нимал квартиру в Версале, рассказывала мне, что раньше сдавала свои комнаты девице д'Эон. У нее было много странных привычек, например, она любила курить трубку...
     - А где вы жили в Версале?
     - Улица Ноай, павильон Маржон...
     Бомарше рассмеялся.
     - Так вот: эта ваша девица и шевалье одно лицо!
     И Бомарше рассказал странную историю молодого бургундца. Он был членом знаменитого "Секрета короля" (основанного Людовиком XV для своих личных целей) и во время посольства графа де Боргли в Россию переоделся женщиной и даже занял пост чтицы при царевне Елизавете.
     Потом он служил капитаном в драгунском полку и выполнял тайные поручения в Англии.
     - Худощавый, красивый, соблазнительный, с девичьим цветом лица, с изящными руками, с легкой походкой.., д'Эон был красивой женщиной и удалым офицером.
     - Это невозможно! Ведь женщина даже пахнет по-другому...
     Бомарше опять рассмеялся.
     - Клянусь, несмотря на туманы Темзы, насморка у меня не было, и все же он... Он был чертовски очарователен, он увлек меня, я даже предложил ему выйти за меня замуж!
     Теперь настала очередь смеяться Турнемину.
     Он не мог без смеха представить Бомарше женатым на драгунском офицере.
     - Как же вы избежали этого брака? "Дама" вам отказала? Она в вас не влюбилась?
     - Насколько мне известно, ни она в меня, ни я в нее влюблены не были. Мое предложение было политическим, на самом деле мы сердечно презирали друг друга. Тогда д'Эону было не больше двадцати лет, но потом в результате одной интриги, затрагивающей честь короля, д'Эон был вынужден дать слово никогда больше не снимать женской одежды. Это был приказ короля и министра иностранных дел. Теперь он страдает, как осужденный.
     - Где он сейчас?
     - В Лондоне. Ему платят пенсию. Увы, уже почти ничего не осталось от прежнего щеголя.
     Этот мрачный, сварливый человек, я думаю, от всего сердца проклинает тот день, когда он вырядился в женские тряпки. Краситься, накладывать мушки, наряжаться, ходить в туфлях на высоких каблуках и жить в Англии, когда больше всего на свете хочется выкурить трубочку в придорожном трактире, глядя в окно на живописные виноградники Тоннеруа... Он никогда в жизни их больше не увидит... Это очень жестокое наказание...
     Бомарше умолк, а Жиль с ужасом представил себе жизнь д'Эона: погребенный заживо под кружевами и шелками женских нарядов, как мечтает он о свободе, славе, семье и достойной старости... Жиль вспомнил, что рассказывала старая Маржон. Она любила поговорить об этой удивительной рослой даме, всегда одетой в черное, ей шила модистка самой королевы мадемуазель Бертин, всегда с трубкой в зубах... У нее не было горничной, только старый слуга, она никогда не ходила в церковь ни к мессе, ни к исповеди. А однажды мадемуазель Маржон застала ее со шпагой в руках, делающей фехтовальные упражнения... Жиль попробовал себя представить на его месте, ведь судьба или случай на службе короля могли и его поставить в такое же положение, заставить и его задыхаться под тяжестью благоухающих шелков...
     - Я бы такое не вынес, - решил он наконец, - и мне совершенно непонятно, почему он не укатил к черту.., за море, на другой континент? В диких дебрях Америки никто не стал бы смотреть, что он по утрам надевает: штаны или юбку.
     - Никто ему и не мешает это сделать, он может нанять любое судно в Дувре или Портсмуте, но он вступит на него в женской одежде и в ней же должен сойти в Америке. Я же сказал вам, что он дал слово. Д'Эон, как бы я к нему ни относился, - настоящий дворянин.
     Турнемин слегка покраснел.
     - Да, верно, я об этом забыл. Но, мой друг, ваш рассказ лишь подтверждает мою мысль: новое лицо шевалье де Турнемина должно сильно отличаться от старого, но под этой маской я хочу реально жить, а если придется, то и умереть.
     - Еще немного терпения. В "Газетт" написали, что тело шевалье де Турнемина было найдено во рву Бастилии, что вас застрелили при попытке бегства. Газета совсем свежая, еще краска не просохла. Через несколько дней я познакомлю вас с моим другом Превием.
