бесценна, поскольку благодаря ей
вы стали сговорчивей. Смотрите, я кладу  ее  вот  сюда,  -  добавил  он,
указывая на каминную доску. - Потом вы сами ее заберете. Но я положу  ее
только в том случае,  если  вы  прямо  сейчас  приступите  к  выполнению
договора.
   - То есть?
   - Я хочу, чтобы вы разделись,  здесь,  прямо  у  меня  на  глазах.  И
полностью!
   - Вы хотите... О нет!
   - Нет?
   Бумага в руках Батлера дрогнула и чуть-чуть приблизилась к огню.
   - Я за свою жизнь видел множество женщин, выставленных на продажу,  -
медленно проговорил он. - Под солнцем Африки, на Востоке... Их раздевали
донага, с тем чтобы покупатель мог видеть, за что он платит.  Я  покупаю
вас на одну  ночь  вот  за  этот  приказ  о  помиловании.  Должен  же  я
убедиться, что вы стоите этой бумаги.
   Гортензия почувствовала, как слезы застилают ей глаза.  Этот  негодяй
хотел, чтобы она до дна испила чашу унижений. Увы, у нее не было выбора.
Она сняла манто, уронив его на пол, отбросила подальше шляпу и дрожащими
пальцами принялась расстегивать сначала кружевной воротничок, оживлявший
черный бархат ее платья, потом само платье.
   Когда платье упало к ногам, она закрыла глаза, которым было больно от
яркого  пламени  бесчисленного  множества  свечей,  которые   зажег   ее
мучитель. К тому же она не хотела видеть этот жадный взгляд, прикованный
к ней, следящий за каждым ее жестом с  маниакальным  интересом.  Она  на
ощупь сняла одну нижнюю юбку, потом другую, расстегнула  легкий  корсет,
стягивающий талию. Оставшись лишь в тонкой сорочке, отделанной кружевом,
в длинных панталонах из  тонкого  белого  полотна  с  вышивкой  и  белых
шелковых чулках, она  остановилась,  сложив  руки  на  груди  в  тщетной
попытке закрыться от сжигающего ее взгляда. Но Батлеру было мало.
   - Ну же! Еще одно усилие... Я хочу видеть вас обнаженной.
   Тогда  Гортензия  лихорадочно  развязала  шнурок  панталон,  опустила
бретельки сорочки и, выпрямившись, замерла в ярком  пламени  свечей.  На
ней остались только чулки и туфельки.
   В ушах у нее шумело, она,  зажмурившись,  ждала,  когда  же  наступит
последнее унижение, но.., ничего не происходило. Затем совсем рядом  она
услышала участившееся дыхание, потом шорох одежды и стук сапог,  упавших
на пол. Она поняла, что он раздевается, и еще крепче зажмурилась. Сердце
билось где-то у самого горла,  она  почти  задыхалась.  Вдруг  он  тесно
прижался к ней, и она всем телом почувствовала его жар,  а  в  следующее
мгновение ощутила его горячее дыхание на своей шее.
   - Ты слишком прекрасна, - со стоном выговорил он. - И стоишь  гораздо
больше, чем какой-то клочок бумаги.  Я  думаю,  что  никогда  не  забуду
тебя...
   Он подхватил ее на руки  и  отнес  на  кровать.  На  молодую  женщину
обрушился  настоящий   шквал   ласк   и   поцелуев,   которым   она   не
сопротивлялась, оставаясь при этом совершенно неподвижной и безучастной.
Ей казалось, она умирает. Потом что-то дрогнуло у нее в  душе,  это  был
голос стыда и беспомощности, и  когда  наконец  Батлер,  дойдя  в  своем
наслаждении до исступления, испустил хриплый крик, она разрыдалась.  Это
был плач маленькой  несчастной  девочки,  и  это  мигом  отрезвило  его.
