ер, а главное, великий Могаук Таенданега, которого зовут еще Джозефом Брэндтом - он живет в Канаде и считается духовным наставником всех ирокезов - собрались в устье Детройта, раскурили трубку мира и подтвердили свой союз и независимость по отношению к только что созданному американскому государству, которое им не нравится. Если англичане хорошенько возьмутся за дело. Соединенным Штатам еще долго не придется расширяться, их так и останется тринадцать, - грустно заметил Тим.
     - Сагоевата и Корнплэнтер? - пробормотал Жиль, сделав ударение на союзе "и". - Разве вождь племени Волков забыл, что Сажающий Маис отобрал у него жену?
     - Вождь племени Волков мудр и никогда не станет ставить на одну доску интересы своего на-. рода и личные чувства. Отвергни он Союз шести племен - и снова начались бы межплеменные войны. К тому же Сагоевата никогда не считал, что Корнплэнтер виноват в том, что Ситапаноки покинула племя. Он любил ее, а раз любил, то предоставлял большую свободу. Может, еще потому, что уважал кровь последнего Сагамора на алгонкинов, которая текла в ее жилах. Сагоевата считал, что она вправе выбрать себе другого мужчину. Да и потом, какой смысл ссориться теперь, когда ее нет в живых...
     - Действительно, великий мудрец, - прошептал Жиль, вызывая в памяти образ высокого человека со спокойным лицом, непроницаемый взгляд вождя племени сенека и его исполненную благородства речь. Выходцы из Старого Света многому могли бы у него научиться, хотя большинство европейцев сочли бы его всего лишь дикарем...
     Шорох ветвей заставил друзей замолчать, но оказалось, это всего лишь лань возвращалась с водопоя.
     - Скоро поднимется солнце, - прошептал Тим.
     И действительно, туман стал розоветь, а скоро рассвело настолько, что уже можно было различить перед выстроившимися в ряд домами шесты, на которых болталось немало скальпов. Между основной частью поселка и жилищем вождя располагалась площадка, напоминавшая гумно с глиняным полом. В ее центре стоял полый ствол дерева, служивший барабаном, и ярко раскрашенный столб. К столбу был привязан человек, повисший на стягивавших его веревках.
     Жиль и Тим встревоженно переглянулись.
     Пленник у столба пыток не облегчал их задачи.
     Оба по личному опыту знали: как только на востоке покажется светило, жертва будет предана быстрой или медленной смерти.
     - К тому же он белый... - пробормотал Тим, подводя итог размышлениям своего друга и своим собственным. - Если мы сейчас вмешаемся, то о планах.., тихого возвращения ребенка лучше забыть. Правда...
     - Правда, ты не сможешь спокойно слушать, как вопит часами под ножом или в пламени твой собрат...
     Сдвинув на лоб бобровую шапку, Тим принялся яростно скрести затылок, что означало у него крайнюю степень удрученности.
     - Можно в крайнем случае пристрелить его издалека, чтобы избавить от мучений, но нам-то от этого не легче - нас так и так обнаружат.
     - А если попробовать освободить его сейчас?
     Вокруг ни души. Кажется, вся деревня спит.
     - Если пленник - важная птица, они вчера весь вечер пили - праздновали, но, по-моему, доверять тишине не стоит - уж слишком в деревне пусто, словно все вымерли.
     В самом деле, ни единого звука. Ни движения.
     В окнах домов не было рам. Одни просто зияли черными провалами, другие закрывала бумага, на которой искусной рукой были нарисованы рыбы, птицы или символические изображения животных.
     - Так что будем делать? - спросил Тим.
     - Дойдем хотя бы до опушки. Нас все равно трудно заметить за сухостоем, лианами, за всем этим переплетением колючих кустарников и деревьев. Оттуда можно добраться до окраины деревни по маисовому полю.
     - ..пока прямо на нас не выскочит десяток краснокожих дьяволов. Может быть...
     Договорить он не успел. Словно повинуясь неведомому сигналу, деревня вдруг очнулась. Двери из дерева, оленьих шкур или просто из перевитой лозы распахивались одна за другой, и население радостно высыпало на праздник смерти, в который превратятся для них нескончаемые муки пленника.