     - Превий? Комедиант?
     - Актер! Он надежный и.., храбрый человек.
     Он не проболтается, он хранит много разных секретов, поверьте мне. Он не любит графа Прованского больше, чем мы с вами. Превий - мастер грима! Вкус его безошибочен, он с первого взгляда определит, кем вы станете. Он поговорит с вами минуты три и придумает, какую роль для вас выбрать. Кстати о роли, знаете, - добавил он, улыбаясь, - Превий имел мужество отказаться от роли Фигаро, когда я ему предложил!
     - Невозможно! - воскликнул Турнемин, он знал, с какой нежностью относится Бомарше к своему "Севильскому цирюльнику".
     - Да, отказался, потому что по возрасту не подходит для этой роли. Верьте мне, шевалье, Превий вам поможет. А пока продолжайте играть роль секретаря... Это вам на пользу...
     Роль не слишком обременяла Турнемина, с домочадцами Бомарше он и Понго встречались только за столом, в остальное время их видели только Тереза и Эжени, а большую часть дня сеньор Конил-и-Тартуга с секретарем проводили в своих апартаментах, каждый по-своему убивая время.
     Понго пил, и бывали вечера, когда, прежде чем спуститься к ужину, Турнемин должен был укладывать пьяного, как польская шляхта в день праздника, индейца в постель. Тогда он не успевал насладиться игрой Терезы на арфе в галерее Флоры или развлечь маленькую Эжени.
     В субботние вечера ни он, ни Понго не выходили из своих комнат, по субботам Бомарше принимал гостей: Гюдана - самого близкого друга ведикого драматурга, не знавшего, однако, об их присутствии в доме Бомарше, аббата Колонна, актера Моле или интенданта де Ла Ферте - все эти люди могли быть полезны нашим беглецам.
     В такие вечера особняк на улице Вьей-дю-Тампль сверкал огнями, под звуки музыки приглашенные занимали места за обильным столом, Тереза угощала, но верный Жан-Батист или старый Поль не забывали отнести на большом подносе блюда с этого стола обоим узникам.
     Субботние приемы были тяжким испытанием для Турнемина и Понго. В доме собиралось много людей, ведь триумфальное шествие "Женитьбы Фигаро" подняло Бомарше на вершину славы. Следом за Парижем вся Франция и вся Европа аплодисментами встречали великую пьесу. Кроме того, Пьер-Огюстен организовал Бюро драматического права (или, как теперь говорят, авторского права), предназначенное обязать наконец французских актеров выплачивать гонорары драматургам. Не сразу все вышло гладко, но Бомарше победил, и вчерашние противники сегодня спешили выразить ему свое восхищение. Праздничный шум наполнял дом, мешая беглецам спать; каждую минуту Турнемин и Понго с ужасом ждали, что толпы пьяных гостей, прогуливающихся по дому, отыщут их скромное убежище.
     Заключение начало тяготить Турнемина, ему казалось, что стены давят на него, он задыхался, а по ночам теперь ему уже снилась свобода, степь и он сам, верхом на Мерлине, скачущем во весь Дух. Тихие семейные радости дома Бомарше больше не занимали его, Турнемин терял аппетит и все реже выходил из своей комнаты.
     Наступил октябрь. Атмосфера в доме на улице Вьей-дю-Тампль понемногу сгущалась. Пьер-Огюстен, постоянно занятый сразу несколькими делами, с некоторых пор с горечью стал замечать оборотную сторону своей известности: число врагов увеличивалось пропорционально росту его славы, а возможно, еще быстрее, и среди них встречались особенно опасные: те, чьи перья были так же остры, и они могли нанести поражение на его же собственной территории.
     Самым непримиримым из них был граф де Мирабо, провинциальный дворянин, человек сомнительной репутации, литературный прощелыга. Постоянные скандалы, дуэли, долги неоднократно приводили Мирабо в тюрьму; почти урод, с огромной головой и лицом, испещренным оспой, он обладал великим даром красноречия и большой эрудицией. Бомарше обидел будущего трибуна тем, что, во-первых, отказался печатать его эссе о Цинциннати в своих изданиях, а во-вторых, потому что не одолжил ему двадцать пять луидоров, узнав о плачевном финансовом положении Мирабо.