Переводя дыхание, он наклонился к ней, касаясь поцелуем мокрых  от  слез
щек и ресниц.
   - Почему ты плачешь? - тихо спросил он. - Я сделал тебе больно?
   Не в силах говорить, она отрицательно покачала головой. Как объяснить
этому зверю, что он ранил не тело, а душу и что эту рану ей трудно будет
залечить?
   - Я оскорбил твою гордость, так?  А  ты  когда-нибудь  вспоминала  об
оскорблении, что ты мне нанесла?
   Тогда она открыла глаза и увидела совсем рядом  его  ужасные  зеленые
глаза, смотревшие на нее без тени нежности.
   - Вы получили, что хотели, - прошептала она, не узнавая  собственного
голоса. - Теперь отпустите меня.
   - Среди ночи, одну? Здесь опасное место, с тобой  может  приключиться
беда.
   - Она со мной уже случилась.
   - Все это слова, пустые слова,  и  только!  Я  тебя  не  отпущу,  еще
слишком рано. Я же  говорил,  что  покупаю  целую  ночь,  а  она  только
начинается. Сейчас будем ужинать!
   Он взял с табурета зеленый шелковый халат, накинул  его  на  плечи  и
позвонил. Почти мгновенно появился лакей с огромным подносом, который он
поставил на стол. Батлер отослал его:
   - Ступай! Мы сами разберемся...
   У Гортензии  мелькнула  мысль  пренебречь  угощением  врага.  Но  она
чувствовала себя совершенно без сил, внутри у  нее  все  заледенело.  Не
было смысла воевать  против  собственного  желудка.  Батлер  рассмеялся,
угадав ее колебания:
   - "Бойся данайцев, дары приносящих"? Даже если  ты  меня  ненавидишь,
это не повод уморить себя голодом.
   Тогда  она  сдалась,  съела  крылышко   цыпленка,   выпила   вина   и
почувствовала  себя  немного  лучше,  в  голове  прояснилось,  и  к  ней
вернулась воля к борьбе.
   Батлер насыщался жадно, как бы стараясь подкрепить свои силы,  но  не
спуская с  Гортензии  глаз,  будто  боялся,  что  она  чудесным  образом
испарится, как только он перестанет на нее смотреть.
   Гортензия же надеялась, что после ужина Батлер захочет спать и, может
быть, уснет, или же она сумеет упросить его, и он ее отпустит. Но,  едва
допив шампанское, он, сорвав с себя халат, бросился в постель.
   - Ну, с богом, красавица моя! Я буду любить тебя до утра!..
   Гортензия поняла, что она не освободится до зари, поэтому нет  смысла
бороться  с  этим  ураганом.  Она  абсолютно  безучастно  выдержала  его
бесконечные ласки и любовный пыл. И хотя  он,  казалось,  никак  не  мог
насытиться ею, ее холодная пассивность привела к тому,  что  он  наконец
оставил ее в покое, и она уснула.
   Гортензия проснулась от звонка колокола. Она рывком села в кровати  и
увидела, что в комнате, кроме нее, никого нет, огонь пылал в камине,  ее
одежда, накануне валявшаяся где попало, теперь была аккуратно  разложена
на стуле. Со стола исчезли бутылка и остатки ужина, вместо них  появился
поднос, на котором были расставлены кофейник, молочник и все необходимое
для завтрака.  Но  взгляд  молодой  женщины  прежде  всего  обратился  к
каминной доске. Она облегченно вздохнула: приказ об освобождении Фелисии
лежал на видном месте.
   Вскочив с кровати, не особенно заботясь о своей наготе, она подбежала
к камину, взяла бумагу и,  убедившись,  что  это  точно  она,  поспешила
спрятать ее в сумочку. Взгляд ее упал на письмо,  лежавшее  на  подносе.
