вой путь, даже не повернув головы. Фьора тоже не оглядывалась по сторонам. Она прямо сидела на своей лошади, с гордым видом пленной королевы, и не видела, как в нескольких шагах от нее один рыцарь помогал другому освободиться от помятого в бою шлема. Вдруг на лице первого из них появилось выражение, похожее на ужас, и он резким движением сорвал шлем с головы приятеля.
     - Потише, пожалуйста, - вскрикнул Филипп де Селонже, - ты чуть было не оторвал мне ухо!
     - Смотри!.. И скажи мне, не брежу ли я?
     Протянув руку, Матье де Парм указал на двух всадников, которые направлялись к палатке герцога. Загорелое лицо Филиппа внезапно сильно покраснело.
     - Но это невозможно! Ведь это не может быть она? - прошептал он. - Даже если она и жива, что она может здесь делать?
     - Не знаю. А ты думаешь, что возможно такое сходство? Я думал, что такая красота...
     - Надо узнать!
     Филипп бросился было вперед, но де Ла Марш уже спешился и вместе со своей пленницей вошел в палатку герцога, которую охраняли вооруженные солдаты. Перед Селонже, который хотел войти вслед за ними, молчаливо скрестились копья стражи.
     - Мне необходимо войти! - возразил он. - Мне надо немедленно увидеть монсеньера герцога!
     - Это невозможно. Мессир Оливье только что приказал никого не пропускать.
     - Но скажите хотя бы, кто эта женщина со связанными руками, которая вошла вместе с ним?
     - Мне это неизвестно.
     В ярости Селонже сорвал с руки перчатку и бросил ее на землю. Де Парм, который успел подойти к другу, попытался его успокоить:
     - Тише! Гнев тут не поможет. Надо подождать, пока она выйдет. Не может же она оставаться у герцога вечно...
     - Ты прав! Будем ждать!
     И они оба уселись на поваленное дерево, которых здесь было великое множество.
     А в это время Фьора после недолгого ожидания в небольшом помещении, похожем на приемную, стены которой были затянуты алым бархатом, в сопровождении капитана прошла в роскошно убранную комнату, стены которой, покрытые золотой вышивкой, сверкали, как епископская митра. В центре высилось кресло, напоминавшее трон, с нависающим над ним балдахином, с изображением гербов Бургундии, - все это было освещено множеством горящих в канделябрах и в хрустальных лампах свечей. На троне сидел человек, которого Фьора без труда узнала по описанию своей кормилицы;
     "У него красное лицо с сильным подбородком, с темными властными глазами. Волосы у него темные и густые..." Это был Карл Смелый.
     На нем была длинная одежда из красного бархата с горностаевым воротником, подпоясанная золотым поясом, на котором висела цепь ордена Золотого Руна. На его шляпе из такого же бархата сверкало удивительное драгоценное украшение: эгретка из бриллиантов, которую поддерживал колчан, выполненный из жемчужин и рубинов, и пленница подумала, что он был похож на сказочного принца, о которых ей рассказывал отец, когда она была еще ребенком. Наверное, даже император не выглядел так величественно. Однако Фьора не испугалась, а чуть было не рассмеялась, когда подумала, что многие месяцы мечтала сразить этого человека, которого охраняла целая армия солдат и еще одна - слуг.
     И она, обыкновенная слабая девчонка, со своим старым другом, ученым греком Деметриосом, поклялись убить герцога Бургундского, даже не подумав о том, смогут ли они когда-нибудь подойти к нему близко... А сейчас она стоит перед ним, связанная пленница, и уж, конечно, ей не дожить до следующего утра, потому что ни это мрачное лицо, ни сверкающие гневом глаза не предвещали ничего хорошего. Но страха в ней не было.
     - Значит, - произнес он строго, звучным, хорошо поставленным голосом, - ты та самая девчонка, ради которой мой лучший военачальник бросил пост перед осажденным городом и забыл свой долг? Откуда ты явилась, что не знаешь, как надо приветствовать принца?
     - Женщины не кланяются, а я не могу приветствовать вас по достоинству со связанными руками. - И, показав свои связанные руки, Фьора добавила:
     - Этому я ищу объяснение с того момента, как меня арестовали. Насколько мне известно, я никого не убила и ничего не украла?
