,  присланных  к  ней  Дюшаном,
выражая почтение знатным дамам с  любезностью,  как  бы  говорящей,  что
перед ними подруга. И подруга, готовая на все.
   - Мы в вашем полном распоряжении, мой дом и я, - сказала модистка.  -
И сделаем все возможное и невозможное, чтобы доставить вам удовольствие.
   - Мы  в  этом  не  сомневаемся,  -  сказала  Фелисия,  смеясь.  -  Мы
поблагодарим любезного господина Грюнфельда за то, что он послал  нас  к
вам. Он прав, когда говорит, что у вас  самый  приятный  магазин.  А  вы
самая прелестная модистка...
   Пальмира густо покраснела и, чтобы скрыть смущение, подхватила охапку
муслина.
   -  Он  так  сказал?  -   сбросила   она   столь   взволнованно,   что
посетительницы сразу поняли: прекрасная Пальмира, конечно же, была очень
предана делу императора, но еще больше  некоему  полковнику  Дюшану,  то
есть господину Грюнфельду. Пожалуй, не  было  бы  ошибкой  сказать,  что
модистка была влюблена в него...
   Чтобы  скрепить  их  отношения,  Фелисия  купила  две  пары   вышитых
перчаток, а Гортензия - белый кружевной зонтик.
   - Видно, Дюшан отличился, малютка от него без ума, - сказала Фелисия,
садясь в карету.
   - И он ее высоко  ценит.  Пусть  им  будет  хорошо  вместе.  Мне  это
доставит удовольствие, - ответила Гортензия.
   - Согласна, но я этому не верю. Он влюблен в вас, моя дорогая. Ас ней
наш воин просто немного отдыхает...
   Двух подруг можно было  встретить  и  в  Пратере,  излюбленном  месте
прогулок венцев. Они отправлялись туда каждый день либо в своей коляске,
либо в коляске графини Марии, либо  верхом,  надеясь  однажды  встретить
герцога Рейхштадтского. К их большому разочарованию и вопреки тому,  что
они слышали о привычках герцога, он так ни разу и не появился.
   Дюшан объяснил, что происходит, когда Фелисия, по обыкновению, пришла
к нему рано утром, чтобы заняться фехтованием.
   - Герцог  болен,  -  сказал  полковник,  знавший  все  новости  двора
благодаря тем, кто посещал его фехтовальный  зал.  -  Он  простудился  в
последний день января, когда возвращался после целого дня катанья верхом
из Геленталя. Ему запретили выходить.
   - Вот повезло! - проворчала Фелисия. - Мы уже три недели,  как  дуры,
скучаем на разных вечерах, но не продвинулись ни на шаг.
   Дюшан пожал плечами и стал сгибать и разгибать клинок шпаги,  которую
ему только что дали.
   - Что такое три недели? Я не сдвинулся с места за те  шесть  месяцев,
что я  здесь.  Потерпите!  Мне  же  кажется,  что  вы  движетесь  вперед
семимильными шагами.
   Мужчины, приходя сюда, сразу  начинают  говорить  о  двух  прелестных
иностранках, поселившихся во  дворце  Пальм,  восхваляя  их  очарование,
горделивую красоту одной и грациозность и  прекрасные  белокурые  волосы
второй...
   Шпага в его руках со свистом рассекла воздух, и Фелисия засмеялась.
   - Не  сочтите  меня  тщеславной,  но  на  некоторый  успех  мы  могли
рассчитывать. Не надо ревновать, друг мой. У нас есть другие дела, кроме
как поддаться очарованию первого встречного.
   - Я не ревную, - запротестовал Дюшан. И с горечью добавил:
   - Да и нет у меня такого права.
   - И не думаю, что оно  у  вас  когда-нибудь  будет,  -  тихо  сказала
Фелисия. - Гортензия любит другого, и мне кажется, что это серьезно. Вам
не  следует  бояться,  что  она  упадет  в  объятия  одного   из   наших
поклонников.
   Вошедший мужчина  заставил  их  прекратить  разговор.  Дюшан  тут  же
преобразился. В фехтовальном зале  был  мэтр  Грюнфельд,  произнесший  с
эльзасским акцентом:
   - Господин маршал!  Какая  приятная  неожиданность!  Я  не  ждал  вас
сегодня утром...
   Маршал был уже не молод, ему было около шестидесяти, но это  все  еще
был великолепный мужчина:  высокий,  худощавый,  с  прекрасными  тонкими
чертами лица. Нос у него был прямой, рот хорошо очерчен,  большие  карие
глаза прятались под густыми  черными  бровями,  черные  волосы  лишь  на
висках слегка тронула седина. Он бросил на Фелисию  взгляд,  выдавший  в
нем любителя женщин.
