острижены, и весь его облик заставил сердце Фьоры сильно забиться, хотя она сама еще не понимала, в чем дело. Остальное произошло очень быстро.
     Оставив ее в одиночестве, Баттиста подошел к своему бывшему товарищу и тронул его за плечо. Тот медленно повернул голову, и Фьора стала искать опоры, чтобы не упасть. Это был Филипп...
     Он стоял прямо перед ней в монашеской одежде, еще более подчеркивавшей смелые черты его лица и загар, который мрак монастыря так и не смог уничтожить, и он тоже смотрел на нее, но в его глазах орехового цвета, где отражались огни горящих свечей, Фьора не находила и следа былой страсти. А когда она, забыв о святости церкви, хотела в порыве любви броситься ему навстречу, он движением руки остановил ее.
     - Нет, Фьора, ты не должна ко мне приближаться!
     Она остановилась и почувствовала, как ледяной страх сковывает ее.
     - Но почему? Почему?.. - начала она дрожащим голосом, в котором чувствовались слезы.
     Филипп по-прежнему не отводил взгляда от ее лица.
     - Мне кажется, что все ясно и без слов. Ни место, ни моя одежда не должны способствовать излишнему проявлению эмоций.
     - Ты не всегда так говорил, - возразила Фьора. - Разве ты забыл церковь Святой Троицы? Тебя не очень волновала святость места в то утро, когда ты показал мне, что такое настоящий поцелуй!
     - Нет, не забыл, но тогда на мне было не такое платье, и церковь была обычной, а эта часовня - святыня, потому что в ней находится...
     - Неужели, - пробормотала Фьора, - Карл Смелый так и будет до конца жизни стоять между нами? Филипп, он же умер, никто и ничто не в силах оживить его!
     - Для меня он более живой, чем мы все, - мрачно ответил Селонже. - Только рядом с ним я могу спокойно дышать!
     - Какое безумие! Баттиста понял, что он нужен другим!..
     Обернувшись, она поискала глазами Баттисту, но тот вместе с Флораном отошел на несколько шагов в сторону, понимая, что сейчас его присутствие будет только мешать супругам.
     - Баттиста теперь знает, что нужен кому-то еще...
     - А мне ты разве не нужен?! - горячо возразила Фьора.
     - Нет!
     - А твоему сыну? У тебя есть сын, Филипп. Ты считаешь, что ему не нужен отец?
     Впервые за все время беседы в холодных глазах де Селонже мелькнуло что-то похожее на чувство, а жесткий голос несколько смягчился:
     - В дижонской тюрьме накануне дня моей предполагаемой казни мне уже было известно, что ты ожидаешь ребенка, только я не знал, что родился мальчик! Я так счастлив! Но там, где он находится, я ему не нужен. Я не могу быть счастлив оттого, что я - отец будущего флорентийского купца.
     - Будущего флорентийского купца? - Фьора не сразу поняла, что он имеет в виду. - А где он, по-твоему, находится?
     - Конечно, во Флоренции! Там, куда ты его отвезла в прошлом году!
     - Я отвезла моего маленького Филиппа в Тоскану? Клянусь на этой могиле, которую ты, по-моему, по-настоящему чтишь, что наш ребенок находится сейчас в моем доме в Рабодьере, рядом с Туром, где добрая Леонарда, моя старая служанка Хатун и двое преданных мне слуг заботятся о нем!
     Совсем как прежде, ироническая улыбка скривила рот Филиппа:
     - В Type! Это ничуть не лучше! Ты ошибаешься, Фьора, когда говоришь о том, что монсеньор Карл постоянно стоит между нами. Между нами встает король Франции! Ты понимаешь, что я никогда не соглашусь служить ему, а сама воспитываешь моего сына при его дворе!
     - Я воспитываю моего сына при мне, в доме, который мне был подарен....
     - ..в благодарность за твои заслуги в постели Кампобассо! - закончил фразу Филипп с презрительной усмешкой.
     - Боже мой! Неужели ты никогда не забудешь эту историю?
     Фьора подошла на шаг к могиле и упала на колени рядом с бронзовой лампадой.
     - Король перенес на меня часть того уважения, которое он питал к моему отцу. Он подарил мне этот дом, потому что знал, что больше ничего у меня не было!
