, но я, хоть и не принадлежу к знати, я запрещаю вам относиться ко мне как к объекту купли-продажи.
     Из глаз ее хлынули слезы, но гнев ее был далек от умиротворения. Она схватила горсть драгоценных безделушек, бросила их на пол и растоптала в ярости.
     - Вот что я думаю о ваших подарках! Я не нуждаюсь в ваших побрякушках и новых платьях. Я никогда больше не появлюсь при дворе.., никогда, слышите вы!
     Холодный и неподвижный, как глыба льда, наблюдал Гарэн вспышку ярости Катрин. Он пожал плечами.
     - Никто не выбирает свою судьбу, моя дорогая.., и ваша судьба не кажется мне столь ужасной, как вы хотели бы меня уверить...
     - Может быть, в отношении себя вы и правы, но в отношении меня? Какое вы имеете право лишать меня всего, что составляет суть женского счастья - любви, детей?..
     - Герцог предлагает вам свою любовь...
     - Фальшивая любовь, от которой я отказываюсь. Я не люблю его, и он никогда меня не получит. Что до вас... убирайтесь!.. Оставьте меня одну! Разве вы не поняли, что я видеть вас не могу? Убирайтесь отсюда!
     Гарэн открыл рот, чтобы что-то сказать, но тотчас передумал и вышел, пожав плечами и затворив за собой дверь. Его уход дал ей возможность предаться своему горю. Катрин упала на постель и горько зарыдала. Кружева соскользнули с балдахина и накрыли ее снежными волнами...
     Это действительно был конец. Ничто больше не могло придать смысла ее нелепой жизни. Арно собирался жениться... Арно был потерян для нее навсегда, потому что он любил другую женщину, молодую, красивую, равную ему по происхождению; женщину, которую он мог уважать, чьими детьми мог гордиться, в то время как он не мог чувствовать ничего, кроме презрения, к дочери семейства Легуа, к жене выскочки, беспринципного казначея, к жалкому созданию, которое он нашел в постели Филиппа! Катрин чувствовала себя одинокой.
     Она была одна в огромной пустыне, без путеводной звезды, которая указала бы путь в безопасное место, путь к спасению. У нее не было ничего.., даже плеча Сары, чтобы поплакать на нем. Сара бросила ее, насмеялась над ней, точно так же, как презирали ее Гарэн и Арно, как оттолкнул бы ее сам Филипп, утолив свою страсть к ней.
     Ее грудь разрывалась от истерических рыданий, слезы так обжигали ей глаза, что она едва могла видеть...
     Она приподнялась и, увидев, что запуталась в кружевах, схватила их, чтобы освободиться. Потом она встала. Казалось, что комната кружится вокруг нее, и она ухватилась за один из столбиков кровати. У нее было примерно такое же самочувствие, как однажды, когда она выпила у дядюшки Матье слишком много сладкого вина. Ее потом ужасно тошнило, но в тот момент вино сделало ее лихорадочно веселой, теперь же она была пьяна от горя и боли. Перед нею на туалетном столике стоял покрытый голубой и зеленой эмалью ларчик в форме бочонка.
     Она взяла ларчик, прижала его к груди и упала на пол.
     Ее сердце билось так, словно было готово разорваться.
     Казалось, эти последние движения истощили все ее силы. Она открыла ларец и вынула оттуда маленький хрустальный флакон, закрытый золотой крышкой.
     Прибыв в ее дом, Абу-аль-Хайр дал ей этот флакон с ядом, причем так церемонно, как будто это было драгоценное сокровище.
     - Он убивает мгновенно и безболезненно, - сказал он ей. - Это мой шедевр, и, мне кажется, он вам необходим, потому что в наши ужасные времена каждая женщина должна иметь способ избежать ужасной судьбы, которая может выпасть на ее долю в любой момент. Если бы у меня была любимая жена, я дал бы ей этот флакон, как сейчас я даю его вам.., той, которая дорога моему сердцу.
     В первый и последний раз маленький доктор обнажил перед нею свои чувства, и Катрин была горда и тронута, потому что она знала о его отношении к женщинам вообще. Теперь, благодаря дружбе мавританского доктора, у нее было средство избегнуть судьбы, которую она отвергла, и будущего, которое перестало ее интересовать. Она вынула флакон из ларца. Содержащаяся в нем жидкость была бесцветной, как вода.