     С диким криком бросились мужчины, женщины и дети к глиняному помосту и встали там широким кругом, в центре которого оказались барабан и столб с привязанной жертвой, несмотря на неудобную позу, пленнику все же, по-видимому, удалось уснуть, и вот теперь он в ужасе жмурился, понимая, что подошел час его смертных мук.
     Окружавшие пленника люди больше походили на дьяволов. Смуглые тела мужчин натерты жиром, они совсем голые, если не считать крохотного квадратного фартучка спереди и сзади. Головы выбриты наголо, оставлена лишь одна длинная черная прядь с привязанными к ней разноцветными ленточками, лица раскрашены черной, белой, красной краской, образующей узоры из квадратиков, кружков и ромбов. На ногах у них мокасины из темной кожи и высокие матерчатые гетры красного или синего цвета. На женщинах рубахи до колена, у молодых сзади мешок, концы которого завязываются на лбу, а в мешке по одному, а то и по два младенца.
     Небо теперь стало ярко-красным, и дымки, тянувшиеся над крышами домов, за которыми катила свои коричневатые, гладкие, как зеркало, воды Освего, приобрели розоватый оттенок. Еще минута - и солнце зальет трагическую картину своими живительными лучами, став вопреки своей природе глашатаем смерти.
     Руки Жиля крепче сжали мушкет, он заранее проверил заряд. Турнемин уже решился, если не останется ничего другого, всадить пулю в лоб худому пленнику, чье лицо невозможно было рассмотреть из-за большой седой бороды. Старик заметно дрожал, ожидая неминуемой смерти, но это не могло его спасти: ирокезы придумывали самые долгие и изощренные пытки как раз для тех, кто их боялся. Если они кого и миловали, то только за необычайную стойкость и мужество под пытками.
     Восходящее солнце залило все вокруг своим сиянием, и тут распахнулись двойные створки дверей дома вождя, в сопровождении своих воинов на пороге показался Кионтвогки, более известный под именем Корнплэнтера или еще Хэндсамлейка , - он ни капли не изменился, и Турнемину даже почудилось, что время вдруг повернуло вспять.
     Почти одного роста с бретонцем, вождь ирокезов был красив необычайно, красотой дикой, вместе с тем безмятежной, чему и обязан был последним из своих имен, а вид у него был впечатляющий.
     На тело цвета светлой меди  с великолепными рельефными мышцами - он специально их подчеркивал многочисленными серебряными украшениями - был наброшен пурпурный плащ, чуть ли не королевская мантия. Нечто вроде короны, тоже из серебра тонкой работы, сжимало его выбритую до макушки голову, а саму макушку украшал удивительный букет из волос и разноцветных перьев. Серебряные цепочки, такие длинные, что концы их падали ему на плечи, оттягивали необыкновенно длинные мочки ушей, а продевались они в отверстия, куда свободно мог пройти палец. На вид Корнплэнтеру было лет двадцать шесть или двадцать семь.
     Вождь выглядел таким величественным, что Жиль, хоть и знал прекрасно его безумную жестокость и ненависть к своим белым собратьям, глядел на него как зачарованный, затаив дыхание. А когда Тим дотронулся до его руки, даже вздрогнул.
     - Ребенок! - чуть слышно выдохнул американец. - Смотри...
     Поглощенный созерцанием своего врага. Жиль не заметил, как рядом с Корнплэнтером появился мальчик, почти скрытый складками его плаща, - рука вождя лежала на плече ребенка. При виде сына, которому было теперь лет пять, сердце Турнемина сильно забилось, и он покраснел от гордости: никогда еще ему не приходилось видеть мальчика красивее. Словно статуя из золота.
     Длинные шелковистые пряди волос, стянутые налобной повязкой, расшитой яркими узорами, блестели на солнце и, ниспадая на плечи, почти терялись на точно такой же золотистой коже. Загорелое личико ребенка с изящным профилем, напоминавшим Турнемина, и ярко-синими глазами ничем не походило на мордашки других малышей племени.
     Мальчик, как и его приемный отец, был почти нагим, - но на запястьях его сверкали серебряные браслеты, а на поясе висел маленький томагавк. Ступал он степенно и важно, гордый тем, что сопровождает на церемонии самого вождя. А пожиравший его глазами Жиль боролся изо всех сил с искушением броситься прямо к сыну, схватить его, не обращая внимания на собравшихся, и унести как можно дальше.