     - Ты шпионка моего доброго кузена, короля Людовика Французского. А это в моих глазах намного хуже.
     - В самом деле? Я, кажется, слышала, что между вами и королем в Солевре подписан девятилетний мир?
     Поэтому я полагала, что, пока молчат пушки, я могу путешествовать где мне вздумается.
     - Здесь они пока не молчат. Итак, тебе захотелось посмотреть границы и именно тот город, в котором случайно находилась большая часть моей армии?
     - Я захотела повидать единственного двоюродного брата, который у меня остался, монсеньор.
     - Кузена? Кампобассо твой двоюродный брат?
     - Я не понимаю, почему, - слегка улыбнулась Фьора, - такое родство может оскорбить могущественного герцога Бургундского? А поскольку мы говорим о вежливости, мне бы хотелось, чтобы вы прекратили говорить мне "ты". Я благородного происхождения, и король Людовик, которого мне приходилось встречать, относился ко мне с должным почтением. И мне никто не говорил, что Его Величество происходит из менее благородного дома, чем вы, монсеньор.
     Услышав смелое заявление этой молодой женщины, которая смотрела на него с насмешливым вызовом, Карл не смог сдержать своего гнева. Его лицо стало таким же красным, как и его платье, и он приказал:
     - Ла Марш! Заставьте эту женщину встать на колени и дайте ей понять, что ее жизнь висит на волоске!
     В ее интересах не возбуждать моего гнева!
     - Клянусь всеми силами ада, ты врешь, несчастный! Но ты ее у меня не отнимешь... - В покоях герцога появились Селонже и Кампобассо.
     - Прекратите! - повысил голос герцог, а на кондотьера уже накинулся Оливье де Ла Марш и вырвал у него шпагу. Герцог тем временем продолжал:
     - Соблюдайте порядок! За свое безрассудное поведение вы будете наказаны, граф Кампобассо! А сейчас уходите!
     - Но, монсеньор...
     - Не заставляйте меня повторять, иначе вы опозорите себя, когда вас выбросят отсюда!.. А теперь, Селонже, я слушаю вас! Только хорошо думайте, когда будете говорить, потому что я никогда и никому не позволял смеяться над собой, особенно тем, кто у меня в милости!
     - Храни меня бог от тою, чтобы потерять ее, мой принц! Я ваш вассал с детства и скорее умру, чем посмеюсь над своим господином, что в моих глазах является святотатством.
     - Я верю тебе, Филипп. Тогда отвечай и не бойся: ты говоришь, что она - твоя жена?
     - Я женился на ней во Флоренции, куда вы отправили меня к Медичи в феврале прошлого года. Ее отец, Франческо Бельтрами, был тогда одним из трех самых богатых и влиятельных людей города. Мы поженились...
     - Чтобы предложить военной казне вашего высочества сто тысяч золотых флоринов, которые в качестве моего приданого выплатил Фуггер аугсбургский! - вмешалась Фьора, которой удалось побороть волнение, вызванное появлением Филиппа.
     Он очень изменился из-за военной формы, которая ему очень шла, более коротких волос и обострившихся от усталости черт лица. Щеку его пересекал свежий шрам. Филипп изменился, но ее сердце рванулось ему навстречу, и доселе скрытая рана начала снова кровоточить, несмотря на радость от того, что он при всех назвал себя ее супругом. Радость, однако, быстро прошла.
     Отвергнутая и брошенная тогда и обманутая сейчас, потому что другая женщина носила его имя, Фьора вынуждена была призвать себе на помощь давнюю обиду.
     - Конечно, - согласился Селонже, - я и не скрывал от вас назначение этих денег, но женился я на вас не поэтому, вспомните, Фьора!
     - Не хотите ли вы сказать, что любите меня сейчас, хотя в свое время сочли возможным провести со мной только одну ночь? Вы бросили меня на другое же утро после свадьбы и не подумали вернуться, потому что любили другую женщину и, должно быть, женились на лей, когда услышали, что я умерла. А может быть, вы и женились на ней раньше?..
     - Другая женщина? О чем вы, Фьора? Я, Филипп де Селонже, кавалер ордена Золотого Руна, я - двоеженец?