Она развернула послание. "Ты можешь отправляться вызволять свою подругу,
- писал Патрик Батлер, - я получил  плату  сполна.  Теперь  завтракай  и
одевайся. Карета  ждет  внизу,  чтобы  отвезти  тебя  в  тюрьму.  Но  не
воображай, что у нас с тобой все кончено.  Когда  единожды  побываешь  в
раю, от него трудно отказаться. Мы еще увидимся..."
   Вспомнив  о  своем  унижении,  она  в  ярости  скомкала  письмо  и  с
отвращением зашвырнула его в угол. Поискав глазами, она увидела  часы  в
оправе черного дерева с бронзой, стоящие на камине. Было девять часов, и
она решительно прогнала из памяти  ненавистный  образ  Патрика  Батлера,
чтобы думать только о радостной встрече,  которая  предстояла  ей  через
час. Гортензия дорого заплатила за эту радость, но это  не  значит,  что
она не должна насладиться ею сполна...
   Гортензия посмотрелась в зеркало. В нем отражалось лицо, показавшееся
ей незнакомым: бледное, с печальными глазами, с заострившимися  чертами.
Это был образ женщины,  только  что  вынесшей  страшное  испытание.  Она
попыталась улыбнуться своему отражению.
   - Надо забыть обо всем, - громко приказала она себе... Но она  знала,
что это будет нелегко. Тем  более  что  Батлер  не  собирался  ослаблять
хватку. Он ясно дал понять, что хотел бы увидеть ее вновь и скорее всего
опять овладеть ею...
   Тыльной стороной ладони она с яростным отвращением вытерла губы.  То,
что случилось, не должно  больше  никогда  повториться,  пусть  даже  ей
придется  пойти  на  убийство  и   хладнокровно   уничтожить   человека,
заставившего ее пережить худшее из унижений...
   Часы пробили половину десятого. Пора ехать. Гортензия оделась,  взяла
сумочку и направилась к двери.
   Дом как будто вымер. Звуки ее шагов гулко раздавались в тишине. Никто
не встретился ей ни в галерее, ни на лестнице, ни  в  ледяной  прихожей.
Молчаливый лакей, казалось, сгинул вместе с хозяином.
   Во дворе ждал экипаж. На облучке, спрятав голову  в  плечи,  надвинув
шляпу на нос, неподвижно сидел кучер. Он даже не повернул головы,  когда
молодая женщина поднялась и уселась на скамейку, только кивнул  головой,
когда она бросила ему:
   - В тюрьму Ля Форс!
   Не говоря ни слова, будто это был самый что ни на есть обычный адрес,
кучер развернул лошадь. Ворота были распахнуты настежь, но, обернувшись,
Гортензия увидела,  как  будто  невидимая  рука  закрыла  створки,  едва
кабриолет выехал на улицу. Ей хотелось  верить,  что  это  добрый  знак:
пусть эта страшная страница ее жизни закроется навсегда...
   Бывший особняк герцогов де Ля Форс был превращен в тюрьму в 1780 году
после  перестройки,  длившейся  два  года.  Тюрьма  эта,  видевшая,  как
разорвали в клочья несчастную принцессу де  Ламбаль  во  время  печально
известных сентябрьских погромов, выходила  на  небольшую  улочку  Балле,
примыкавшую к  улице  Сент-Антуан.  Путь  сюда  с  острова  Сен-Луи  был
недолгим, и, когда кабриолет, в котором ехала Гортензия,  остановился  у
входа в тюрьму, не было еще и десяти часов.
   Но ее опередили: рядом с хорошо  знакомой  молодой  женщине  каретой,
окрашенной в черный и желтый цвета, скрестив руки на груди, стоял Тимур.
Подле него Гортензия увидала Делакруа.
   Оба мужчины двинулись ей навстречу, турок помог выйти из  кабриолета,
а Делакруа расплатился с кучером. Тимур  довел  Гортензию  до  кареты  и
помог ей подняться.