     Странное это было чувство, близкое к инстинкту, почти животное и вместе с тем необычайно нежное: словно невидимые нити, подобные лианам, тянулись от малыша прямо в сердце Турнемина и врастали там корнями насмерть. Переполненный счастьем. Жиль ревниво следил, как шествует его сын рядом с Корнплэнтером, - в душе его уживались рай и ад - и напрочь забыл о несчастном пленнике, хотя только что клялся себе, что освободит его от мучений любым способом.
     - Красивей ребенка я еще не видел, - с искренним восхищением прошептал за его спиной Тим. - Ты счастлив?
     - Даже представить себе не можешь, как...
     - Да нет, я понимаю... Но вот тот несчастный у столба вряд ли разделяет твои чувства. Что делать будем?
     - Мы можем лишь убить его до того, как он успеет намучиться. Но мушкет стреляет громко.
     Не поискать ли нам лук со стрелами в какой-нибудь хижине? Думаю, теперь все ушли на площадь.
     Там собралось столько народу, что вряд ли кто еще остался.
     - Давай попробуем.
     По возможности бесшумно друзья вышли из укрытия, легли на землю и поползли сначала в достаточно высокой траве по лугу, а потом через маисовое поле по направлению к деревне. По мере того, как они приближались, громкие крики, пение, сопровождаемое ритмичным звуком барабана, становились все слышнее, а запахи жилья все назойливее. Запахи кисловатые, но скорее приятные. Пахло тушенными в жире маринованными овощами, мхом и костром.
     Вдруг над всем этим гвалтом раздался дикий крик.
     - Черт побери! - выругался Турнемин. - Они уже начали.
     Приподнявшись на руках и вытянув шеи, Тим и Жиль сквозь верхушки растений оглядели площадку. Несчастный у столба извивался от боли и вопил непрерывно, а старуха индианка прижигала ему живот раскаленным докрасна лемехом плуга.
     - Скорее! - прорычал Жиль и бросился бегом к ближайшей хижине. - Надо немедленно найти лук, или я выстрелю из мушкета... Ты только послушай, как эти черти радуются мучениям несчастного...
     Он уже ступил на порог, но в ужасе застыл:
     Корнплэнтер подводил к пленнику сына. В руках у него был зажженный факел, он передал его мальчику и ободряюще махнул ему, указывая на привязанного к столбу человека. Ребенок согласно кивнул и, тоже улыбаясь, решительно зашагал к жертве. От гнева у Жиля потемнело в глазах, и он, повинуясь лишь своей ярости, сорвался с места...
     Раскидывая на ходу всех, кто оказывался на его пути, он мчался, как безумный. Подбежав к мальчику, когда огонь уже начал лизать беззащитное тело пленника, Турнемин вырвал факел из ручки ребенка и яростно затоптал его. Потом выхватил свой охотничий кинжал и твердой рукой вонзил его в сердце стонавшего от страшных ожогов несчастного пленника.
     Наступила полная тишина. Неожиданность появления француза сыграла ему на руку, но оторопь индейцев прошла быстро. Вскоре раздались возмущенные крики. Жиля схватили, отобрали кинжал и, скорее, поволокли, чем повели, к вождю. Тот смотрел на своего нового пленника со снисходительным презрением, как обычно смотрят на слабоумных.
     - Вероятно, ты родственник той безвольной тряпки, которая должна была, по моему разумению, повеселить детей и женщин. Если так, то ты, давший ему быструю смерть, займешь его место...
     Он говорил по-английски и весьма свободно.
     - Вашего пленника я никогда прежде не видел, - спокойно ответил Жиль.
     - Зачем же тогда тебе понадобилось вмешиваться в его судьбу?
     - Его судьба интересовала меня лишь потому, что он был стар и немощен. Но я не желаю, чтобы ты учил этого ребенка позорному ремеслу палача, - добавил Жиль, указывая на мальчика, сурово глядевшего на него своими большими синими, так похожими на его собственные, глазами.
     Взгляд Корнплэнтера подернулся дымкой гнева.
     - Как смеешь ты, бледнолицый, диктовать, что нужно, а что не нужно моему сыну?
     - Я не стал бы вмешиваться в воспитание ребенка, будь он действительно твоим. Но это не твой сын.