     Катрин поспешно перекрестилась и отыскала глазами большое распятие слоновой кости, висевшее на стене между окнами.
     - Прости меня, Господи... - прошептала она. Потом протянула руку, чтобы поднести флакон к губам. Через мгновение все было бы кончено. Ее глаза закрылись бы, сознание померкло, и сердце перестало бы биться.
     Хрусталь уже готов был коснуться ее губ, когда флакон выхватили из ее рук.
     - Я дал вам это средство не для того, чтобы использовать его сейчас! - выбранил ее Абу-аль-Хайр. - Что за ужасная опасность угрожает вам в эту минуту?
     - Опасность жить! Я не могу так больше!
     - Дура! Сумасшедшая! Разве у вас нет всего, что может пожелать женщина?
     - Есть все.., за исключением того, что важно, - любви, дружбы. Арно собирается жениться.., и Сара покинула меня.
     - У вас есть моя дружба, хотя, возможно, она для вас ничего не значит. У вас есть мать, сестра, дядя. Вы молоды, красивы, богаты, и вы имеете наглость говорить, что вы одиноки!
     - Какое все это имеет значение, если я потеряла его навсегда?
     Неожиданно став печальным и нахмурясь, Абу-аль-Хайр протянул руку, чтобы помочь молодой женщине встать. Ее покрасневшие, безумные глаза и бледное лицо вызывали жалость.
     - Теперь я понимаю, почему ваш муж послал меня к вам, сказав, что вы в опасности. Пойдемте со мной.
     - Куда?
     - Пошли. Мы отправимся недалеко, в мою комнату.
     Мучительная боль, которую Катрин испытывала с момента возвращения Гарэна, полностью лишила ее сил сопротивляться. Она пошла за доктором безропотно, как маленькая девочка.
     Комната с грифонами сильно изменилась с тех пор, как в ней поселился мавританский доктор. Роскошное убранство стало, пожалуй, еще более пышным: множество подушек и ковров являли собой изумительное буйство красок.
     Но большая часть мебели исчезла. Единственным оставшимся предметом, напоминавшим об Европе, был большой низкий стол, стоявший в центре комнаты, да и тот был едва виден из-под груды огромных книг, связок гусиных перьев и баночек с чернилами. На каминной доске, на полках была собрана огромная коллекция флаконов, банок, реторт и бутылок. Соседняя комната, в которую вела специальная дверь, сделанная Гарэном для удобства доктора, была меблирована подобным же образом, и воздух в ней был напоен ароматами, исходившими от мешочков со специями и пучков трав, которых у Абу-аль-Хайра всегда был большой запас. Кроме того, в комнате стояла большая черная плита, на которой все время кипело странное варево. Но в эту комнату, где работали двое черных рабов, Абу-аль-Хайр не повел Катрин. Вместо этого он тщательно закрыл дверь, усадил молодую женщину на подушку у камина и подбросил охапку дров на тлеющие угли. Мгновенно вспыхнул огонь. Затем он взял с полки ножницы и подошел к Катрин, которая сидела, задумчиво глядя на пламя.
     - Позвольте мне срезать один локон ваших замечательных волос, - попросил он.
     Кивком головы она разрешила ему сделать то, что он хотел; он отрезал у нее за ухом золотой локон и несколько мгновений держал его, глядя вверх и бормоча шепотом слова, которых нельзя было разобрать. Невольно заинтригованная, Катрин смотрела на него...
     Неожиданно он бросил волосы в огонь вместе со щепоткой порошка из оловянной коробочки. Протянув руку к пламени, которое высоко взвилось зеленовато-голубыми язычками, он произнес заклинание. Затем наклонился вперед и пристально вгляделся в пламя.
     Единственным звуком в большой комнате было потрескивание огня... Голос Абу-аль-Хайра, произносивший предсказание, звучал громко, странно и незнакомо:
     - Дух Зороастр, господин прошлого и будущего, говори со мной посредством этих языков пламени.., твоя судьба, о женщина, это путь из темноты к солнцу, подобный путь матери нашей, Земли. Но ночь темна, и солнце далеко. Для того чтобы достичь его - а ты его достигнешь, - тебе потребуется больше мужества, чем требовалось до сих пор. Я вижу много испытаний и кровь, много крови.
