ходя к Катрин.
     - Это Сара! Она поет!
     - Это я понимаю.., что за удивительный голос? Странный.., но замечательный!
     Сара никогда не пела так, как в эту ночь. В дымной таверне Жако де ля-Мера она пела о печали, а теперь она пела о буйной радости кочевой жизни, о бесконечных просторах и быстрой езде. Катрин видела, как Сара сидит, обхватив руками колени, посылая к усыпанному звездами небу свою странную песню. Неожиданно Сара встала и простерла руки к большой полной луне, как бы желая обнять ее. Танцующие и поющие соединились, и их песня покатилась по спящей деревне, как раскаты грома...
     С диким криком танцовщицы срывали свои одежды, открывая стройные, смуглые, обнаженные, блестящие от пота тела. Где-то внизу, под окнами Катрин, крестьянки пытались заставить своих сопротивлявшихся мужей уйти домой.
     - О! - воскликнула Эрменгарда.
     Катрин улыбнулась. Во Дворе Чудес и в таверне Жако де ля-Мера она видела слишком многое, чтобы быть шокированной. Она не находила ничего предосудительного в наготе молодых красивых девушек. Их великолепные тела двигались с гибкой грацией, прекрасные, как статуи, оживленные колдовством; глаза мужчин-цыган блестели, как раскаленные угли. Луна вновь спряталась за пелену туч, костер угас до неясного красного свечения. Мало-помалу темнота охватила все вокруг.
     Мужчина, сидевший перед костром, вскочил и, схватив одну из девушек, унес ее на руках в кусты. За ним последовал другой..., третий... Сара все еще пела, но теперь ночной воздух был полон вздохов и шепота. Эрменгарда оттолкнула Катрин от окна и закрыла его. Катрин увидела, что лицо подруги густо покраснело, и не могла не засмеяться.
     - О Эрменгарда, они тебя шокировали!
     - Нет, я не шокирована.., но я намерена хорошенько выспаться, а подобные зрелища вредны для женщины моего возраста.., или для твоего, когда твой муж так далеко.
     Катрин не ответила. Она чувствовала, что графиня права и что разумнее отвернуться от царящей вакханалии. Но в эту ночь она долго лежала с открытыми глазами, прислушиваясь. Время от времени она слышала голос Сары, скорее мурлыкающий, чем поющий, в сопровождении нежных аккордов лютни. Затем мало-помалу все стихло.
     Проснувшись на следующее утро, Катрин первым делом побежала к окну. Она распахнула деревянные ставни и высунулась наружу, окунувшись в свежий утренний воздух. У нее вырвалось странное тревожное восклицание: от цыганского табора не осталось и следа.., за исключением черных кругов на траве, там, где были костры.
     Должно быть, цыгане ушли очень рано, еще до рассвета, растаяв в сумеречном свете, как сновидения. Вокруг было тихо и спокойно. Вакханалия минувшей ночи рассеялась, как дым от лагерных костров. Кто-то свистел. Катрин увидела, что это один из солдат эскорта, и обратилась у нему:
     - Скажи мессиру де Руссэ, что я хочу поговорить с ним.
     Человек улыбнулся, поклонился и исчез за углом.
     Через несколько минут Жак де Руссэ постучался в дверь комнаты, занимаемой обеими женщинами. Готовясь принять его, Катрин стояла у окна, одетая в ниспадающий складками капот. Эрменгарда, однако, была еще в постели. Она укрылась одеялом, но юный капитан не обратил на нее внимания: он был обеспокоен выражением лица Катрин.
     - Вы видели Сару сегодня утром? - спросила Катрин, слишком взволнованная для того, чтобы ответить на уважительное приветствие молодого человека.
     - Нет, но один из моих людей видел ее на рассвете.
     Она ушла с цыганами.
     - Ушла?
     Сильная боль утраты пронзила Катрин, и она почувствовала, что может разреветься, как маленькая потерявшаяся девочка. Эрменгарда была права: давние узы привязанности и нежности мало значили для Сары в тот момент, когда ее искушало очарование прежней бродячей жизни. Катрин была вынуждена признать то, что не хотела признавать накануне вечером. Она опустила голову, и Жак увидел, как по ее щеке побежала слеза.
     - Что? Вы плачете? - удивленно спросил он.
