вещи своего.., супруга и передала их мне. Вы привезете их, но не задерживайтесь: завтра утром мы выезжаем в Тэппен, где будем судить английского шпиона, которого туда уже должен был препроводить полковник Толмедж.
     Интонация, с какой Вашингтон произнес слова "английский шпион", побудила Жиля прервать молчание, которое он предпочел сохранять весь этот день, боясь усугубить гнев генерала.
     - Прошу простить меня, господин генерал, но читали ли вы письмо майора Андре?
     - Читал, ну и что с того?
     - Из этого письма вы должны были узнать, что майор вовсе не шпион. Это честный офицер, преданный и смелый. Он нехотя и не без отвращения выполнял поручение лорда Клинтона...
     - Я и не сомневаюсь в этом. Однако он был схвачен переодетым в гражданское платье!
     - Но он переоделся случайно, против воли!
     Обстоятельства вынудили его сделать это...
     Вашингтон стукнул кулаком по столу.
     - Не играйте со мною в подобные игры, сударь!
     Закон недвусмысленно и категорически гласит: всякий офицер или солдат, схваченный в зоне военных действий в гражданской одежде, считается вражеским шпионом и должен быть повешен.
     Такая судьба недавно постигла английского шпиона Натана Хейла.
     - Все это так, но если закон есть закон, то вы - генерал Вашингтон, - продолжил свою защиту Жиль, забыв всяческую осторожность. - Наш закон - это вы, вы - закон для всех нас, даже и для меня, хоть я и чужестранец. Разве вы не можете помиловать его?
     Одобрительный шепот придал ему уверенности, но генерал властным жестом оборвал разговор. Однако его голос несколько смягчился, когда он отвечал Жилю.
     - Что бы вы об этом ни думали, у меня нет права подменять закон, я не обладаю и правом помилования, ведь наша верховная власть - это Конгресс. Я всего лишь военачальник... Хотите вы этого или нет, майора Андре будет судить военный трибунал, чей приговор не может быть обжалован. Не рассчитывайте на меня, я не могу его изменить. Опасность, которой подвергаются все, кто сражается за Свободу, слишком велика, чтобы пренебрегать ею. Теперь идите и помните лишь о том, что вы солдат.
     Этой ночью Жиль не смог уснуть. Спокойная ярость Вашингтона подействовала на него сильнее, чем крики и брань. Разочарование генерала достигло тех пределов глубины, где рождается невыносимая боль. Невольный сообщник Арнольда вряд ли мог надеяться смягчить человека, которого столь жестоко ранили в самое сердце...

МЕЖДУ ЛЮБОВЬЮ И ВОЙНОЙ

     Стоя неподвижно на краю луга вместе с несколькими солдатами. Жиль Гоэло старался не смотреть на виселицу, которую возводили в десяти шагах от него, недалеко от фермы, где Вашингтон устроил свой штаб. Это было в Тэппене 2 октября, и майор Андре должен был умереть как негодяй, а негодяем он не был.
     Юноша был в ужасе от того, что готовилось.
     Не потому, что должен был умереть человек: шла война, да и в его Бретани веревка часто пускалась в ход, но англичанин не заслуживал такой участи. Если бы его расстреляли, Жиль посчитал бы это правильным, так как расстрел - это смерть солдата от рук других солдат. Виселица означала руку палача, а палачом станет пленный ковбой, лицо которого будет спрятано под шелковой повязкой.
     Они не имели права делать это! Они не имели права так поступить с арестантом и с самим Жилем, чья радость от полученной награды приобретала горький привкус. Ведь лейтенантскими нашивками и серебряной медалью с изображением щита и выгравированным словом "Верность", полученными Жилем, и такой же медалью и суммой в двести долларов, врученных Тиму, пожелавшему остаться свободным лесным следопытом, они были обязаны человеку, который должен был умереть на этом отвратительном деревянном сооружении.
     Со своей обычной прямотой Жиль заявил об этом Вашингтону, когда тот сообщил, что написал письмо Рошамбо с просьбой разрешить его бывшему секретарю отныне служить в его штабе.