     - Как еще вас называть, объясните мне, кто такая эта Беатрис, которая всем правит в вашем замке Селонже? Там мне сказали, что она - хозяйка...
     - Беатрис? - воскликнул Филипп. - Она еще там?
     - А почему бы ей там и не быть, если она у себя дома?
     Селонже рассмеялся от всего сердца, а в его карих глазах появился веселый огонек.
     - Я думал, что она уже давно вернулась к своим родителям. Знайте, что она - моя невестка и ничего больше.
     - Когда вы говорите правду и когда лжете? Для того чтобы иметь невестку, надо иметь брата, а вы сказали моему отцу, что никакой родни у вас нет.
     - Так оно и есть. Мой старший брат, Амори, погиб в сражении при Монлери десять лет назад. Его вдова ожидала, что я женюсь на ней, как это часто происходит в наших семьях. Но я никак не мог решиться жениться на женщине, которую не люблю. А вас, Фьора, я.., любил.
     - Вы любили меня и все же уехали, не оставив никакой надежды хотя бы когда-нибудь вас снова увидеть?
     - Но я вернулся и узнал, какое несчастье случилось с вами. Мне сказали, что вы умерли. У меня не было никакой причины не верить.
     - Боже мой, Филипп, я так вас ненавидела!
     После того, как она столько пережила, Фьора почувствовала такую радость, что забыла о присутствии герцога и уже протянула руки к своему возлюбленному, когда холодный голос Карла, который все это время внимательно наблюдал за ними, прервал их объяснение:
     - История, конечно, трогательная, но поскольку вы, мадам, теперь графиня Селонже, скажите нам, пожалуйста, как случилось, что вы являетесь любовницей графа Кампобассо?
     - Мне кажется, монсеньор, что достойнее служить принцу, рожденному под прилавком, чем герцогу Бургундскому. Ваше высочество, вероятно, ненавидит мессира де Селонже?
     - Его? Он пользуется нашим уважением и дружбой.
     - Так оно и есть. А что было бы, если бы вы стали его ненавидеть?
     - Не берите на себя слишком много. Он скорее предпочтет страдание, после того, как унижен в глазах всех. У нас адюльтер наказывается смертью.
     - Только не у принцев, если верить тому, что говорят об отце вашего высочества. Велите меня казнить, это положит всему конец.
     - К тому же будет хорошим примером для других, потому что я ненавижу неверность и вы мне внушаете отвращение при всей вашей красоте! Мы посмотрим, что делать дальше, а пока вы останетесь в лагере под надежной охраной. Ваша стража ответит мне головой, потому что я не позволю вам избежать вашей законной участи. А сейчас нам еще предстоит взять город... Одна ко будьте уверены, что о вас не забудут!
     Снова в сопровождении де Ла Марша Фьора уже хотела выйти из палатки, но Карл остановил ее:
     - Минутку! Перед тем как прибыть во Францию, вам случалось покидать Флоренцию?
     - Нет, монсеньор. Никогда...
     - Странно... Мне кажется, что я вас уже видел...
     Очень давно...
     - Говорят, что на этой земле у нас у всех есть двойники, ваше высочество могли видеть женщину, похожую на меня... Где-нибудь на улице... На рынке...
     Пожав плечами, он жестом велел ей выйти. Фьора, нисколько не склонив головы, сделала ему изящный реверанс и вышла в сопровождении стражи. Уже наступила ночь, но вокруг палатки герцога было совсем светло от факелов и костров.
     Когда Фьора вышла, Кампобассо, который ожидал ее, сидя на том самом пне, на котором до него сидели Филипп и Матье, бросился было к ней, но Ла Марш остановил его:
     - Прочь! Герцог отдал строгий приказ никому с ней не разговаривать.
     - Куда вы ее ведете?
     - Здесь недалеко, но ее будут бдительно охранять.
     Вам запрещено приближаться к ней!
     Кондотьер отпрянул, как будто его ударили: Фьора прошла мимо, даже не взглянув на него. Тогда он хотел ворваться внутрь герцогской палатки, но стражники словно предвидели это и скрестили перед ним свои копья.