   - Сегодня утром холодно. Тебе лучше ждать здесь, госпожа.  Ты  совсем
закоченела, - добавил он, сунув ей под ноги одну из грелок,  которые  он
предусмотрительно захватил из дому.
   Гортензия действительно тряслась  от  холода,  тем  более  что  улица
продувалась ледяным ветром, но в возбуждении от  предстоящей  встречи  с
подругой она  не  заметила  этого.  Лихорадочно  пошарив  в  сумке,  она
вытащила  королевское  письмо  и  протянула  его  Делакруа,  с  тревогой
следившему за ней.
   - У вас неважный вид, - заметил художник, - вы часом не больны?
   - Нет, но я почти не спала эту ночь. Прошу вас,  поторопитесь!  Я  не
буду спокойна, пока не увижу Фелисию.
   - Конечно.
   Он взял документ,  не  подозревая,  каких  мук  он  стоил  Гортензии,
пересек узкую улочку, мостовая которой блестела от сырости, и позвонил в
большой  колокол,  висевший  у  низенькой  входной  двери.  В   окошечке
показалось  лицо  привратника.  Делакруа  что-то  сказал  ему,   помахав
бумагой. Человек кивнул и впустил художника,  тщательно  закрыв  за  ним
дверь.
   - Брр! - поежился Тимур, постукивая ногой об ногу. - Плохое место!
   Это было правдой. Глядя на стены, сложенные из огромных,  потемневших
от времени камней, на слепые  окна,  забранные  толстыми  решетками,  на
дверь, пройти в которую можно было лишь согнувшись  и  чья  облупившаяся
краска хранила, казалось, следы крови, Гортензия невольно  содрогнулась.
Подумать только, ее подруга сидела здесь взаперти долгие недели! Никакая
жертва не показалась  чрезмерной  по  сравнению  со  счастьем  вызволить
Фелисию отсюда. Гортензия вдруг почувствовала себя лучше.
   Прошли долгие  минуты,  а  Делакруа  все  не  возвращался.  Несколько
человек, в основном домохозяйки, спешащие на рынок Сен-Поль,  прошли  по
улице.  Посмотрев  на  роскошную  карету,  потом  на  тюрьму,  они,   не
оглядываясь, спешили мимо. Одна старуха в помятом  чепце  даже  плюнула,
проходя мимо двери. У тюрем  вообще  дурная  слава,  а  уж  у  этой  тем
более...
   Вдруг Гортензии показалось, что  в  грязно-сером  небе,  предвещавшем
скорый снег, промелькнул  солнечный  лучик:  дверь  открылась,  выпуская
Делакруа, который шел, поддерживая худенького и бледного юношу...
   Тимур подскочил к ним, Гортензия  пулей  вылетела  из  кареты,  чтобы
помочь художнику. Но Тимур уже поднял на  руки  Фелисию  как  перышко  и
донес ее до кареты, где усадил с бесконечными предосторожностями,  укрыв
до подбородка широким меховым одеялом и сунув  под  ноги  грелку.  Тимур
походил на мать, только что отыскавшую пропавшее дитя,  и  остальные  не
мешали его заботам. Они молча поднялись в карету. Гортензия  наклонилась
к подруге, собираясь поцеловать ее, но та отшатнулась:
   - Я потом расцелуюсь с вами. А сейчас я вся провоняла!  Но  объясните
мне, ради бога, как вы оказались здесь?
   - Видок предупредил меня, и я приехала не мешкая.
   Впервые за все эти месяцы  Фелисия  улыбнулась  немного  насмешливой,
одной ей свойственной улыбкой.
   - Этот всегда все знает! Но до чего  же  хорошо  увидеть  вас  троих,
увидеть дневной свет без решеток, услышать шум жизни... Я думала, да,  я
совсем было отчаялась когда-нибудь вновь увидеть все это...
   Она внезапно разрыдалась.  Это  был  естественный  результат  слишком
долгого и тяжелого нервного напряжения, но у Гортензии защемило  сердце.