     - Если я вам дам эту сумму в долг, - сказал ему Пьер-Огюстен, - мы обязательно поссоримся. Я готов сейчас же с вами поссориться и сэкономить двадцать пять луидоров.
     Но Мирабо не оценил шутки. В самом начале октября он опубликовал грязный памфлет о компании по водоснабжению Парижа, одним из активных учредителей которой был Бомарше, обвинив драматурга в том, что он хочет разорить парижских водоносов и изуродовать улицы города при проведении канализационных работ.
     В субботу 6 октября Турнемин, проведший ночь без сна, постучал в дверь кабинета писателя. Бомарше только что прочитал пасквиль Мирабо, гнев душил его, глаза сверкали.
     - Что вам надо? - громыхнул он, забыв о вежливости. Но Турнемин был спокоен.
     - Извините, что беспокою вас в столь неподходящий момент, но я больше не могу ждать. Бомарше, друг мой, если вы не хотите, чтобы я сошел с ума под вашим кровом, отпустите меня.
     Писатель немного успокоился и внимательно поглядел на Турнемина.
     - Вам здесь надоело?
     - Что вы! Я вам так благодарен! Но я вольная птица и не могу жить взаперти. Я живу у вас больше месяца! И теперь, когда у вас неприятности...
     - Неприятности у меня постоянно.., и посерьезней, чем эта бумажка! - прорычал Бомарше, отбрасывая газету на край стола. - На этот раз их разозлил мой растущий успех, - добавил он с простодушным хвастовством, оно одновременно было его недостатком и достоинством. - Если хотите, возьмите почитайте...
     Бомарше вскочил и распахнул дверцы книжного шкафа, полы широкого ярко-красного домашнего халата порхали, словно крылья гигантской бабочки, и вытащил большую книгу в сафьяновом переплете. Он бросил ее на маленький столик, служивший продолжением его большого стола, и жестом пригласил Турнемина. Надпись "Ступени моего пьедестала" позабавила Жиля.
     Но Бомарше уже раскрыл книгу, и Турнемин увидел, что она была полна пасквилей, памфлетов, песен, стихов, анонимных и неанонимных писем, - словом, огромная коллекция обид, нанесенных писателю.
     - Вот, - сказал Бомарше не без гордости. - Вот все, что уже обо мне написано! В один прекрасный день они послужат для моей славы.
     Ахинея Мирабо займет здесь почетное место, ибо пройдоха талантлив.
     - И вы не станете отвечать?! - спросил Жиль, быстро проглядев памфлет.
     - Я... Да как же! Но здесь речь идет не только обо мне, я не позволю клеветать на компанию водоснабжения и охаивать прогресс! Кстати... может, действительно пора вернуть вам свободу, мой друг, ведь мне придется уехать в Киль, чтобы напечатать достойный ответ, а заодно выяснить состояние моего издания произведений Вольтера. (Чтобы издать "Интеграл" Вольтера, Бомарше пришлось организовать типографию в Киле на земле марграфа де Бада. Во Франции произведения Вольтера были запрещены.) Раз у нас в некотором роде война, я не хочу, чтобы у Терезы были какие-нибудь неприятности в мое отсутствие. Этому Мирабо платят банкиры, заинтересованные в крахе нашей компании. Он продажный, гнусный писака, да он родную мать продаст в бордель за пригоршню золота!
     В гневе Бомарше становился неистовым, грубым, губы его кривились презрением и страхом, но боялся он не за себя, а за ту, кого называл своей "хозяйкой" и которая так долго ждала, чтобы он назвал ее своей женой.
     - Что касается вас, - продолжал он более спокойным тоном, - мне тоже кажется, что пора открыть вам дверь. Двор перебирается в Фонтенбло на охоту, туда же едут послы Австрии и Голландии для заключения договора. Мосье не любит охоты и скорей всего уедет к себе в Брюнуа. Настало время примерить новое лицо. Я предупрежу Превия...
     - Почему вы не женитесь? - прервал его Турнемин.
     Бомарше удивленно умолк, потом в его глазах загорелись озорные искорки.
     - На ком? На Превии?
     - Не надо, Бомарше... Ваша ирония унижает ее любовь. Почему вы не женитесь на Терезе?
     Она любит вас всем сердцем, подарила вам дочь...
     Тереза восхитительная женщина, мне хватило месяца, чтобы это понять, а вы за десять лет не разглядели, что именно такая жена вам нужна?