   - Я вам не помешал? - спросил он глубоким  голосом,  придававшим  ему
дополнительное очарование.
   - Это час моего урока, но если  этому  господину  нужно  сказать  вам
что-то важное,  я  могу  подождать...  минуту.  Конечно,  если  мне  его
представят, - заявила Фелисия.
   - Я как раз хотел попросить об этом Грюнфельда,  -  сказал  маршал  с
чуть насмешливой улыбкой.
   Лжеэльзасец поспешил выполнить это обоюдное желание:
   - Позвольте, ваша светлость, представить вам его светлость герцога де
Раг...
   - Мне больше нравится, когда меня представляют как маршала Мармона! -
резко оборвал тот. - Мне не очень нравится мой герцогский титул.
   - Вам не нравится имя или титул? - невинным тоном спросила Фелисия. -
Может быть, с тех пор, как французы образовали от вашего  имени  глагол?
.
   - Может быть. Не так-то приятно быть у всех на устах, сударыня.
   - Продолжайте ваш церемониал, Грюнфельд!
   Глаза Дюшана блестели от радости, но внешне он выглядел как  человек,
не знающий, куда себя деть.
   - Ее светлость княгиня Орсини, одна из моих лучших учениц.
   - Правда? Или вы говорите это затем, чтобы мне захотелось сразиться с
ней? Я хотел вас просить, Грюнфельд, поупражняться со мной немного.  Мне
кажется, что я заржавел. Это, наверное, от недостатка практики...
   - Если вы хотите сразиться со мной, я думаю, меня это позабавит, -  с
насмешливой улыбкой сказала Фелисия.
   Мармон взглядом оценил высокую, стройную фигуру, которую не  скрывали
черная юбка, довольно короткая, чтобы не стеснять  движений,  и  мужская
рубашка, чуть распахнутая на высокой груди.
   - Почему бы и нет? Это и впрямь может быть забавным.
   Еще продолжая говорить, он сбросил свой плащ с меховым  воротником  и
сюртук цвета сливы с серебряными пуговицами и привычным  движением  взял
из рук Дюшана маску и пластроны. Лицо Фелисии уже скрылось  под  маской.
Она спокойно ждала, опустив к земле кончик шпаги,  пока  маршал  выберет
себе оружие.
   Схватка была молниеносной. Казалось, демон оружия вселился в  молодую
женщину этим утром. Чуть  привыкнув  к  манере  своего  противника,  она
обрушилась на него, как  на  неприятельский  редут.  Ее  клинок  казался
продолжением руки, она трижды поразила маршала, и ему пришлось  признать
свое поражение.
   - Думаю, нам надо на этом остановиться, - сказал  он,  снимая  маску.
Его лицо блестело от пота. - Если я буду упорствовать, то буду выглядеть
смешным.
   Примите мои комплименты, сударыня: вы отменный бретер.
   - Не знаю, сможет ли ее светлость выдержать длительную дуэль в  таком
ритме, - прокомментировал Дюшан. - И все-таки, как я вам сказал, она моя
лучшая ученица. Но вы меня удивили, господин маршал. Я думал, что  вы  в
лучшей форме.
   Мармон пожал плечами, вытирая лицо поданным ему полотенцем.
   - Вы же знаете, Грюнфельд, я три недели не тренировался,  с  тех  пор
как стал преподавать историю герцогу Рейхштадтскому.  Мне  и  минуты  не
остается свободной, я должен готовиться к нашим беседам.
   Фелисия и Дюшан обменялись многозначительными взглядами.
   - Я слышал, что на балу у английского посланника герцог,  после  того
как вас ему представили, пригласил вас поговорить с ним. Так это правда?
   - Это больше, чем правда. Я старый соратник его отца, и он  знает  об
этом. Вы не можете себе представить, как он хочет  обо  всем  узнать  от
начала до конца. Начиная с того момента, когда два безработных, Бонапарт
и я, делили  черствый  хлеб  в  маленькой  гостинице  на  Монмартре.  Он
засыпает меня вопросами, стоя перед огромной картой Европы, расстеленной
у него на столе. Иногда я ощущаю себя лимоном, из которого  он  выжимает
сок своими нервными пальцами. Но как я могу ему отказать? В нем  столько
обаяния... И он так счастлив в эти минуты.
   Фелисии вдруг показалось, что Мармон  забыл  об  их  существовании  и
говорит сам с собой,  весь  во  власти  охватившего  его  волнения.  Она
негромко проговорила:
   - Я его никогда не видела. Каков он?