До  чего  же  довели  ее  гордую  Фелисию!  И  все  по  вине   какого-то
сумасшедшего! Она обняла спасенную узницу за плечи,  которые  показались
ей необычно худыми и хрупкими. А ее лицо, обтянутое кожей  цвета  старой
слоновой кости, на котором, казалось, остались одни глаза!
   И этот невыносимый запах плесени и грязи! Сердце  Гортензии  внезапно
залила волна ненависти. За все  причиненное  им  зло  Батлер  заслуживал
смерти. Она с радостью убила бы его собственными  руками!..  Но  Фелисия
очень  скоро  успокоилась.  Она  выпрямилась,  вытерла  глаза   платком,
вложенным ей в руку подругой, и коротко рассмеялась.
   - Ну и картину я собой являю, бедные друзья мои!
   Отвезите меня поскорее домой, чтобы я могла опять стать самой собой!
   Через два часа перед ними была уже почти прежняя Фелисия. С  волосами
черными как смоль, еще влажными после ванны, заплетенными  и  уложенными
короной вокруг головы, закутанная в  теплую  кашемировую  шаль,  Фелисия
сидела за маленьким столиком, придвинутым к камину в гостиной  (столовая
показалась им слишком торжественным местом для встречи старых друзей), и
лакомилась с  Гортензией  и  Делакруа  всевозможными  вкусными  блюдами,
приготовленными Ливией по старым римским рецептам. Единственной уступкой
Франции был старый шамбертен, которым они запивали итальянские яства.
   - Только не подумайте, что меня не кормили в Ля Форс, - пояснила она,
- но самые изысканные  блюда  лишены  вкуса,  если  они  не  приправлены
воздухом свободы. Еда мне просто не лезла в горло.
   - Может быть, стоит вызвать врачей? - спросила Гортензия.  -  Вы  так
бледны, так исхудали!
   - Никаких врачей. Дня через три вы меня  не  узнаете.  Давайте  лучше
поговорим о вас. Расскажите, как вам удалось вытащить меня оттуда?
   Рассказ  велся  в  два  голоса.  Фелисия  слушала  его  с  величайшим
вниманием,  не  проронив  ни  слова,  не  обнаруживая  своего  глубокого
волнения. И только после того, как  Делакруа  закончил  свой  рассказ  о
встрече с Луи-Филиппом, она нарушила свое молчание.
   - И его вы называете  королем?  -  презрительно  воскликнула  она.  -
Человек, начавший свое царствование с вымогательств, с  такой  жадностью
гоняющийся за деньгами? Да он просто торгаш! Впрочем, это у них в крови.
Что такое для Филиппа Эгалите все эти галереи,  построенные  когда-то  в
садах, если не выгодное коммерческое предприятие?
   - Предприятие,  которое,  кажется,  вскоре  прикажет  долго  жить,  -
смеясь, заметил Делакруа. - Утверждают, что королева Мария-Амелия  и  ее
золовка, мадам Аделаида, донимают  короля,  чтобы  он  прикрыл  все  эти
притоны, кабаки и, конечно же, дома  свиданий.  Думаю,  он  не  выдержит
долгой осады...
   - Тогда он потеряет много денег. Ну, это его дело.
   Гортензия, я не знаю, как мне благодарить вас. Вы так рисковали... Не
говоря уже о том, что вам пришлось оставить любимую Овернь и  всех,  кто
вам дорог.
   - Не переживайте по этому поводу, - прошептала Гортензия. -  Те,  кто
мне дорог, прекрасно могут обойтись без меня некоторое время.
   - Хм... Мне кажется, вам есть что мне рассказать.
   Мне не нравится эта печальная нотка в вашем голосе.
   Но у нас теперь много времени, ведь вы останетесь здесь? Я уже велела
приготовить вашу комнату.