     - Да... Сейчас я приду в себя. Спасибо, Жак. Мы будем готовы через час. Пожалуйста, проследите, чтобы все было в порядке.
     Она отвернулась к окну, чтобы спрятать свои слезы, и смущенный Жак не рискнул даже попытаться ее утешить.
     Эрменгарда пожала плечами и из глубины своей удобной кровати сделал ему знак уйти. Как только за ним закрылась дверь, она вскочила с постели, босиком подбежала к Катрин и обняла ее.
     - Поплачь хорошенько, моя дорогая... Я никогда не думала, что то, что я сказала вчера вечером, так быстро сбудется! Ты не должна думать, будто Сара тебя не любит, - это просто означает, что Сара принадлежит к племени перелетных птиц. Есть вещи, которым они ни в силах противиться. Они уходят, но всегда возвращаются.
     Катрин покачала головой, сдерживая рыдания.
     - Она никогда не вернется! Она вновь нашла свой народ, свою родную стихию.., но мне действительно больно от того, что она ушла не попрощавшись.
     - Вероятно, она думала, что у нее не хватит мужества уйти, если она придет прощаться... Теперь одевайся, Катрин, и поедем своей дорогой. Здесь слишком тяжело!
     Час спустя носилки, в которых путешествовали две женщины, вновь были в пути. Солнце стояло уже высоко. Жак де Руссэ напевал про себя какие-то песни. Он ехал недалеко от них, не смея взглянуть на Катрин. Она продолжала прикладывать к глазам свой кружевной платочек, и молодой человек был огорчен своей неспособностью ее утешить. Ехали молча. К полудню пересекли границу Бургундии, не встретив Сару и ее цыганского племени. Казалось, они растворились в утреннем воздухе.
     Катрин была искренне рада вернуться в свой дом на улице Пергаментщиков и найти там Абу-аль-Хайра, занятого, но дружелюбного, как всегда, и готового встретить ее. Маленький доктор теперь редко покидал свою лабораторию, где, благодаря щедрости Гарэна, у него было все необходимое для экспериментов. Посыльные продолжали прибывать из Брюгге и Венеции с оборудованием, травами, металлами и специями, из которых доктор готовил снадобья и лекарства. Вид Катрин, закутанной в покрывала и повязки, вызвал у него такую же реакцию, как нападение на произведение искусства. Он впал в ужасную ярость, и Катрин не посмела признаться, что именно Гарэн виноват в этом. Кроме того, она не хотела разрушать ту благодарность и уважение, которые мавританский доктор питал к своему хозяину и покровителю. Катрин рассказала Абу-аль-Хайру туманную историю о падении с лошади, когда ехала через поле, покрытое колючим кустарником. Абу-аль-Хайр из вежливости сделал вид, что поверил.
     Несмотря на ее бурные протесты, он настоял на осмотре ее ран. Тщательно осмотрев рубцы и шрамы, он, к ее облегчению, не сделал никаких замечаний, и только, осторожно ощупывая ее спину, позволил себе заметить:
     - Странно, как эти колючки разорвали кожу! Придется съездить на север, поискать их для себя.. - В его словах было столько иронии и доброты, что Катрин улыбнулась в ответ.
     Доктор очень хвалил Сару за ее матарейский бальзам, заявив, что это верное средство от всех ран. Однако он предложил Катрин использовать для лица другую мазь, составленную из сладкого миндаля, розовой воды, мирра, камфоры и свиного жира, и дал ей горшочек этой мази с указаниями втирать ее утром и вечером.
     Кроме того, он сделал все, что было в его силах, чтобы смягчить удар, нанесенный отъездом Сары.