     - У тебя был Селонже, - возразил Филипп - Именно там должен был появиться на свет мой ребенок. Но ты не пожелала жить вдалеке от придворного блеска и роскоши, к которой привыкла.
     - Если бы я согласилась поехать туда с тобой, то теперь я бы скиталась по миру без гроша в кармане. Ты забыл о том, что был приговорен к смерти, потому что мечтал о продолжении войны и о том, чтобы служить своей любимой герцогине Марии? Я не шла в счет, и ты хотел оставить меня в Селонже, как обременительный багаж. А теперь я хочу сказать, что очень сожалею о нашем разрыве, потому что - бог мне свидетель и вы, монсеньор, который спит под этой плитой, - я тебя люблю и никогда, кроме тебя, никого не любила, Филипп. Вот уже много месяцев я тебя ищу!
     - Месяцев? А почему не лет? Я полагаю, что ты, как настоящая флорентийка, несколько все преувеличиваешь! Ты не искала меня в сентябре прошлого года, когда я был во Флоренции с поручением к Медичи, твоему любовнику, к которому ты привезла моего ребенка и весь дом!
     - Я была в прошлом сентябре во Флоренции? - поразилась , Фьора. - Но кто мог тебе такое сказать?
     - Один человек, которого я встретил в двух шагах от твоего дома, который называют домом с барвинками.
     - Ты приезжал ко мне.., в сентябре? Невозможно.
     - Правда? Тогда слушай. Когда я сбежал из замка Пьер-Сиз, куда меня упрятал твой король...
     - Благодаря покровительству дочери тюремщика, - уточнила Фьора.
     - Кажется, тебе много известно?
     - Больше, чем ты думаешь. Я хочу знать, что ты делал, когда покинул монастырь? Мне говорили, что тебя лечили, потому что ты потерял память?
     - Ты и вправду там была?
     - Со мною был Дуглас Мортимер. Ты должен его помнить.
     Отец-настоятель рассказал нам то немногое, что знал, но ведь ты им солгал. Ты никогда не терял памяти?
     - Нет, но все эти монахи не заслуживают доверия, а для беглеца из королевской тюрьмы другого поведения нельзя было придумать. Что тебе еще известно?
     - Что ты воспользовался удобным случаем и вместе с паломниками ушел из монастыря.
     Она замолчала. Взгляд Филиппа скользнул над ее головой и остановился на чем-то, чего она не видела. Она повернулась и увидела группу людей, которые со шляпами в руке направлялись к могиле.
     - Пошли! - шепнул Филипп. - Уйдем отсюда, вся остальная церковь пуста!
     Ответив кивком головы на вежливое приветствие вновь пришедших, он прошел на галерею, окружающую хоры, и там подождал молодую женщину. Затем они медленно пошли бок о бок, и Филипп рассказал ей, как он присоединился к паломникам, которые направлялись в далекую Галисию.
     - Я дошел с ними до Тулузы. Это была единственная возможность выжить, потому что у меня не было ни сантима, и мы жили подаянием. Я уже подумывал, чтобы дойти с ними до конца, но меня остановило что-то, что было сильнее меня, и я остался на этой земле, где жила ты. Я столько выстрадал, что позабыл свою ненависть к Людовику. Я хотел только одного: видеть тебя.
     - Филипп! - Ей столько всего хотелось сказать ему.
     - Молчи! Дай мне закончить! В Тулузе я притворился, что у меня заболела нога, и отстал от своих попутчиков. Меня оставили в больнице Святого Иакова, где я зарабатывал на еду мелкой работой. Там я ждал, пока мимо не пойдет очередная группа паломников куда-нибудь к северу. Когда я наконец их дождался, то вместе с ними добрался до.., логова этого паука! - зашипел он с такой ненавистью, которая напугала Фьору.
     - Разве твое платье не призывает тебя к прощению И милосердию? - мягко упрекнула она.
     - Конечно!.. Но я не совсем уверен, что меня коснулась благодать божия, - горько улыбнулся Филипп. - Но я все же подошел к странникам. Я хотел поговорить с тем шотландцем, про которого ты только что говорила, потому что я помню его как храброго и достойного человека, но мне ответили, что его нет. Вот тогда-то ко мне и подошел один человек и спросил, что мне надо. Я ему объяснил, и он согласился проводить меня до дома, а по дороге рассказал, что тебя там больше нет, что ты уехала во Флоренцию несколько месяцев назад вместе с сыном И всеми домочадцами и, по-видимому, не собираешься возвращаться. А так как я удивился, что ты могла поехать в тот город, где с тобою так жестоко обращались в свое время, он рассмеялся: "Нет ничего, чего бы такая красивая женщина, как донна Фьора, не смогла бы добиться от всемогущего Лоренцо Медичи!
