валось  ему  благодаря
многочисленным друзьям, почти сообщникам, как в самой полиции, так  и  в
самых различных местах. До Гортензии донесся  из  прихожей  его  звучный
голос:
   - Она здесь? Это лучшая новость за сегодняшний день...
   - Что до новостей, - крикнула она в ответ, -  похоже,  у  вас  они  в
основном не очень веселые,  господин  Видок!  Ваше  письмо  меня  просто
испугало.
   - Для того я его и написал, графиня. Я надеялся, что вы приедете, так
как, кроме вас, некому вызволить вашу подругу из западни, в которую  она
угодила.
   - Кроме меня? -  удивленно  переспросила  Гортензия.  -  Я,  конечно,
сделаю все, что вы скажете, но я всего  лишь  сельская  жительница,  без
связей. Боюсь, что мне не хватит влияния.
   - У банка Гранье де Берни, наследником  которого  является  ваш  сын,
этого  влияния  больше  чем  достаточно.  Вместе  с  банком  Лаффит  они
решительно поддержали новую монархию. Король Луи-Филипп вряд  ли  сможет
вам отказать...
   -  Надеюсь,  вы  не  ошибаетесь,  но,  прошу  вас,  расскажите,   что
произошло? Что за западня, в которую попала графиня  Морозини?  Главное,
где она? Вам это известно?
   - Конечно же, известно. Она в тюрьме Ля Форс.
   - Ля Форс? Но ведь это не женская тюрьма!
   - Политическая, и мадам Морозини содержится там вовсе не  в  качестве
женщины. Она была арестована в мужском платье,  в  нем  и  пребывает.  Я
думаю, мои сведения достоверны: она сидит в одиночке, и ей грозит судьба
ее брата. Она может быть заключена в один из  страшных  казематов  замка
Торо, откуда вам почти удалось его освободить в свое время.
   Гортензия невольно вздрогнула при воспоминании об этой самой  ужасной
минуте,  проведенной  рядом  с  Фелисией.  Берег  Бретани  незадолго  до
рассвета, лодка с четырьмя  гребцами,  которые  только  что  предприняли
попытку совершить невозможное: вырвать пленника из застенков замка Торо,
старинной морской крепости, стоящей неподалеку от  рейда  Морле.  Им  бы
удалось их безумное предприятие, если бы именно  в  это  мгновение  тот,
ради кого все было задумано, Джанфранко Орсини, брат Фелисии,  несколько
месяцев тому назад арестованный как карбонарий, не умер у них на руках.
   Перед мысленным взором Гортензии вновь предстал серый силуэт страшной
тюрьмы, противостоящей ветрам  и  волнам.  Мысль  о  том,  что  Фелисия,
прекрасная и гордая Фелисия, обречена проводить там  дни  в  бесконечной
агонии отчаяния, была ей невыносима.
   - Расскажите же мне, как все случилось, - попросила она, вздохнув,  -
и если это была ловушка, кто ее поставил?
   - Клянусь честью, не знаю. Через несколько дней после вашего  отъезда
мадам Морозини вызвали, как обычно, на собрание  в  кафе  Ламблен.  Она,
кажется,  колебалась,  идти  ли  ей  туда,  поскольку   она   собиралась
направиться в Вену и...
   - Я знаю. Иногда мне хотелось поехать к ней туда...
   - К счастью, вы этого не сделали! Итак, она была готова к отъезду, но
приглашение было составлено  в  очень  настойчивых  выражениях,  и  она,
должно быть, подумала, что "братья" ей чем-нибудь помогут,  может  быть,
дадут рекомендацию к тамошним карбонариям.
   И вот, как обычно, она отправилась  туда,  переодевшись  юношей.  Но,
явившись,  не  застала  там  никого  из  завсегдатаев:   ни   Бюше,   ни
Руана-старшего, ни Флотара.., ни вашего покорного слуги.  Лишь  какие-то
третьестепенные  фигуры,  которые,  видимо,  должны  были  сыграть  роль
статистов. Так как вскоре была облава.