     - Откуда вы знаете, кто мне нужен?
     - Но это же видно! Вам здесь хорошо, вы счастливы. Кроме того, она молода, а вы уже...
     - Знаю! Но мне еще интересны и другие женщины!
     - Пускай, заведите любовниц, но сделайте Терезу мадам Бомарше. Вы в таком возрасте, когда мужчина ищет стабильность в семье.
     - Я уже был женат два раза и оба раза неудачно.
     - Третий раз окажется удачным. А вдруг ей кто-нибудь понравится? Она честный человек, она уйдет. Что вы тогда будете делать? Вы не знаете, как страшен опустевший дом, - закончил молодой человек, думая о Жюдит.
     - Переживу как-нибудь! - воскликнул Бомарше, выходя из себя. - А вы, сударь, перестаньте заниматься чужими делами, ваши еще хуже запутаны! Может, вы и правы. Я подумаю.
     - Спасибо. Заступившись за Терезу, я лишь хотел выразить то восхищение и уважение, какое питаю к ней. Извините, если вмешался в ваши дела, я сделал это исключительно по дружбе...
     - Я верю, верю... Пойду предупрежу Превия.
     Но этого делать не пришлось. Бывают в жизни дни, когда судьба открыто распоряжается нами: бессонная ночь Турнемина, заставившая его срочно требовать освобождения, послужила началом странных приключений.
     Неожиданно появился посыльный с письмом, адресованным г-ну Карону де Бомарше. В конверте оказалась записка, составленная из ничего не значащих фраз, греческих букв и цифр, казалось, это был плод чьей-то разыгравшейся фантазии.
     Получив записку, Пьер-Огюстен заперся в своем рабочем кабинете. Он поднял одну из половиц паркета и вынул маленький ларец, открывавшийся с помощью крошечного ключа, висевшего среди золотых брелков и драгоценных камней на цепочке от часов старого экс-часовщика Карона.
     Из ларца он достал небольшую тетрадь, раскрыл ее, нашел нужный шифр и прочитал записку. Закончив, убрал тетрадь в ларец, а ларец под паркет, открыл дверь и позвал Жиля.
     - Можно сказать, что боги помогают вам, мой друг. Вы хотите нас покинуть, и вот король дает вам специальное поручение. Его Величество считает, что, должным образом преобразившись, вы можете появиться на свет Божий.
     - Все это вы здесь прочли? - спросил Жиль, вертя в руках непонятную записку.
     - Да, и не только это. Король пишет, что ваш труп отправили в Бретань, чтобы похоронить по-христиански на кладбище вашего родного городка Эннебона, если я правильно расшифровал.
     У графа Прованского не должно быть никаких сомнений в вашей гибели.
     Жиль не мог не вздохнуть, думая, как огорчатся те, кого он любил: его крестный отец, старый приходской священник, Розеина и Катель, преданная служанка аббата Талюэ. А вот Жанна-Мари Гоэло скорей утешится, чем огорчится, узнав, что ее мятежный ребенок ушел к Богу, как она и хотела когда-то... Неизвестный, заменивший его в могиле, отдыхает теперь на старом кладбище, под сенью серых камней собора Райской Божьей Матери, и старый священник молится о нем.
     - Значит, теперь я никто? - спросил он, возвращая Бомарше листок, исписанный странным шифром. - Поясните мне, что это за язык?
     - Это не язык, это шифр короля. Раньше им пользовался Людовик Тринадцатый, переписываясь с нашим послом в Константинополе. Существует еще один королевский шифр, его придумал для Людовика Четырнадцатого гениальный Антуан Россиньоль, но я никогда им не пользовался. Итак, мой друг, зачем эта ироническая улыбка, скоро вы станете другим человеком, но однажды, я уверен, шевалье де Турнемин вернется к нам.
     - Другим человеком, но каким?!
     В этот день все получалось само собой: не успели часы пробить одиннадцать, не успели хозяева и гости сесть за стол, как появился тот человек, от которого Бомарше и Турнемин ждали чуда.
     Пришел Превий.
     Добавили еще один столовый прибор, и Превий сел рядом с Терезой. Она принялась накладывать на его тарелку сыр, фаршированные яйца, плоские свиные сосиски, которые так любят швейцарцы. Он мило протестовал.