,0н уже давно ее любовник..."
     - Боже мой! - испуганно проговорила Фьора, - кто же мог тебе такое сказать?
     - Человек, который, похоже, тебя хорошо знает, советник короля и, кажется, его цирюльник.
     - Оливье ле Дем! Этот негодяй, который ненавидит меня и даже хотел убить нас с Леонардой. Он осмелился это сказать?!
     И ты мог поверить?
     - Я чуть не удавил его, но он поклялся всеми святыми рая, что говорит чистую правду, а затем добавил, что твой бывший дом теперь принадлежит ему, и даже предложил мне свое гостеприимство, если я, конечно, пожелаю, но я повернулся и ушел.
     Если бы я остался, то наверняка убил бы его и поджег бы этот чертов дом!
     - Лучше бы ты побывал там, - с горечью сказала Фьора. - Это избавило бы нас обоих от многих страданий. Ведь, подойдя к Рабодьеру, ты увидел бы открытые окна, а в саду нашего ребенка вместе с Леонардой. Клянусь, что я там была! Но если не веришь, идем со мной: мой слуга ответит на все твои вопросы, я не промолвлю ни единого слова! Идем, прошу тебя!
     - Нет... Я не опущусь до того, чтобы допрашивать слугу.
     Лучше я поверю тебе!
     Фьора с отчаянием смотрела на его бесстрастное лицо, такое отчужденное в этот момент. Ее сердце билось так, что готово было разорваться, и она чувствовала, что каждое из произнесенных ими слов не сближало их, а все больше разделяло. Чтобы хоть немного прийти в себя, она глухим голосом спросила:
     - А что ты делал потом?
     - Я снова взял в руку палку и пустился в дорогу, но желания жить дальше у меня не было. Рядом текла река, но рыцарь, даже потерявший все на свете, не имеет права лишать себя жизни. Я мог еще кому-то пригодиться и вспомнил об одном родственнике своей матери, замок которого находится недалеко от Вандома. Если он еще жив, то, может быть, он даст мне то, в чем я так нуждался: лошадь, шпагу и возможность вернуться во Фландрию, чтобы снова сражаться за герцогиню Марию.
     - Я полагаю, что твое желание осуществилось, ведь в Новый год мадам де Шулембург видела тебя в Брюгге, - ответила Фьора. - Я тоже разговаривала с ней, и она мне рассказала, что там произошло. Я думаю, что ты уже давно любишь мадам Марию....
     На этот раз удивился Филипп.
     - Я? Люблю герцогиню? Да, правда, - добавил он с презрительным смешком, - я стоял перед нею на коленях, когда вошел этот немецкий болван, за которого она вышла замуж, но я говорил ей не о любви!
     - Правда?
     - О своей чести! Я умолял ее начать войну за нашу Бургундию, захваченную солдатами короля. Я умолял дать мне войско и хорошо вооружить его. С ним я поднял бы весь Селонже, а за ним, я в этом уверен, поднялись бы еще многие!
     Когда он говорил о своей мечте, то в его глазах загорелся огонь, которого не могла зажечь в них женщина. Это вызвало не только ревность, но и гнев Фьоры:
     - Безумие! У тебя никогда ничего не получится. Братья де Бодрей, которые так долго защищали Франш-Конте, в конце концов сдались! Тебе бы тоже пришлось сдаться, но в этот раз ты бы не ушел живым с эшафота!
     - И что из того? - грубо ответил Филипп. - Ты не можешь себе представить, как я об этом жалею! Однако герцогиня не захотела меня слушать, потому что она только и мечтает о своем супруге, думает только о нем и дышит только им, этим завитым блондином, этим немцем, которого интересуют лишь Фландрия и Артуа!
     - Ты мыслишь не очень последовательно, - спокойно сказала Фьора. - Если бы у тебя что-нибудь получилось, то сражался бы ты именно за этого немца. И именно ему ты бы преподнес свою дорогую Бургундию. Великий Бастард не смог вынести, что черные орлы станут топтать цветы лилий. А твои знаменитые принцы, включая и того, который покоится здесь, все были из рода Валуа, как и король Людовик, а мать герцогини Марии тоже была француженкой. Ты не сможешь переделать историю по своему желанию, Филипп де Селонже, и сейчас тебе надо думать о своем сыне, которому нужен отец!