     Конец пути осветит огненный алтарь в стране Востока.
     Любовь поможет пройти через все испытания... Ты можешь стать почти королевой, но должна будешь отдать все, если хочешь достичь настоящего счастья...
     Катрин закашлялась. Сернистый дым, валивший от огня, начинал душить ее. Тихим голосом она спросила:
     - У меня в самом деле есть надежда на счастье?
     - Полное, абсолютное счастье.., но.., как странно! Слушайте: ты достигнешь этого счастья лишь тогда, когда зажжется большой огонь...
     - Огонь?
     Абу-аль-Хайр вышел из священного оцепенения провидца и вытер пот широким рукавом.
     - Я не могу сказать вам больше. Я видел солнце над огнем, в котором горело человеческое существо. Вы должны быть терпеливы и сами ковать свое счастье. Смерть может принести вам только небытие, а вам это не нужно...
     Он подошел к окну и открыл его, чтобы выветрить сернистый дым. Катрин встала, привычным жестом поправила платье. Ее лицо все еще было бледным, глаза печальными.
     - Я ненавижу этот дом и его хозяина.
     - Поезжайте и проведите несколько дней со своей матерью. Да, именно так! Вернитесь снова в тот дом, где грубая работа укрепила меня так, что я стал резвым, как птичка, в то незабываемое время! Вернитесь на несколько дней к своим - к своей матери и моему старому другу Матье.
     - Мой муж никогда не позволит мне покинуть этот дом!
     - Одной, возможно, и нет. Но я буду сопровождать вас.
     Я давно хотел узнать, как убирают виноград в этой стране.
     Мы отправимся сегодня вечером, но прежде вы должны вернуть мне тот флакон, который я по глупости дал вам.
     Катрин покачала головой и слабо улыбнулась:
     - Не нужно. Теперь я не стану его использовать. Даю вам слово! Но я настаиваю, чтобы вы позволили мне его сохранить.
     В тот же день, после обеда, пока Гарэн навещал Николя Роллена, Катрин покинула дом в сопровождении Абу-аль-Хайра, оставив Тьерселину письмо для мужа.
     Несколько часов спустя они достигли Марсаннэ, где их тепло встретили Матье и Жакетт.
     Во время уборки винограда Марсаннэ не был идеальным местом для склеивания разбитых сердец. Со всего района холмов Морвана туда стекались веселые компании молодых людей и девушек, чтобы помочь в уборке урожая так же, как они делали это в Жевре, Нюи, Марсале, Боне и по всему краю. Они были везде, спали в амбарах и на сеновалах, поскольку ночи были еще теплыми.
     С утра до ночи сборщики урожая склонялись над переполненными мешками с черными сочными гроздьями и пели во все горло:

     Осень зноем полыхала,
     Солнце жгло, не отдыхало.
     Все во мне пересыхало,
     Тяжко сердце воздыхало...

     Это был, конечно, ненастоящий протест, поскольку мелодия была шутливой, задорной. Где-то позади какой-нибудь веселый парень или девушка декламировали:

     Да прославится Господь,
     Сотворивший вина,
     Повелевший пить до дна -
     Не до половины!
     <Перевод Л. Гинзбурга.>

     Но Катрин держалась подальше от этой буйной суматохи. Она проводила все дни в одной из верхних комнат, сидя возле матери, и пряла пряжу, как делала это прежде, либо ткала льняное полотно, в то время как ее глаза блуждали по красновато-коричневым просторам виноградников. Она любила смотреть, как ранним утром солнце пробивается сквозь клубы тумана, как вечером над виноградниками загорается красное пламя заката и как цвет расплавленного золота постепенно сменяется темно-малиновым.
     Жакетт Легуа воздержалась от вопросов, когда ее дочь появилась в доме. Мать всегда чувствует страдание своего ребенка, даже если оно хорошо скрывается. Она удовольствовалась тем, что суетилась вокруг Катрин так, как будто та была больна, и избегала всякого упоминания о Гарэне, которого так и не полюбила, и о Саре, странное поведение которой сильно ее разочаровало. Катрин вернулась, ища покоя в семейной жизни и в смене обстановки, в которую странный брак закинул ее. И именно этот покой старалась дать ей Жакетт.