   Полиция охраняла все ходы и выходы. Как только появились полицейские,
какой-то человек, стоявший рядом с  мадам  Морозини,  сунул  ей  в  руки
сверток, крикнув, мол, пусть забирает его и куда-нибудь спрячет.
   Ну, конечно, полиция была тут как тут,  сверток  у  нее  изъяли,  это
оказалась...
   - Что же?
   - Бомба. Правда, без взрывателя, но все же... Вот  почему  несчастная
оказалась в тюрьме Ля Форс  по  обвинению  в  террористическом  заговоре
против короля.
   - Но это же нелепость! - возмутилась Гортензия. - Всем известно,  что
Фелисия  ничего  не  имела  против  Луи-Филиппа.  Да,   она   убежденная
бонапартистка, но до меня дошли слухи, что король как  раз  и  собирался
привлечь бонапартистов на свою сторону.  Говорят,  что  он  призывает  в
армию отставных офицеров, возвращает им звания и должности!
   -  Может  быть.  Только  это  не  относится  к  тем,  кто  добивается
возвращения во Францию сына императора. А ваша  подруга  как  раз  в  их
числе.
   - Представьте себе, я Тоже.
   - Меня бы удивило, не будь это так. Впрочем, я думаю, как вы.  Однако
ее арестовали не за бонапартистские симпатии. Вы, видимо, забыли про эту
злосчастную бомбу. Она возымела самое неприятное воздействие, тем  более
что король с семейством  по-прежнему  живут  в  Пале-Рояле  и,  по  всей
видимости, не помышляют перебираться в Тюильри.  Вот  почему  я  написал
вам, что подруга ваша в большой беде.
   - Но кто же мог организовать эту западню?  У  Фелисии  нет  врагов..,
разве только австрийский император. Мне по крайней мере никто больше  не
приходит на ум.
   - Надо полагать, что у нее все же есть как минимум еще один  враг.  И
достаточно могущественный. Я знаю, что в тюрьме отказываются верить, что
она женщина. Ее содержат просто под фамилией Орсини, без  имени.  Ей  не
удалось увидеться ни с судьей, ни с адвокатом. Повторяю, ее  содержат  в
одиночной камере в ожидании бог  знает  чего.  Может  быть,  перевода  в
какую-нибудь дыру, где о ней скоро позабудут. Но по сведениям, которые я
имею, речь скорее всего идет о Бретани. Пусть, мол, займет место  своего
покойного брата.
   - Но ведь весь этот спектакль в кафе  Ламблен  мог  быть  организован
только с помощью карбонариев?
   А я-то полагала, что они  не  способны  на  подобную  подлость,  -  с
горечью молвила Гортензия.
   - Да они тут ни при чем... Я, конечно, переговорил с Бюше  и  Руаном,
они провели расследование. Выяснилось достоверно,  что  среди  них  есть
предатель, но его пока не  обнаружили.  Поиски  продолжаются.  Предатель
умрет. Бюше в этом вопросе непреклонен. Впрочем, таков закон  "братьев".
А пока...
   - Пока нужно что-то предпринять, чтобы  помочь  Фелисии.  Я  не  могу
вообразить, чтобы король,  взошедший  на  престол  менее  полугода  тому
назад, мог отдать подобный приказ: заманить женщину в западню, бросить в
тюрьму, лишив ее имени и даже пола, да еще перевести в другую темницу, и
все это без суда и следствия. Да  такого  даже  при  Карле  Х  не  могло
случиться!
   - Вполне  возможно,  что  король  ничего  не  знает,  просто  люди  в
министерстве внутренних дел и в полиции проявляют излишнее  усердие.  Но
это лишь вероятность, отнюдь не уверенность.
   - Что вы хотите сказать?