     На этот раз Филипп молчал, и Фьора поняла, что ей удалось задеть чувствительную струну, а потому продолжала:
     - Неужели ты думаешь, что брат Карла Смелого и его лучший военачальник, и такие люди, как Филипп де Кревкер, Крои и многие другие, они присоединились бы к королю Людовику, если бы не видели в нем достойного господина? Я не прошу этого у тебя, но вернись к нам, Филипп! Тебя никто не заставляет жить в Турени. Мы вместе уедем в Селонже и проведем там все оставшиеся нам годы жизни!
     Они обошли всю церковь и снова оказались у могилы, рядом с которой на этот раз никого не было. Филипп машинально зажег погасшую свечу.
     - Мне хорошо рядом с ним, Фьора! Когда я уехал из Брюгге от этой ужасной четы, которая думает лишь об охоте и праздниках, мне захотелось побыть у могилы и попросить монсеньера указать мне правильную дорогу. И здесь я увидел Баттисту в рясе послушника. И я понял, что это и есть ответ, которого я искал! Я остался....
     - Ты не любил меня.... Ты никогда меня не любил! - воскликнула Фьора, и слезы снова заструились по ее щекам. - Если бы ты любил меня...
     Тут впервые за все это время он посмотрел на нее, и Фьора поняла, что она ошибалась, она с замиранием сердца почувствовала, что любовь жива. Филипп торжественно положил на каменную плиту свою большую сильную руку.
     - Именем того, кто покоится здесь, клянусь, что всегда я любил только тебя одну.
     - Тогда возвращайся, умоляю! Едем со мной! Я собиралась в Селонже, поедем туда вместе, а за нашим сыном кого-нибудь пошлем! Я не вернусь в Рабодьер, но ты вернись ко мне, молю тебя! Мы сможем еще быть такими счастливыми!
     - Ты думаешь?
     - Я уверена в этом, любовь моя!
     Наступило такое молчание, которое красноречивее всяких слов, потому что именно оно лечит старые и еще открытые раны, оно возрождает надежду. Фьора не решалась сдвинуться с места, а ждала от своего супруга знака, улыбки, чтобы броситься к нему.
     - Тогда поклянись и ты, - наконец произнес Филипп. - Поклянись на этой могиле перед лицом бога, что никогда не была любовницей Лоренцо Медичи!
     Удар был таким жестоким, что Фьора покачнулась, а вся кровь отлила к сердцу. Слабый огонек надежды погас... Ложная клятва - такое даже не приходило ей в голову: она хорошо понимала, что тайна рождения Лоренцы может однажды раскрыться, а отдаленные слухи из Флоренции когда-нибудь достигнуть ушей ее супруга.
     - Ну, что же? - нетерпеливо спросил Филипп.
     Она не ответила и отвернулась, чтобы не смотреть в его глаза, в которых в этот раз горело негодование и вместе с тем печаль.
     - Я.., я не могу.., но...
     - Никаких "но", Фьора, прощай!
     - Нет!
     Этот крик терзал душу, но Филипп не хотел ничего слышать.
     Он стремительно повернулся и вышел, а дверь церкви захлопнулась следом за ним, как надгробная плита.
     Оставшись одна, Фьора опустилась сначала на колени, а затем, раскинув руки, упала на каменный пол. Она хотела уйти вся в этот ледяной камень могилы, на которой разбилась ее жизнь.
     Там ее нашли Флоран и Баттиста.

Глава 2

ОПУСТЕВШИЙ ДОМ

     Фьора никогда не думала, что можно так страдать. Она лежала на постели без движения, а слезы не переставая лились из ее глаз и стекали на волосы и подушку; она не могла ни есть, ни спать, в ней жила только одна лихорадочная мысль, которая ее медленно убивала; Филипп бросил ее, и навсегда. Он предпочел ей жалкий монастырь и могилу, рядом с которой он хотел закончить свои дни. Роковая связь с Лоренцо закончилась для нее страшным наказанием, навсегда разлучив ее с единственным человеком, которого она любила.