     Потеряв рассудок от бешенства, Кампобассо принялся оскорблять их, но они оставались так же невозмутимы, и поэтому он решил направиться вслед за стражей, чтобы узнать, куда повели ту, которую он так любил.
     Это было совсем рядом. Позади огромного герцогского шатра стояли палатки, предназначенные для некоторых офицеров. В одну из них, освободившуюся после гибели хозяина, Ла Марш ввел свою пленницу, осветив внутренности палатки взятым снаружи факелом.
     Внутри было довольно прилично: стояла походная кровать с подушками, одеялами, два сундука, в одном из которых хранились принадлежности туалета, большой металлический подсвечник, погасшая жаровня; тут же был ковер, который положили прямо на траву.
     Один из солдат разжигал в жаровне огонь, а капитан в это время с помощью факела зажигал свечи.
     - Я принесу вам ужин, - сказал Ла Марш Фьоре, которая, дрожа от пережитого, присела на край постели. - Еще я пошлю за вашим багажом, а завтра придет женщина прислуживать вам.
     - Благодарю. Только зачем столько хлопот? Разве я не пленница?
     - Здесь у нас нет тюремного помещения. Кроме того, герцог приказал, чтобы вы ни в чем не нуждались.
     Мне ведено проследить за этим лично...
     - Он очень любезен.., раз так, не могли бы вы мне сказать, далеко ли отсюда палатка господина Селонже?
     - Мне приказано вам этого не говорить, мадам. Вы здесь в некотором роде тайная узница, и вам запрещается выходить и общаться с кем бы то ни было, исключая меня и того, кто получит на это разрешение...
     Фьора кивнула в знак того, что все поняла, затем встала и протянула замерзшие руки к огню. В голове не было ни единой мысли, как у человека, пережившего сильное потрясение, впрочем, она и не пыталась думать, а только ощущала свое измученное и озябшее тело, которое медленно отогревалось. Она чувствовала огромную усталость, которая приносила ей боль; усталость была вызвана совсем не долгой дорогой верхом, а этим внезапным и жестоким переходом от чувства ослепительной радости к глубочайшему горю, и теперь Фьора хотела только одного: спать! На многие часы погрузиться в глубокий сон, похожий на смерть. Рано или поздно придется просыпаться, но может случиться так, что силы и мужество вернутся к ней.
     Она собиралась лечь, когда в дверях палатки с подносом в руке появился мальчик, элегантно одетый в расшитый серебром камзол из фиолетового бархата, в коротких светло-серых брюках и коротких сапогах из фиолетовой замши.
     - Позволит ли мне благородная дама войти? - спросил он, сделав непринужденный поклон.
     Он говорил по-итальянски, и Фьора улыбнулась.
     Это был первый мужчина, который вел себя с уважением по отношению к ней.
     - Конечно! Мы что, соотечественники?
     - Не совсем. Я римлянин: Баттиста Колонна, родственник князей Пальяно и паж моего кузена, графа де Челано, но недавно я перешел служить к монсеньору герцогу Бургундскому. А теперь, мадам, если вы не против, мы будем говорить по-французски, чтобы не насторожить часовых, - добавил он уже по-французски и поставил свой поднос на один из сундуков.
     - Вам разве не нравилось служить графу Челано?
     - Вовсе не потому, но у меня хороший голос, и монсеньор Карл, у которого есть хор из молодых певцов, любит, когда я пою с другими. Ну вот, я почти закончил.
     - И вас приставили приносить мне еду, вас, который принадлежит к очень хорошей семье, - удивилась Фьора. - Кто же мог такое приказать?
     - Господин Оливье де Ла Марш. Здесь, в лагере, есть только полевые ординарцы, а сейчас, когда нет женщины, которая могла бы прислуживать благородной даме из Флоренции, господин Оливье подумал, что вам будет.., как бы это сказать? Ах, вот: это вас подбодрит, если вам будет прислуживать кто-нибудь, также родившийся на полуострове.
     - Я не могла вообразить пять минут назад, что он будет таким внимательным. Однако я надеюсь, что герцог Карл не слишком обиделся?
     - Мессир Оливье ничего не делает без ведома монсеньора. Желаю вам приятного аппетита и хорошего отдыха, донна Фьора!
     - Вы знаете, как меня зовут?