     Катрин еще не пришла в себя от внезапного ухода Сары и расценивала этот ее шаг как оскорбление. Постепенно гнев Катрин уступил место печали, но она стала недоверчивой и непокорной. Ей надоело быть игрушкой судьбы, гонимой событиями, независимо от ее воли. Ей казалось, что все решили использовать ее в своих интересах, не беря на себя труд узнать, хочет она это или нет. Прежде всего Филипп, который взял на себя право выдать ее замуж против ее воли, чтобы она стала более доступной для него. Затем Гарэн, который женился на ней только формально, и не считая нужным объяснить свое холодное отношение к ней. Катрин так и не смогла решить, чем была для Гарэна: произведением искусства, которое нужно украшать и выставлять напоказ, или же рабыней, жизнь и смерть которой были в его руках. После ужасного наказания она склонялась к последнему: ведь если бы Эрменгарда вовремя не появилась, он наверняка бы убил ее или сильно искалечил. Катрин также не могла решить, как относится к Арно, который то принимал ее, то отвергал, в зависимости от настроения. Арно де Монсальви играл ее чувствами, пренебрегая ее любовью, оскорблял ее. Он считал вправе судить ее жизнь, давая ей понять, что она существо низшего порядка. И наконец, Сара, которой она полностью доверяла, которая была ее другом и которая теперь покинула ее, даже не попрощавшись, чтобы уйти с бродячим племенем, которого она никогда раньше не видела, но которое оказалось с нею одной крови!
     Бегство Сары стало последней каплей, переполнившей чашу терпения. Катрин решила, что время уступок и смиренно склоненной головы миновало, отныне и в дальнейшем она сама будет заботится о себе и поступать, как ей нравится, не думая о том, нравится ли это остальным. Казалось, все считали себя вправе делать с ней, что хотят, и она не видела причин, почему бы и ей не вести себя точно так же...
     Абу-аль-Хайр следил за выражением ее лица и читал ее мысли так же легко, как если бы они были произнесены вслух.
     Теперь, обновив повязку на ее правой руке, он улыбнулся и сказал:
     - Вы слишком полагаетесь на людей и на обстоятельства. Жизнь - это битва, где нет правил, дикие джунгли, где сильный пожирает слабого и кормится его плотью.
     - Я не сомневаюсь, - сказала с улыбкой Катрин, - что какой-нибудь поэт или философ в вашей стране записал размышления по этому поводу.
     - Действительно, их много, поскольку это та правда, которая питает философа. Поэт напоминает сам:

     Ты коварства бегущих небес опасайся.
     Нет друзей у тебя, а с врагами не знайся.
     Не надейся на завтра, сегодня живи.
     Стать собою самим хоть на миг попытайся...
     <Перевод В. Державина>

     - Это прекрасно, -.задумчиво сказала Катрин. - Кто это написал? Хафиз?
     - Нет, Омар Хайям.., пьяница, но он знал, о чем писал. Бегство вашей служанки причинило вам боль, это естественно, но вы ничего не можете с этим поделать, зачем же себя мучить? Жизнь продолжается...
     Он был прав, жизнь продолжалась, и вскоре Катрин вернулась к привычному для себя образу жизни. Она проводила время у вдовствующей герцогини, чье здоровье быстро ухудшалось, или вела хозяйство, или посещала мать и дядюшку Матье.
     К июню Катрин полностью выздоровела, не осталось и следа от ран, за исключением тонкого розового шрама на спине, который, к счастью, был не виден, если оголялись плечи. У нее не было ни малейшего желания возвращаться к Филиппу или к Гарэну. Оба в этот момент находились в Труа, на свадьбе принцессы Анны и герцога Бредфордского. Эрменгарда не поехала на свадьбу, потому что ничто не могло заставить ее покинуть вдовствующую герцогиню в ее теперешнем плохом состоянии.
     После свадьбы Анны Маргарита Гиенская вернулась к матери, а Филипп сопровождал новую герцогиню Бредфордскую в Париж, где она намеревалась поселиться в роскошном особняке Турнель. Свадьба Маргариты и Ришмона должна была состояться в октябре, и именно в Дижоне. Она настояла на этом, так как хотела, чтобы ее мать, хотя и прикованная болезнью к постели, присутствовала на свадьбе. Катрин была довольна таким решением, потому что наверняка не увидела бы Гарэна до октября. Дела требовали присутствия Филиппа и во Фландрии. Он не должен вернуться до свадьбы, а Гарэн, как обычно, останется с ним.
     По правде говоря, Гарэн и его деятельность не очень ее интересовали. Он оставил ее одну, и это было все, что ей нужно. Но Филипп не забывал ее. Примерно дважды в неделю запыленный посыльный спешивался или, точнее, падал с лошади во дворе дома де Брази. Иногда лошадь и наездник падали вместе.., но церемония оставалась неизменной: посыльный становился на колени и одной рукой протягивал письмо, а другой - пакет.