     - Я сожалею об этом так же, как и вы, - ответил ему главнокомандующий. - Но так решил военный трибунал, а председатель его, генерал Грин, несговорчив и считает, что надо показать пример. Я сделал все, что мог. Я даже предложил лорду Клинтону обменять Андре на Арнольда. Сам Арнольд мне и ответил.
     - И что же он сказал?
     Вашингтон пожал плечами.
     - То, что можно ожидать от такого человека: он казнит американских военнопленных, находящихся в Нью-Йорке, если мы расстреляем Андре. Мы не можем отступать. Все это, - с грустью добавил он, - я только что объяснил генералу Лафайету, который, как и вы, просил за Андре.
     Война - страшная вещь, но для нас, выбравших мятеж, она - единственный возможный путь, и мы должны идти по нему до конца. Если это может вас утешить, я буду оплакивать этого офицера, так же, как и вы, потому что никогда еще враг не был мне так симпатичен.
     И действительно, никогда еще не готовились к казни в такой траурной атмосфере. Приветливость и мужество молодого англичанина завоевали многие сердца. Даже у Тима, стоявшего в нескольких шагах от Жиля перед группой деревенских жителей, было недовольное лицо, а глаза подозрительно блестели. "Английского шпиона" оплакивали его же враги!
     Пробило двенадцать часов. Раздался барабанный бой, и военный оркестр, выстроившийся вдоль дороги, по которой должны были вести осужденного, начал играть "Голубую птичку". Окруженный солдатами, майор Андре появился на пороге дома, где содержался под арестом. Он был в той же одежде, в которой его схватили и которая оправдывала приговор, но руки были свободны, а взгляд тверд. Он даже улыбнулся музыкантам и любезно похвалил их за игру. Но вдруг он увидел виселицу и телегу, которую поставили под ней вместо эшафота. Англичанин немного опустил голову, гневно топнул ногой, прикусил нижнюю губу, можно было услышать его вздох:
     - Неужели я должен так умереть?
     Но это была лишь минутная слабость. Майор взял себя в руки, уверенно подошел к телеге, забрался на нее без посторонней помощи, но не смог сдержать гримасу отвращения, очутившись перед палачом с черной повязкой на лице. Он повернулся спиной к нему и к петле, встал, уперев руки в бока, и посмотрел на стражу. Его взгляд встретился со взглядом Жиля, и он приветствовал юношу кивком головы и легкой улыбкой. Сопровождавший осужденного офицер вскочил на лошадь и твердо объявил:
     - Майор Андре, если вы хотите что-то сказать, говорите, потому что вам недолго осталось жить!
     Осужденный пожал плечами.
     - Я нахожу справедливым приговор, но не способ казни. Я прошу вас, господа, быть свидетелями того, что я умираю, как подобает офицеру и дворянину.
     В этот момент палач хотел надеть ему на шею петлю. Андре оттолкнул его, сказав, что у того грязные руки, взял веревку, надел петлю на шею и недрогнувшей рукой затянул ее. Затем вытащил платок и протянул его палачу, чтобы тот связал ему за спиной руки. Потом вытащил еще один - завязать глаза.
     И снова забили в барабаны. Офицер поднял шпагу. Палач хлестнул лошадь, в то время как один из солдат залезал на виселицу. Телега тронулась с места. Тело казненного, лишившись опоры, закачалось, а потом резко задергалось. Тогда солдат, забравшийся на виселицу, спрыгнул на тело, навалившись всей тяжестью, чтобы сократить агонию. Тело замерло...
     Не будучи в силах видеть мертвеца, перед которым он чувствовал себя немного виноватым, Жиль повернулся и побежал прочь. Ему хотелось кого-нибудь ударить. Например, самозваного палача, получившего помилование за казнь человека, который был его единомышленником... Или даже генерала Грина, председателя военного трибунала, который отказал в расстреле и невозмутимо присутствовал при позорной смерти человека чести.
     Лучше всего было бы сделать как когда-то: углубиться в лес, чтобы обрести там покой. Но далеко уйти Жиль не