   Видок  на  минуту  задумался,  посмотрел  вокруг,  как   бы   надеясь
обнаружить шпиона за оконными шторами. Потом заговорил, немного  понизив
тон, отчего его собеседницам пришлось придвинуться к нему поближе, чтобы
его расслышать.
   - Не думаю, что  ошибусь,  говоря,  что  король  старается  предстать
сейчас совсем в другом облике,  скрыв  свое  настоящее  лицо.  Он  хочет
казаться оплотом либерализма и стремится завоевать симпатии буржуазии.
   Но на самом деле доставшаяся ему власть была предметом его мечтаний в
течение пятнадцати лет.  Он  всегда  думал,  что  имеет  гораздо  больше
оснований  стать  королем,  нежели  толстяк  Людовик  Восемнадцатый  или
невзрачный Карл Десятый. Впрочем, может быть, он и прав.  Но  вы  должны
понять, что он занял трон не временно, он собирается на нем удержаться и
не только обеспечить династическую преемственность  своим  потомкам,  но
привести доставшуюся ему конституционную монархию к абсолютизму. О таких
вещах, естественно, громко не говорят, и боюсь, как бы это  царствование
не  ознаменовалось   всевозможными   тайными   происками,   полицейскими
расправами, скрытыми репрессиями...
   - А вам не кажется, что вы  несколько  сгущаете  краски?  -  спросила
потрясенная мадам Моризе. - Думаю, что у вас просто богатое воображение,
господин Видок.
   - Не думаю. Хотите пример? Вы знаете, а может, и нет,  что  герцогиня
де Берри отказалась доверить своего сына, маленького герцога Бордоского,
который в конечном итоге и есть наш законный король, заботам его  кузена
Луи-Филиппа. Говорят, что она ему абсолютно  не  доверяет  и  боится  за
жизнь ребенка...
   - О, не может быть! Король такой прекрасный  отец  семейства,  он  не
сможет причинить зла невинному ребенку...
   - Вы полагаете? И, однако, он пошел на это! Вот, взгляните.
   Из одного из своих бездонных карманов бывший начальник полиции выудил
небольшую книжечку и передал ее мадам Моризе. Старая дама,  водрузив  на
нос  очки,  схватила  брошюру  и  прочла  громко  и  раздельно:  "Герцог
Бордоский - бастард!" - и тут же с отвращением отшвырнула книжицу.
   - Фу, какая гадость! Но вы не станете утверждать, что  это  дело  рук
короля?
   -  С  первой  до  последней  строки.  Там  приводятся  обстоятельства
рождения юного принца и подчеркиваются детали, могущие бросить  тень  на
его происхождение. Если бы вы дали себе труд  прочитать  этот  опус,  то
увидели  бы,  что  сын  несчастного  герцога  де  Берри   объявлен   там
незаконным, причем  приводится  масса  доказательств.  Что,  безусловно,
придает характер некоей  законности  нашему  милому  Луи-Филиппу  и  его
старшему сыну Фердинанду,  которого  он  пока  не  осмеливается  назвать
дофином королевства.
   - Неужели он  до  такой  степени  ненавидит  герцогиню  де  Берри?  Я
сохранила о ней такие  прелестные  воспоминания  в  тяжелый  день  моего
представления ко двору, - сказала Гортензия. -  Она  одна  казалась  там
живой, веселой, приветливой. Единственное человеческое лицо среди  толпы
привидений. Она улыбнулась мне, хотела взять меня в свою свиту...
   - Ну что же, мадам  де  Лозарг,  маленькая  "герцогиня-ртуть"  вполне
достойна такой памяти. Но именно эта  жизнерадостность,  эта  живость  и
веселость ей вменяются в вину сегодня. Не забывайте, что наша теперешняя
королева Мария-Амелия, впрочем, вполне благородная дама,  была  подругой
суровой Мадам, герцогини Ангулемской, которая  одной  из  первых  громко
разбранила  поведение  своей  юной  родственницы.  Но  оставим  в  покое
герцогиню де Берри. Я рассказал вам все это  с  одной  целью:  показать,
что, обвиненная в терроризме, подозреваемая  -  страшно  подумать!  -  в
покушении на жизнь короля, ваша подруга  не  может  ждать  снисхождения.