     Замкнувшись в своем унижении, она ни одного мгновения не хотела думать о том, что Филипп, возможно, борется сейчас со всеми демонами ревности, не желала слушать утешительных слов, которые говорили ей все окружающие, и отказывалась уехать из этого города, где он, как она знала, живет в нескольких шагах от нее и находится в смертельной агонии.
     С тех пор как ее подобрали на полу церкви в почти бессознательном состоянии, Флоран и Баттиста не знали, что им предпринять, а еще больше волновалась Николь Маркез, которой они кое-что рассказали. Как только Фьору поместили в ее комнату, молодой Колонна тут же поспешил в монастырь, чтобы сообщить обо всем де Селонже и попытаться смягчить его, но натолкнулся на настоящую стену.
     - Для меня эта женщина умерла, - бросил Филипп с яростью, которая удивила молодого человека. - Она совершила непоправимое. Один раз я простил, больше - не прощу!
     - Она считала вас умершим, и, как я понял, ей пришлось пережить серьезные испытания.
     - Когда она отдавалась Кампобассо, то знала, что я жив!
     То, что она считала себя вдовой, не может быть ей оправданием.
     Допустим, я соглашусь жить с нею: сколько времени она останется мне верна? Ее красота привлекает мужчин, а она позволяет увлечь себя любовью.
     - Она любит только вас! - горячо воскликнул Баттиста.
     - Может быть, а может, она и заблуждается, - покачал головой Филипп. - Что будет, когда наступит однообразие повседневной жизни? Кому она позволит развлечь себя? Какого мужчину мне придется убить, если.., я не убью ее саму? Нет, Колонна! Я отказываюсь! Я не желаю сходить с ума.
     - А здесь с вами этого не случится? Вы не созданы для монашеской жизни.., так же, как и я, но теперь я сам знаю, что ошибался!
     - Вы выбрали единственное убежище, достойное рыцаря, но теперь у вас есть другие причины, чтобы продолжать жить! А я буду по-прежнему нести караул у могилы того единственного хозяина, которому я был согласен служить. Если мир не придет в мою душу, то я пойду, как уже однажды собирался, воевать с турками.
     - А.., ваш сын? Вы не хотите даже его увидеть?
     Взгляд Филиппа блеснул, но он сразу прикрыл глаза веками.
     - Я безумно хочу его видеть! - взорвался он. - Но если я его увижу или дотронусь до него, то у меня не хватит мужества расстаться с ним! Или придется лишить его матери. Лучше я не стану пробовать... Уходите, Колонна! Идите вашей дорогой, а мне оставьте мое одиночество!
     - Не позволите ли вы мне передать ей от вас хотя бы одно слово привета? - проговорил расстроенный Баттиста. - Она совсем разбита, уничтожена, может случиться, что она и не поправится.
     - Скажите, что я поручаю ей своего сына и надеюсь, что она вырастит из него человека, достойного его предков! Я знаю, что у нее благородное и мужественное сердце. И не так уж она виновата в том, что ее тело слабо. И скажите еще, что я буду молиться за нее, за них...
     После этого Филипп де Селонже открыл дверь монастыря и исчез за ней. Расстроенный Баттиста вернулся к Фьоре, но не смог передать ей полученное им послание.
     На другой день уже Флоран в пылу яростного гнева направился в монастырь, чтобы заставить этого упрямца внять голосу рассудка, а заодно и высказать, что он о нем думает. Но его не приняли, и он вернулся ни с чем. Жорж Маркез, который из дружеских чувств к Фьоре предпринял схожую попытку, также потерпел неудачу. Было очевидно, что Филипп решил замкнуться в своем молчании.
     Наутро четвертого дня страданий Фьоры мадам Николь, Баттиста и Флоран сообща решили, что пора вмешаться. Стало очевидно, что молодая женщина решила уморить себя голодом.
     - Я отказываюсь, - заявила супруга каноника, - видеть, как она умирает в моем собственном доме. Идите оба со мной и не обижайтесь, если мои слова покажутся вам слишком грубыми.
     Держа в руке поднос с легкой едой и бутылкой вина, она в сопровождении обоих молодых людей двинулась вверх по лестнице, которая вела в комнату затворницы.
     Несмотря на то, что в камине горел огонь, с помощью которого здесь боролись с сыростью, вызванной проливными дождями, помещение выглядело довольно мрачным. Мадам