     - Мессир Оливье никогда ничего не забывает, - ответил молодой Колонна с мальчишеской улыбкой.
     Слегка придя в себя после неожиданного визита этого очаровательного мальчика - ему могло быть лет двенадцать, - Фьора мысленно поблагодарила невозмутимого капитана гвардии герцога и дала себе слово сказать это ему лично, как только представится возможность. Затем она обнаружила, что страшно проголодалась, и буквально проглотила паштет из угря, слоеные пирожки и сушеные фрукты, которые паж принес вместе с кувшином бургундского вина. После этого Фьора, не раздеваясь, легла и, завернувшись в одеяло, вся отдалась усталости и погрузилась в долгожданный сон.
     А в своей роскошной палатке Смелый, оперев подбородок на ладонь, слушал, как его капелла, состоявшая из двадцати четырех мальчиков, поет под руководством мэтра Адама Бюнуа песнь Богородице... Чистые голоса заполняли тишину холодной ночи, которая предвещала раннюю зиму, а в огромном лагере многие, затаив дыхание, старались обрести в этом дивном звучании хотя бы какую-то поддержку перед завтрашним сражением.
     В течение нескольких дней Фьора находилась в своей палатке и не видела никого, кроме молодого Баттисты Колонна, который приносил ей еду, и совершенно запуганной немой молодой женщины, кое-как убиравшей в палатке. Она же приносила дрова и воду, чистила жаровню и посуду. Ее молчание нервировало Фьору.
     Зато Баттиста любил поговорить. Наполовину оглохшая от грохота пушек, которые стреляли весь день, Фьора узнала от него, что Нанси удачно защищается.
     Комендант города, бастард Калабрийский, был хорошим военным. При подходе бургундской армии он прибавил к ужа существовавшим бастионам и редутам некоторые специально придуманные им укрепления, а его артиллерия под командованием мэтра Демулена, возможно, лучшего артиллериста этого века, ни в чем не уступала бургундской. Демулен велел поднять на Большую Башню две пушки и заставил Карла Смелого дважды менять расположение своей палатки, кроме этого, он в клочья разнес длинноствольную кулеврину, с помощью которой бургундцы атаковали эту башню и башню ворот Сен-Никола. Юный римлянин не скрывал, что в рядах осаждающих началось некоторое волнение. Не было ли это повторением бесконечной осады Нейса? А в городе, напротив, укреплялась надежда, хотя продовольствие подходило к концу. Да к тому же дождь играл на руку защитникам и превращал лагерь бургундцев в непроходимую клоаку...
     К несчастью для защитников, бургундцы получили поддержку: Антуан Бургундский, сводный брат Карла Смелого и его лучший военачальник, подошел к нему с юга и привел с собой свежие силы, которые он набрал в Милане. С их помощью Карлу удалось полностью окружить город и сделать невозможной доставку продовольствия.
     - Означает ли это, что осада скоро закончится, - спросила Фьора, - или нам придется стоять здесь еще несколько месяцев?
     - Я надеюсь вместе с вами, что сопротивление лотарингцев не будет бесконечным. Эта палатка, конечно, довольно приятна, но при условии, что вы скоро ее покинете на больший срок, чем сейчас.
     В самом деле, Фьора получила возможность по ночам и в сопровождении охраны выходить на короткое время подышать свежим воздухом. В остальное время ей позволяли только откидывать полог палатки. В сущности, она не пользовалась и этой возможностью из-за проливного дождя и порывистого ветра. Тем не менее замечание пажа взволновало ее:
     - Вы хотите сказать, что я отсюда не выйду до тех пор, пока Нанси не сдастся?
     Баттиста немного помолчал, а затем тихо проговорил по-итальянски:
     - Совершенно верно. Мне не следовало вам этого говорить, но, по-моему, вам необходимо знать то, что вас касается: Кампобассо напал на господина де Селонже, и они начали драться, но тут вмешался монсеньор герцог. Он приказал им отложить свой спор до тех пор, когда армия войдет в Нанси, и добавил, что не может рисковать жизнью одного из них, а может быть, и обоих. Но даже тогда ему не вполне удалось их утихомирить, пришлось сказать, что он прикажет вас казнить немедленно. Это их сразу