     Ирокез схватил томагавк, сверкавший у него на поясе, и в ярости занес его над головой обидчика.
     - Кто осмелился сказать тебе, что Тиканти не мой сын?
     - Никто. Это я тебе говорю. Он не может быть твоим ребенком. Он дитя Ситапаноки, дочери последнего Сагамора из алгонкинов, которую ты украл у Сагоеваты. И мой сын.
     - Твой сын...
     - Вот именно. Посмотри сам.., смотри же! Не видишь, как мы похожи? А глаза?
     Отбросив одним движением тех, кто его удерживал, Жиль взял мальчика за подбородок (ребенок зашипел, как дикий котенок) и заставил его поднять лицо.
     - Ну так что? Смотри хорошенько!.. Часто встречаются у ирокезов глаза такого оттенка?
     Индеец долго изучал черты отца и сына: в ярких лучах поднявшегося высоко солнца их сходство стало особенно заметным. По выражению досады на лице Корнплэнтера Жиль понял, что убедил его. Но рука вождя по-прежнему властно легла на голову мальчика, которого он звал Тиканти , и задержалась на ней с нежностью, удивившей француза: чего-чего, а нежности за индейцами не водилось. Угрюмым жестом и грубым приказом Корнплэнтер удалил воинов, охранявших его пленника.
     - Войди в мой вигвам. Нам надо поговорить...
     Ты один?
     - Нет. С друзьями. Но я оставил их в лесу, они ждут моего возвращения.
     Действительно, Тим видел, как в слепой ярости ворвался в деревню Жиль, но не последовал за ним. Лучше, оставаясь на свободе, понаблюдать за развитием событий, чем стать еще одним беспомощным пленником Корнплэнтера.
     Слово "вигвам", которое употребил Корнплэнтер, приглашая неожиданного гостя, не слишком подходило к жилищу вождя, больше похожему на небольшую крепость с укрепленным двором и домом из бревен, и даже отдаленно не напоминавшему обычную для индейцев постройку из жердей, крытых корой и оленьими шкурами.
     Внутри дом вождя был увешан покрывалами, которые вышивали женщины племени, звериными шкурами, расписан символическими изображениями животных и выглядел даже до некоторой степени элегантно. Сильно пахло травами: Корнплэнтер был еще и известным знахарем.
     Вождь указал гостю на медвежью шкуру, разложенную прямо на полу. Появившаяся из темного угла женщина бросила в очаг охапку хворосту, и огонь весело рванулся вверх, к дыре, проделанной в крыше дома. Жиль едва успел заметить изящный профиль женщины, как она снова отступила в тень, но Корнплэнтер властным жестом подозвал ее, что-то сказал, и бретонец вдруг увидел, как в темных озерах глаз индианки заиграли зеркальные блики, предвестники слез. Она опустилась на колени возле гостя и продолжала смотреть на Жиля большими влажными глазами; испуг в них вскоре сменился тревогой. Женщина что-то прошептала, и Корнплэнтер ответил ей неожиданно ласково. Тогда она, проворно поднявшись, взяла вождя за руку, жестом, исполненным изящества и нежности, прижала его ладонь к своей щеке, а потом, повернувшись спиной к гостю, вновь исчезла.
     - С тех пор как Ситапаноки отправилась к предкам, Наэна заменила Тиканти мать. Она любит его как собственное дитя, - спокойно говорил индеец. - Она сказала, что действительно мальчик на тебя похож, но ей не перенести, если ребенка заберет чужестранец. И я, как ты, верно, понял, ее успокоил.
     - Понял, тем более что я знаю ваш язык.., но ты напрасно это сделал. Зачем вообще мне было приближаться к твоим кострам, если я не собирался забрать сына?
     На полных губах вождя ирокезов мелькнула и погасла улыбка - Жиль отлично понял ее значение. Если бы волки умели улыбаться, они делали бы это точно так же.
     - Значит, я правильно догадался. Но давай поговорим об этом попозже. Сначала я хочу кое-что о тебе узнать. Кто ты такой? Видно, что не из этих мест. Однако, мне кажется, мы уже когда-то виделись...
     - Правильно, ты видел меня в лагере Сагоеваты. Ты пришел туда, чтобы убедить его присоединиться к твоим воинам для похода на поселенцев Скоари, ты все же уничтожил их всех до единого и без помощи Сагоеваты...