     Что касается дядюшки Матье и его арабского друга, то они целыми днями хлопотали по хозяйству. Как только рассветало, дядюшка уже был на винограднике и, засучив рукава, помогал где мог: тут наполнял корзину, там - высыпал ее. И Абу-аль-Хайр, сменивший свой фантастический тюрбан на вязаную шапочку, обутый в высокие, до самых колен сапоги на шнуровке, в домотканом халате, накинутом поверх его шелковых одеяний, с выражением неослабевающего интереса на лице весь день радостно поспевал за своим другом, болтая без умолку. С наступлением ночи друзья возвращались домой ужасно усталые, невероятно грязные, с красными лицами, но счастливые, как короли.
     Однако Катрин не сомневалась в том, что эта благословенная спокойная жизнь продлится недолго. Было довольно странно, что пролетела уже неделя, а из Дижона не было вестей. Рано или поздно Гарэн все равно должен был появиться, чтобы заявить о своих правах на нее, потому что она была ставкой в самой выгодной сделке, которую он когда-либо заключал. Каждый вечер, отправляясь спать, она вновь удивлялась тому, что прошел еще один день, а перед нею не появилась его высокая мрачная фигура.
     Но не Гарэну, а брату Этьену было в конце концов суждено стать первым в веренице посетителей Марсаннэ. Отсутствие Катрин обеспокоило монаха. Он нанес два или три безуспешных визита в особняк Брази. Его разговор с Катрин в огороде дядюшки Матье был почти бесполезным. Молодая женщина решительно заявила, что возвращение в Дижон совершенно не входит в ее намерения, что она слышать не желает о дворе или о герцоге и еще меньше - о политике. Ей пришлось горько пожалеть об освобождении Арно из темницы графа Саффолка, ибо в результате молодой человек оказался в объятиях любящей его Изабель де Северак. И она очень сердилась на брата Этьена, который способствовал этому освобождению, а сама она оказалась в глупом положении.
     - У меня нет способностей для такого рода интриг, сказала она ему. - Я бы только принесла несчастье всем вам.
     К ее удивлению, монах не пытался заставить ее изменить свое решение. Он извинился, что побеспокоил ее, и, уходя, осторожно добавил:
     - Ваша подруга Одетта вскоре будет вынуждена покинуть свой замок в Сен-Жан де Лонь: герцог отбирает его у нее. Ей придется вернуться в дом своей матери, и когда я ее видел в последний раз, мне показалось, что она очень огорчена этим. Должен ли я сказать ей и королеве Иоланде, что вас больше не волнует их судьба?
     Катрин почувствовала угрызения совести. Ей не хотелось показаться капризной и эгоистичной. Она поняла, что не имеет права покидать доверившихся ей людей только из-за того, что разочаровалась в Арно, хоть это и горько.
     - Не говорите им ничего, - сказала она после паузы. Ни ей, ни королеве. Я перенесла тяжелый удар, и мне нужен мир и покой, чтобы восстановить силы. Дайте мне немного времени.
     Улыбка сменила выражение беспокойства на обычно жизнерадостном лице брата Этьена.
     - Я понял, - сказал он сочувственно. - Простите мне мою назойливость, но не задерживайтесь здесь слишком долго.
     Катрин не хотела связывать себя точной датой. Она ограничилась уклончивым обещанием вернуться скоро, совсем скоро, и брату Этьену пришлось удовольствоваться этим. На следующий день приехала Эрменгарда.
     Ее прибытие, как всегда, вызвало волнение и суматоху.
     Она крепко расцеловала Катрин и ее мать, сделала несколько комплиментов дядюшке Матье по поводу его хозяйственной деятельности и цветущего вида, с видом знатока обошла погреба, попробовала сладкого вина, рекой лившегося из-под пресса в большой, как кастрюля, ковш, и изъявила желание пообедать.
     В то время как дядюшка Матье и Жакетт, раскрасневшиеся от гордости, что принимают такую важную особу, суетились по хозяйству, стараясь обеспечить соответствующий случаю обед, Эрменгарда уселась рядом с Катрин в увитой виноградом беседке и стала ее упрекать.
     - Твое деревенское убежище очаровательно, - сказала она, - но ты ведешь себя как дурочка. Ты, кажется, не понимаешь, что после твоего отъезда жизнь в герцогском дворце стала невыносимой. Герцог постоянно раздражен...