     Послания обычно были короткими. Филипп Добрый не был большим любителем писать письма. Несколько нежных слов или стихотворных строк, заимствованных у какого-нибудь поэта. Но подарки его всегда были необыкновенны... Посыльные герцога никогда не приносили драгоценностей, поскольку герцог считал, что это было бы оскорбительно для Катрин. Только муж или возлюбленный может дарить драгоценности. Вместо этого он посылал ей восхитительные произведения искусства, статуэтки из янтаря, нефрита, хрусталя или слоновой кости, покрытые золотом ларцы для мощей результат упорной работы умельцев Лимузена, где золотое покрытие отражалось в блеске усыпавших ларцы жемчужин; или же это могли быть кружева, меха, парфюмерия или заводная игрушка - жонглер, одетый в красный атлас и подбрасывающий золоченые шарики.
     Короче все, что могло польстить тщеславию хорошенькой женщины или возбудить ее интерес. Катрин принимала подарки с любезными словами благодарности.., и тотчас же забывала о них.
     С некоторых пор, куда бы она ни шла, она чувствовала вокруг себя необычное оживление. Какие-то бездельники все время слонялись по улице возле ее дома, а отправляясь в город, она могла быть уверена, что кто-нибудь из них обязательно потащится вслед за ней.
     Одеты они были по-разному. Иногда это был солдат в форме герцогской гвардии, совершенно невинный на первый взгляд горожанин, студент, копиист, нанятый соседями - продавцами пергамента, и даже монах. Такое внимание сначала беспокоило, а потом разозлило Катрин, особенно потому, что она не знала, кто за всем этим стоит. Казалось наиболее вероятным, что это Гарэн. Кому, как не ревнивому мужу, могло прийти в голову следить за нею? Но каким образом, по его мнению, ей мог представиться случай дурно вести себя в городе, где ее так хорошо знали? Возможно, он просто хотел убедиться, что она не получает записок от Монсальви? Каково бы ни было объяснение, ситуация была очень неприятной, и Катрин сожалела, что не знает местонахождения своего мужа, ибо тогда она сказала бы ему, что она о нем думает. Она не решалась заговорить со следившими за нею людьми из опасения показаться смешной. Но вскоре она уже не могла сдерживать своего раздражения.
     Однажды, когда она возвращалась с завтрака у Шандиверов, она узнала в одном из горожан переодетого солдата герцогской гвардии, сопровождавшего ее в составе эскорта из Арраса. Несмотря на огромную шляпу с обвисшими полями, закрывающую его голову, лицо было слишком необычным, чтобы оставаться незамеченным. У него был клубничного цвета нос пьяницы и на полщеки багровое родимое пятно.
     Когда Катрин выехала с улицы Тотпур, он бесцельно слонялся по городу. Позднее, когда она спустилась с коня с помощью своего слуги Тьерселена и поднялась в комнату, она увидела из маленького окошка башни, как он слоняется взад и вперед по улице. Он все время придерживался одного и того же маршрута: от угла дома Брази до лавки мэтра Обена, знаменитого продавца пергамента, поставлявшего ей все припасы; там солдат на мгновение останавливался, с невинным видом разглядывая искусно выделанные и раскрашенные белые листы пергамента, украшавшие фасад лавки, затем возвращался обратно, и вновь повторялась эта немая сцена.
     Катрин задумчиво стояла, размышляя, что ей следует предпринять. Если бы здесь была Сара, можно было бы послать ее проследить за парнем и мигом решить эту загадку. Никто не мог так искусно разговорить человека, как цыганка. Но Сары не было, и Катрин вновь почувствовала, как мучительно скучает без нее. Абу-аль-Хайр был слишком живописным для подобного задания. А сама Катрин даже представить не могла, чтобы спуститься вниз и расспросить этого человека. Неожиданно она вспомнила об очаровательном юном капитане гвардии, который всегда волновался в ее присутствии. "Я должна узнать, в чем тут дело", - подумала она про себя.
     В полдень она отправилась в герцогский дворец к герцогине Маргарите. На этот раз за ней следил грязный оборванный нищий. Он тащился за нею до караульного поста, но она не обращала на него внимания.