     Корнплэнтер с крайним презрением плюнул на землю.
     - Сагоевата - трус, хоть и любит рядиться в красное. За его хваленой мудростью скрывается страх перед сражениями, а воины его племени вечно пребывают в праздности.
     - А разве твои не сеют маис, если я правильно перевожу имя, которое ты носишь?
     - Маис растят женщины, - с достоинством поправил его Корнплэнтер, - а урожаи у нас такие большие, потому что женщины проворны. Но на оружии моих воинов никогда не сохнет кровь.
     Теперь я тебя вспомнил. Ты тот самый пленник, что бежал от Сагоеваты, выкрав его жену...
     - Да, тот самый, только все было не так, и ты сам это знаешь: я не крал Ситапаноки, а всего лишь унес ее тело, бессильное, одурманенное предателем-лекарем Медвежьей Мордой, твоим союзником. И забрал я Ситапаноки, перевернув каноэ, в котором твои смелые воины торопились доставить ее к тебе.
     Властное лицо вождя ирокезов исказилось от гнева, и Турнемину показалось, что перед ним ядовитая змея, принявшая боевую стойку. Впечатление усилил ставший вдруг шипящим голос Корнплэнтера:
     - Тогда-то ты и овладел ею силой?
     Турнемин в ответ лишь презрительно передернул плечами.
     - С какой стати? Ситапаноки не из тех, кого можно взять силой. Такие женщины скорее умирают, чем подчиняются воле, идущей вразрез с их собственными желаниями. К тебе же она попала живой и здоровой, разве нет? Пришла сама, как раньше по собственной воле принадлежала мне. Я любил ее.., страстно, и она меня любила...
     - Почему же в таком случае, - резко спросил Корнплэнтер, - она предпочла меня, ведь Великий вождь белых велел доставить ее Сагоевате?
     В голосе вождя звучала насмешка, но она ничуть не гасила откровенной ненависти.
     - А что она сама сказала тебе, когда пришла? - задал в свою очередь вопрос шевалье.
     - Что была пленницей у Великого вождя бледнолицых и ее хотели вернуть мужу, но что она сама выбрала меня, потому что желала принадлежать величайшему из воинов шести племен.
     Куда же подевалась ее большая любовь, о которой ты мне здесь рассказывал?
     Жиль ответил не сразу. Он понимал, что задето мужское самолюбие вождя, а потому он рискует потерять сына, как когда-то потерял его мать.
     Как объяснить Корнплэнтеру, не оскорбив его, что красавица индианка предпочла его мужу, потому что не хотела, чтобы пролилась кровь? Ситапаноки пожертвовала собой, поскольку жить той жизнью, которой она хотела бы, с Жилем она не могла, а благородный Сагоевата - ей было известно - смирится с ее добровольным выбором, каким бы он ни был, и не станет пускать в ход оружие. Не ответь она на страсть Корнплэнтера - кровь непременно полилась бы рекой. Если уж он не побоялся попытаться выкрасть жену прямо из лагеря мужа, то развязать кровавую межплеменную войну для того, чтобы завладеть женщиной, ему тоже ничего не стоило.
     Жиль видел при свете костра, как сверкали из-под прикрытых век глаза его врага. Теперь Корнплэнтер стал похож на дикого кота - тотема его рода - выжидающего момент, чтобы броситься на добычу. И тогда Турнемин со вздохом пожал плечами.
     - Я сказал, любила, - вздохнул он. - Но, может быть, не так уж сильно. Она ведь была дочерью вождя, женой вождя, а я всего лишь подневольным солдатом.
     Горловой смех Корнплэнтера зазвучал победными фанфарами. Удовлетворенное тщеславие затмило недоверие.
     - Она была красивейшей из женщин, и ей нужен был величайший из мужчин, - заявил он кичливо. - Как ты, безродный, мог рассчитывать удержать ее?
     - Я не безродный, - отрезал сухо Жиль. - В моей стране род, к которому я принадлежу, считают одним из самых достойных, в нем с незапамятных времен было немало великих воинов.
     - Рад за тебя, потому что прийти сюда и заявить, что в жилах моего сына течет кровь презренного червя, было бы совсем безрассудно. Как