     - Это все, что мне нужно узнать, - прервала ее Катрин. - Он послал тебя повидать меня.
     - За кого ты меня принимаешь? Никто меня не посылал. Я сама себя посылаю, если дело того требует. Ты не могла бы мне сказать, каковы твои планы? Уборка винограда - чудесное время, но оно не будет длиться вечно. Я надеюсь, ты не собираешься проводить зиму в деревне?
     - Почему бы и нет? Мне здесь больше нравится, чем в городе.
     Эрменгарда огорченно вздохнула. Ей редко приходилось иметь дело с более упрямым человеком.
     - Прежде всего, я считаю твое поведение расчетливым кокетством. Что может быть приятнее, чем заставлять мужчину ждать, особенно когда этот мужчина принц? Но не годится продолжать так и дальше. Терпение не является одной из главных добродетелей монсеньора.
     - Почему бы ему, в таком случае, не потерять терпение? Меня бы это как нельзя больше устроило. Я лишь хочу, чтобы он забыл меня и оставил в покое...
     - Ты не понимаешь, что говоришь. Покидая Аррас, ты была почти готова отдаться ему, а теперь заявляешь, что не желаешь видеть его вновь. Что случилось? Почему ты не хочешь мне об этом сказать? Почему?
     - Потому, что все это так странно, и я боюсь, что ты не поймешь.
     - Я могу понять все, что исходит от женщины, - резко сказала Эрменгарда. - Даже более странное поведение.
     Я полагаю, это как-то связано с этим твоим Монсальви?
     Лицо Катрин озарилось смущенной улыбкой, и, чтобы скрыть замешательство, она стала играть зеленой виноградной веткой, которая свисала над ее головкой.
     - Ты всегда все правильно понимаешь, друг мой. На этот раз я потеряла его навсегда. Он женится!
     Тон молодой женщины был трагическим, но Эрменгарда разразилась громким хохотом, который длился несколько минут. Катрин с негодованием смотрела на Эрменгарду, которая, красная, как ее платье, с мокрыми от веселых слез щеками задыхалась от смеха.
     - Эрменгарда! - воскликнула Катрин обиженным голосом. - Ты смеешься надо мной!
     - Совершенно верно, дитя мое! - пропыхтела Эрменгарда, как только смогла перевести дух. - Все слишком абсурдно. Так это предстоящая женитьба нашего героя занесла тебя в эту глушь и стала причиной твоего страдания - не так ли? Именно этому мы обязаны появлением бледных щек и запавших глаз! Ты, должно быть, с ума сошла, моя дорогая! Для юноши с его происхождением и положением жениться - это совершенно нормально! В самом деле, он обязан это сделать ради себя и своей семьи, чтобы не угас род. Ему нужен сын, наследник. А кто его ему даст, кроме женщины?
     - Но я люблю его! Я храню себя для него, только для него одного! - воскликнула Катрин, разражаясь потоком слез, которые совершенно не тронули Эрменгарду.
     - И это тоже большая ошибка с твоей стороны, - заявила она. - Женщина, подобная тебе, создана для любви.
     Я месяцами пытаюсь вбить это тебе в голову. Арно женится - не так ли? Тем лучше! Он станет твоим любовником, как только закончится эта дурацкая война.., и будет так же счастлив, как и ты. На что бы еще ты могла рассчитывать? Ты же не можешь надеяться, что он женится на тебе самой! Твой собственный муж еще живехонек и вряд ли покинет этот мир раньше, чем пройдет много лет. Итак, пусть молодой Монсальви найдет себе маленькую белую гусыню, хорошую, богатую, титулованную невесту, которая в ближайшие годы родит ему целый выводок наследников.., и позволь себе насладиться радостями запретной любви - гораздо более волнующими, чем радости законного супружества!
     Этот неожиданный совет привел Катрин в замешательство, но в то же время и успокоил. У грозной Эрменгарды был реалистический взгляд на вещи и имел странную силу воздействия. Эрменгарда закончила свою проповедь следующими словами:
     - Не порти себе жизнь из-за дурня, который женится, хоть он, быть может, и красив. Филипп любит тебя, и он сделает тебя своей, помяни мое слово. Он молод, по-своему красив, очарователен, когда этого хоче