   - Только не сегодня. Я остановилась у милой мадам Моризе. По  крайней
мере я должна провести у нее последний вечер. Обещаю  вам,  что  вернусь
завтра. Мне действительно многое нужно вам рассказать.
   - Мы могли  бы  послать  Гаэтано  предупредить  вашу  приятельницу  и
забрать вещи. Я уверена, что мадам Моризе поймет... Я так счастлива, что
мы снова вместе.
   - Я тоже, Фелисия. Однако я обязана оказать ей  этот  знак  внимания,
учитывая нашу дружбу и ее возраст.
   Она не добавила, что пошли вторые сутки, как бедная мадам  Моризе  не
видела ее и, наверное, страшно волновалась. Затем, послав за  каретой  и
доверив Фелисию заботам Делакруа, она откланялась.
   Покидая особняк Морозини, она все же с опаской огляделась вокруг,  не
видно ли поблизости какого-нибудь подозрительного экипажа или прохожего.
Если Батлер собирался ее преследовать, он непременно явился бы за ней на
улицу Бабилон. Но улица, за исключением  спешащей  домой  пары  да  двух
молодых людей, стоящих у входа в казарму, была  пустынной,  и  Гортензия
усилием воли  прогнала  из  памяти  образ  своего  мучителя.  Теперь  ей
предстояло  придумать  какое-нибудь  правдоподобное  объяснение   своего
отсутствия, так как ни за что на свете она  не  хотела  говорить  старой
даме правду о том, что произошло  минувшей  ночью.  Это  бы  нанесло  ей
непоправимый  удар.  В  конце  концов  после  долгих   размышлений   она
остановилась на объяснении, показавшемся ей очень простым: поскольку  ей
необходимо было очень рано  ехать  в  тюрьму,  она  по  совету  Делакруа
заночевала в отеле на набережной Вольтера, недалеко  от  дома,  где  жил
художник.
   Добрая женщина охотно приняла это объяснение, тем более что она и  не
была чрезмерно обеспокоена.
   - Я догадалась, что вы так и поступите. Наш милейший  господин  Видок
видел, как вы последовали за королем и вошли во дворец. Конечно, если бы
вы не появились сегодня, мы бы стали волноваться. Как бы там ни было,  я
счастлива, что все закончилось  к  вашему  полному  удовлетворению.  Мне
только жаль расставаться с вами. Ведь до отъезда вы проведете с подругой
несколько дней, не так ли?
   - Я действительно вынуждена покинуть вас  завтра,  но  я  никогда  не
забуду ни вашу дружбу, ни ваше гостеприимство. Может быть, летом я смогу
привезти к вам Этьена. Уверена, он будет счастлив.
   - Ах, мой ангелочек! О большей радости я и не  мечтаю.  Напишите  мне
сразу  же,  как  вернетесь  домой,  чтобы  я  знала,  что  вы  добрались
нормально.
   Вечером пришел Видок, и Гортензии пришлось  повторить  свою  историю,
впрочем, столь же успешно.
   Увидев ее с Делакруа,  бывший  полицейский  не  подверг  сомнению  ее
рассказ, отчего ей было немного не по себе... Она обнаружила,  что  ложь
давалась ей легко и естественно, и это несколько облегчало дело, хотя  и
открывало достаточно неприятные перспективы. Но что  было  делать  после
ужасов последней ночи? Отныне ей придется врать еще и еще.., по  крайней
мере скрывать постыдную правду, когда она встретится с Жаном.
   При одном воспоминании о любимом она едва не задохнулась от  тоски  и
тревоги. Как она сможет теперь посмотреть ему в глаза, когда  в  глубине
сердца похоронены страшные воспоминания и горький стыд отравляет душу. А
еще надо было признаться, что ребенок, о котором она ему  сообщила,  был
не что иное, как грубая ловушка, призванная заставить его согласиться на
этот нежеланный для него бра