   - Высокий, худой... Даже слишком худой. Блондин.  Похож  на  отца.  И
главное, у принца его взгляд...
   Повисло тяжелое молчание. Оно стало бы невыносимым, если бы Дюшан  не
решился нарушить его.
   - Говорят, он сейчас болен?
   - Да. Простудился после прогулки и все еще кашляет. Боюсь, что он  не
самого крепкого здоровья. Да принц о нем и не  думает.  И  напрасно.  Он
либо изнуряет себя  верховой  ездой,  либо  проводит  ночи  напролет  за
рабочим столом при свечах. И никто не может ему помешать...
   - Разве мать о нем не заботится?
   На минуту лицо Мармона превратилось в маску гнева и презрения.
   - Его  мать  живет  в  Парме  и  предпочитает  заниматься  ублюдками,
произведенными на свет от Нейпперга.  После  его  смерти  она  все  реже
бывает в Вене.
   Тому уже два года. Король Рима заслужил другую мать.
   - Он все еще был бы им,  если  бы  некоторые  из  вас,  маршалов,  не
бросили императора, - сказала Фелисия. - И если  теперь  он  всего  лишь
герцог Рейхштадтский, чья это вина?
   - Не обвиняйте нас, сударыня! Это  судьба.  А  теперь  позвольте  мне
откланяться. Я вижу, что мешаю вам...
   Вдруг стало видно, что это старый, уставший человек, и Фелисии  стало
его жалко. Она улыбнулась ему:
   - Вы мне не помешали... Простите меня за мои слова. Я бы хотела снова
вас увидеть...
   - Я не осмеливался просить вас об этом.
   -  Я  живу  вместе  с  подругой  в  левом  крыле  дворца   Пальм   на
Шенкенштрассе. Приходите навестить нас.
   У нас обеих будет к вам много вопросов.
   - Чего вы, собственно, от него хотите? - спросил Дюшан, когда  герцог
Рагузский вышел.
   - Если честно, то я и сама пока не знаю. Но  я  подумала,  что  лучше
стать друзьями с человеком, который видит принца два раза в неделю.  Мне
показалось, что вы со мной согласны.
   - Это так, и все-таки будьте осторожны. Я  не  думаю,  что  он  может
предать, поражение при Эссоне он тяжело  переживает.  Но  удача  Мармона
осталась с Бонапартом. С тех пор он все время терпит неудачи.  Вспомните
защиту Тюильри в прошлом году! Но если взяться за дело с умом...
   Гортензия открыто  возмутилась,  когда  Фелисия  рассказала  ей,  что
произошло утром.
   - Принять здесь этого человека? Того,  кто  предал  моего  крестного?
Того, кто приказал стрелять из пушек в народ по приказу Карла Десятого в
июле прошлого года?
   - Нет, того, кого  принимает  герцог  Рейхштадтский  в  своих  личных
апартаментах. Не следует быть большей роялисткой, чем сам  король.  Если
мы будем открыто проявлять свои  пристрастия,  то  можно  собирать  вещи
прямо сейчас. Мне кажется, я и так уж слишком разошлась утром.
   - Вы правы. Что же  до  врагов  императора,  то  нам  принесли  утром
записку от герцогини де Саган, нашей соседки. Она примет нас...
   - Неужели? Долго же она думала! - И  Фелисия  направилась  к  себе  в
комнату, чтобы переодеться.
   Действительно,  поселившись  во  дворце  Пальм,   подруги   отправили
герцогине свои визитные карточки, как этого требовали правила приличия и
добрососедства. Они думали, что быстро получат ответ,  но,  несмотря  на
явное присутствие герцогини, до сих пор не было никаких вестей. Это  уже
граничило с оскорблением, но в их нынешнем положении лучше было  принять
приглашение.
   Итак, в три часа Фелисия в светло-сером атласном платье с  коричневым
сутажом и коричневой шляпке с  серой  отделкой  и  Гортензия  в  туалете
табачного цвета с отделкой из шелковых листьев осенних оттенков  назвали
свои имена величественному мажордому, охранявшему вход в гостиную.
   - Госпожа княгиня Орсини, госпожа графиня де Лозарг...
   Имена прокатились по  длинной  анфиладе  комнат,  подхваченные  двумя
лакеями, и достигли будуара, двери которого немедленно открылись.
   Когда-то   декорированные   Моро,   любимым   декоратором    покойной
императрицы Марии-Людовики, третьей жены Франца II,  гостиные  герцогини
де Саган не были выдержаны в каком-либо одном стиле.  Моро  создал  один
стиль,   перемешав   все   существующие,   что   производило   несколько
ошеломляющее впечатление.