     - Я опять растолстею, только я похудел...
     - Вам это не грозит, говорят, вы страстный садовод...
     - Ешь, ешь, ведь ты голоден, - угощал его Бомарше, и они заговорили о театре, об актерах...
     Жиль, не знавший людей, которых они упоминали, перестал слушать. Он молча смотрел на кудесника, который должен был дать ему новое лицо. Это был знаменитый актер, знаменитый на всю Европу, Бомарше говорил о нем, что он, вроде Протея, может перевоплотиться в кого угодно, кроме разве новорожденного младенца. "Хотя, - добавлял, смеясь, "отец" Фигаро, - я не уверен, может, и это в его силах".
     Сейчас он занимался тем, что передразнивал своих товарищей по сцене: переходя от высокого голоса мадемуазель Санвиль к низкому голосу Моле, он смеялся, как Дезессарт, и ломался, как Бестрис, и каждый его номер вызывал у маленькой аудитории настоящий восторг. Но Турнемин постоянно ловил на себе внимательный взгляд актера, и у него сложилось впечатление, что импровизировал великий Превий специально для него, словно хотел убедить молодого человека, чьи глаза, спрятанные за большими очками и густыми ресницами, были ему недоступны, в многочисленных гранях своего таланта. С неменьшим вниманием смотрел Превий и на Понго, который на время обеда забыл о своей роли испанского гранда. "Наверное, он примеряет роль ирокеза на себя", - подумал Турнемин.
     Обед закончился. Тереза поднялась и увела дочь, сославшись на дела. Тогда Пьер-Огюстен пригласил гостей в свой кабинет и велел старому Полю принести туда кофе.
     Верный слуга, выполнив его приказание, тщательно закрыл двойную дверь и уселся возле нее на стуле, охраняя тайны своего хозяина.
     В кабинете царила тишина; Превий, сидя на хрупком стульчике, обитом серым велюром, с полной чашкой душистого кофе в руке, внимательно разглядывал Жиля, который, забившись в уголок дивана, спокойно пил кофе, ожидая, когда Бомарше или Превий прервут молчание. Первым заговорил Превий.
     - Теперь, когда мы одни, - сказал он, - не покажете ли мне свое настоящее лицо, господин секретарь?
     - Пора, - добавил Бомарше, - время подумать о серьезных вещах, мой друг.
     Ничего не говоря. Жиль поставил свою чашку на угол стола, снял парик, очки и вытянулся во весь рост.
     - Вот, - сказал он, широко раскрывая глаза и пристально глядя на артиста. - Что вы думаете из меня сделать, господин Превий?
     Тот ответил не сразу, с удивлением разглядывая высокую и мощную фигуру бывшего гвардейца.
     - Это будет не так легко. Вы чудесно играли роль чудаковатого и молчаливого секретаря, я никогда бы не подумал, что вы такой огромный!
     - Признаюсь, - улыбнулся Жиль, - я рад распрямиться и хотел бы, чтобы вы подобрали мне шкуру подходящего размера.
     - Понимаю, понимаю! Посмотрим, что мы можем предложить... Голландец, датчанин, немец? Вы говорите на каких-нибудь иностранных языках?
     - На английском, но скорее с американским акцентом, я выучил язык во время войны за независимость.
     - Чудесно, вот и решение! Америка в большой моде, мы сделаем из вас американца.
     - Замечательно! - засмеялся Бомарше. - У меня много разных американских документов осталось от Родриго Хорталеса!
     - Что ж, я согласен стать американцем. Мне нравится...
     - Все не так просто, - охладил его пыл Превий, - изменив имя, мы должны изменить и ваше лицо.., и не только лицо. Здесь это не удастся.
     - Куда я должен идти?
     - Ко мне... Вы переедете ко мне вместе со своим слугой, потому что ему тоже придется изменить свой вид, если он хочет остаться с вами. Испанец из него не получился, да и языка он не знает.
     Жиль посмотрел на Бомарше.
     - Это надолго?
     - Три или четыре дня, не больше. Конечно, мою жену нельзя сравнить с Терезой, но вам будет у нас хорошо.
     - Три-четыре дня, - повторил Бомарше, - смотри, больше он не выдержит! Когда вы отбываете?
     - Немедленно.
     И вот подали карету, и благородный испанец вместе с секретарем отправились наносить визи