     Не подав вида, что заметила его, она вошла во дворец и сразу прошла в покои герцогини. Герцогиня только что заснула, расслабленная летней жарой, возле нее сидела Эрменгарда, которая с великим трудом удерживалась, чтобы не заснуть.
     - Не хочешь ли ты вздремнуть в нашей августейшей компании, - заметила она Катрин, прикрывая зевок красивой рукой. - Я не вижу причин, препятствующих этому. Если же тебе не нравится эта идея, то постарайся извлечь пользу из светлого времени суток, а потом возвращайся. Ее высочество будет спать долго, почти до четырех часов.
     Обрадованная возможностью немедленно осуществить свой план, Катрин поблагодарила Эрменгарду и сказала, что выйдет в сад отдохнуть на свежем воздухе. Катрин немного прошлась по мощеным дорожкам вокруг пруда с рыбками, по английскому саду, вдыхая аромат любимых роз герцогини, затем направилась к той части дворца, где жил капитан гвардии.
     Стояла знойная жара. В воздухе гудели мухи и осы. Полусонная дворцовая стража, прислонившись к своим пикам, охраняла дворец. Катрин без труда поднялась по лестнице, ведущей к комнате Жака де Руссэ.
     Наверху было еще жарче, так как свинцовая кровля накалилась так, что невозможно было дышать. Катрин вспотела, хотя на ней было только легкое летнее платье из яблочно-зеленой с серебряными полосками кисеи. Ее волосы были безыскусно уложены кольцами вокруг ушей и удерживались двумя серебряными сеточками, скрепленными тонкой лентой, с которой на середину лба свисала грушевидная жемчужина.
     Подходя к комнате капитана, Катрин услышала голоса и замедлила шаг. Она узнала голос де Руссэ. Вероятно, из-за жары дверь была приоткрыта.
     - Отложим это на некоторое время, - говорил капитан. - Я хочу продиктовать письмо монсеньору. Мне следовало написать его два дня назад, и больше я не могу откладывать, потому что сегодня вечером в Гент отправляется посыльный. Было бы что написать! - добавил он, вздыхая. - Вы готовы?
     - Готов, - ответил голос, которого Катрин не узнала.
     Что-то подсказало ей, что она может услышать нечто интересное.
     - "Прославленный и могущественный господин мой, - диктовал Жак. - Я умоляю Ваше Величество простить меня, что не пишу чаще, но, к счастью или к несчастью, у меня для Вас мало новостей. Скрытое наблюдение, под которым я держу госпожу де Брази..." я не слишком быстро диктую?
     Продолжая стоять на том же месте, Катрин почувствовала, что ей сдавило горло от гнева, но вместе с тем она получила удовлетворение от того, что все так точно угадала.
     "Так, значит, это был он! - подумала она. - О маленький негодник! Что до негласного наблюдения, то я не удивлюсь, если вся улица заметила, что за мной следят! Посмотрим, что будет дальше в этом прелестном письмеце!"
     - "...держу госпожу де Брази, - повторил голос невидимого писца, - ..кажется мне несправедливым. Она ведет себя скромно, не встречаясь ни с кем, кроме своей матери, дядюшки и семейства Шандивер. Она не посылает сама и не получает от других приглашений и, кроме визитов к вышеупомянутым персонам, покидает дом только для того, чтобы присутствовать на богослужении в церкви Нотр-Дам..."
     К тому времени, когда гнев Катрин утих, капитан уже перешел к длинным и изысканным комплиментам. Постепенно в голове Катрин возникла интересная идея, и на ее лице заиграла коварная улыбка. Она решила повеселиться.
     Придерживая юбки, чтобы они не шелестели, Катрин бесшумно спустилась вниз. Она услышала, как секретарь Жака спросил его, нуждается ли еще тот в его услугах. Катрин опустила юбки, покашляла и, поднимаясь опять по лестнице, постаралась на этот раз произвести как можно больше шума. В результате, когда она поднялась наверх, Жак уже стоял в дверях.
     - Что? - воскликнул он, вспыхнув. - Вы не должны сюда приходить!
     Катрин улыбнулась ему своей самой очаровательной улыбкой и протянула ему руку для поцелуя.
     - Почему нет? - спросила она игриво. - Раз вы не приходите навестить мен