   Века были  смешаны,  парча  соседствовала  с  многоцветной  вышивкой,
красным и черным лаком, позолоченным деревом.  Если  бы  не  благородные
пропорции комнат, создалось бы впечатление антикварной лавки. Но,  войдя
в последний салон, подруги поняли, насколько эта обстановка  гармонирует
с личностью и еще сохранившейся красотой хозяйки дома и двух  окружающих
ее женщин.
   Между ними было некоторое сходство:  те  же  белокурые  волосы,  чуть
тронутые сединой, тот  же  лилейный  цвет  лица,  сохраняемый  благодаря
тщательному уходу и притираниям, те же большие глаза редкого фиолетового
оттенка, который трудно было не оценить.
   Очутившись лицом к лицу с теми, кого во  времена  Конгресса  называли
Тремя  Грациями  Курляндии  -  Вильгельминой  де  Саган,   Паулиной   де
Гогенцоллерн и Жанной д'Ачеренца, Гортензия и Фелисия испытали  странное
чувство: им показалось, что у них троится  в  глазах.  Но  это  ощущение
быстро прошло,  настолько  отличались  личности  этих  дам  и  настолько
герцогиня де Саган подавляла остальных.
   В свои пятьдесят лет старшая  из  сестер  обладала  таким  блеском  и
царственностью, что двум другим оставалась только  роль  статисток.  Она
была замужем трижды: за французом, принцем  Людовиком  Роан-Геменейским,
за  русским,  князем  Василием  Трубецким,  и  за  немцем,  графом   фон
Шуленбургом.  Но  эти  мужчины,  от  которых  она  не  имела  детей  (ее
единственная дочь была рождена от любовника-шведа, графа Армфельда), как
тени прошли по ее жизни, играя лишь роль декораций и не оставив следа на
личности Вильгельмины, как волна не оставляет следов  на  песке.  У  нее
было много любовников, среди них царь Александр I и Талейран.  Некоторые
из них ничего не значили  для  нее,  другие  сохранили  к  ней  глубокую
привязанность.
   Среди последних были  Армфельд,  герцог  Виндишгоцкий,  которого  она
очень любила, и канцлер Австрии,  Клемент  де  Меттерних,  которого  она
заставила много страдать, но он так и не смог излечиться от этой любви.
   Ни для кого не было секретом, что довольно часто  канцлер  Франца  II
переступал порог дворца Пальм, чтобы предаться  вместе  с  Вильгельминой
нежным воспоминаниям о былой любви.
   Сознавая, что они предстали перед  царствующей  особой,  Гортензия  и
Фелисия присели в глубоком  реверансе,  очаровавшем,  казалось,  хозяйку
дома.
   - Приблизьтесь, сударыни!  -  сказала  она  по-французски  с  сильным
славянским акцентом. -  Всегда  приятно  принимать  иностранок  высокого
ранга, тем более соседок. Вы мне простите, надеюсь, что я так медлила  с
приглашением, но меня очень занимали деда Сагана. Вы, конечно, знакомы с
моими сестрами?
   Нет? Это Паулина...
   И  на  вновь   пришедших   обрушился   поток   слов,   представлений,
приветствий, замечаний о погоде и комплиментов их туалетам.
   - Вы, кажется, итальянка, княгиня? В Риме так хорошо одеваются?
   -  Нет,  Ваше  Высочество,  в  Париже,  -  ответила  Фелисия.   -   Я
действительно итальянка, а моя  подруга  Гортензия  -  француженка,  как
Вашему Высочеству должно быть известно...
   Вильгельмина  широко  улыбнулась  и  энергично   стала   обмахиваться
кружевным веером с перламутровой отделкой, как  будто  стало  невыносимо
жарко.
   - Конечно, конечно! Ах, Париж! Только там и можно хорошо одеться. Моя
самая младшая сестра, герцогиня де Дино, элегантнейшая женщина  в  мире,
знайте это.
   -  Мне  это  известно,  как  никому  другому,  -  сказала  с  улыбкой
Гортензия, - так как я лично  знакома  с  госпожой  герцогиней  и  имела
удовольствие гостить в ее доме несколько дней.
   - На улице Сен-Флорантен? Вы знаете Душку?
   - Да, сударыня. Княгиня Орсини тоже  с  ней  знакома.  Это  она  меня
представила. К сожалению, я не могу передать Вашему Высочеству привет от
ее сестры.
   Я не видела госпожу де Дино со времени ее отъезда в Англию.
   - Это тем более жаль, - вступила в разговор Жанна д'Ачеренца,  -  что
мы давно не имеем от нее известий. Очевидно, Душке больше нравится  быть
секретарем у Талейрана, чем писать своим сестрам.
   - Я знаю, что он чарует ее своим умом  и  дипломатическим  гением,  -
добавила третья сестра, Паулина. - Я только надеюсь, что она  больше  не
его любовница. Старик с подагрой!  И  так  уже  неприятно,  что  она  ею
стала...
   Это было сказано довольно неприязненным тоном, и Гортензия решила про
себя, что эта дама  вряд  ли  будет  ей  симпатична,  но  тут  вмешалась
Вильгельмина:
   - Не говорите о том, чего вы не знаете, Паулина!
   Этот старик  с  подагрой  куда  очаровательнее  молодых  и  блестящих
офицеров. Оставим это. Раз вы друзья Душки, вы будете и нашими друзьями.
Жанна, будьте добры, позвоните, чтобы нам принесли кофе. В этих огромных
дворцах всегда так дует, я почти оледенела.
   Нам всем нужно что-нибудь горячее.
   Фелисия сдержала улыбку. Ничего удивительного в  том,  что  герцогиня
замерзла:  ее  воздушное  платье  было  из  легкого  шелка   и   кружев.
Вильгельмина де Саган носила муслин и в середине зимы, так как  считала,
что ей больше всего к лицу легкие платья и пышные меха; меха  надевались
только при выходе на улицу. Это не мешало  ей  интересоваться  тем,  что
носят другие женщины,  поэтому,  пока  не  принесли  кофе  по-венски  со
взбитыми сливками и пирожные, очевидно,  любимое  блюдо  этих  дам,  она
забросала путешественниц градом вопросов о последних тенденциях в  моде.
Те отвечали как могли лучше и даже предложили герцогине показать  ей  их
последние приобретения, если  она  только  соблаговолит  посетить  левое
крыло этого  величественного  дворца.  Предложение  было  с  энтузиазмом
принято.
   - Впрочем, венские дамы не могут жаловаться, - сказала Фелисия. -  Мы
были у некоей Пальмиры, она творит чудеса...
   - Она, без сомнения, хорошая модистка, - отрезала герцогиня, - но мне
кажется, что она отстает от моды. Это неприятно.
   В это время Паулина Гогенцоллерн подошла к окну и,  отодвинув  штору,
воскликнула:
   - Смотрите-ка, кажется, юный Наполеон выздоровел. Вон он  выходит  из
дворца...
   Сердце Гортензии дрогнуло, не в силах сдержаться, она вскочила.
   - Простите меня, Ваше Высочество, -  извинилась  она,  краснея,  -  я
никогда не видела принца, и мне бы хотелось...
   - Посмотреть, на что это похоже? Это естественно, да  и  стоит  того.
Пойдемте, я заодно покажу вам тот самый балкон, с которого мы  наблюдали
триумфальный въезд царя Александра. Мои меха!
   Словно по волшебству, Вильгельмину окутало облако из песца, превратив
ее в шар, а лакеи уже открывали одну из высоких дверей.
   - Вы нас заморозите, - проворчала Паулина.  -  Я  останусь  здесь,  у
огня. Я его наизусть знаю, этого мальчишку!
   - А я пойду, - сказала Жанна. - Я могу без устали  смотреть  на  этот
спектакль. На красивого мальта всегда приятно смотреть.
   Гортензия и  Фелисия  переглянулись.  Их  чувства  были  одинаковыми.
Волнение итальянки было, пожалуй,  даже  сильнее,  ведь  она  так  давно
считала себя сторонницей Наполеона II. В  молчании  они  последовали  за
Вильгельминой на балкон.
   Под ними расстилалась улица, чуть дальше на заднем плане чернели  как
нарисованные углем деревья Миноритенплатц. День был сумрачный,  холодный
и сухой. Легкий ветерок покачивал ветки деревьев и гнал по улице обрывки
бумаги. Но герцог Реихштадтский ехал верхом с непокрытой головой.
   Широкий синий плащ с тройным воротником окутывал  его  фигуру.  Видны
были только ноги в белых лосинах и лакированных сапогах. С отсутствующим
видом, уставив взгляд голубых глаз в холку лошади, принц ехал, не  глядя
по сторонам, не видя приветствий  мужчин.  Не  замечая  женских  улыбок.
Ветер трепал густую челку белокурых волос, норовящую закрыть  глаза.  Он
казался  очень  высоким,  очень  худым,   немного   хрупким.   Идеальное
изображение принца из сказки, о ко