Если только вы, да и мы тоже, не сумеем обезвредить эту  адскую  машину,
жертвой которой она оказалась, или вы не добьетесь ее помилования.
   - А что вы считаете более легкой задачей?
   - Наверное, добиться помилования. Иначе я бы не просил вас  приехать.
Я уже говорил, что вся моя надежда только на вас.
   - Ну вот, теперь по крайней мере мне все ясно, - вздохнула Гортензия,
поднимаясь с кресла, чтобы немного размять ноги.  -  Я  должна  добиться
аудиенции у короля... Скажите, как это делается?
   - Вы должны ее испросить,  но  если  у  вас  не  будет  рекомендаций,
считайте, что это пустая затея. Не правда ли, странно со стороны короля,
который  совершенно  демократично  прогуливается  каждое  утро  в  парке
Тюильри, в шляпе и с зонтиком под мышкой? Во дворце уже  скопились  горы
таких просьб.
   - Мне кажется, добыть  рекомендации  не  составит  труда.  Достаточно
будет обратиться в административный совет банка Гранье, раз вы говорите,
что это мое главное оружие.
   - Безусловно, вам надо их повидать, чтобы они оказали вам  поддержку,
в чем я ни минуты не сомневаюсь. Но, чтобы король спокойно выслушал  вас
в домашней обстановке, как это приличествует делам  такого  рода,  надо,
чтобы вас привел туда кто-то из его окружения.
   - Считайте,  что  этот  человек  уже  найден!  -  весело  воскликнула
Гортензия. - Завтра же я отправлюсь в особняк Талейрана  и  повидаюсь  с
мадам де Дино. Князь Талейран ведь один из столпов нового режима.
   - По-видимому, да. Именно поэтому его и назначили послом. Он теперь в
Лондоне, и прекрасная  герцогиня  де  Дино  отправилась  украшать  собой
Ганновер-сквер, как во времена Венского конгресса  она  украшала  дворец
Кауница.
   - Может быть, стоит повидать господина Лаффита,  премьер-министра?  -
спросила мадам Моризе. - Ведь ваш отец знал его, дитя мое? К тому же  он
больше всего вложил средств для возведения короля на трон.
   - Отец был действительно знаком с ним, но я не знаю,  что  это  может
нам дать.
   - По-моему, совсем немного, - отвечал Видок. - Правда, король осыпает
Лаффита милостями, откровенничает с ним, говорит  на  ушко..,  но  я  не
уверен,  что  господин   Лаффит   долго   останется   на   этом   посту.
Признательность - довольно тяжкий  груз,  король  скоро  утомится.  Ваше
преимущество в том, что вы еще ничего не просили взамен услуг, оказанных
вашим банком.
   - Так что же мне делать? К кому обратиться?
   - Художник Эжен Делакруа, кажется, ваш друг?
   - И очень близкий. Но...
   - Его прекрасно принимают  при  дворе.  Не  забывайте,  ведь  он  сын
старого  Талейрана.  Мне  известно,  что   король   иногда   по-соседски
захаживает к нему в  ателье  посмотреть,  как  продвинулась  работа  над
картиной, которую ваш друг готовит на выставку. Говорят, там  изображена
Свобода, ведущая народ на баррикады...
   При  этих  словах  Гортензия,  прохаживавшаяся  по  гостиной,   резко
остановилась.
   - Свобода! - воскликнула она. - Ну конечно же!
   Свобода с лицом Фелисии...
   - Что вы говорите?
   - Для этого полотна ему позировала графиня Морозини! Графиня, которая
ныне томится в одиночной камере. Вы правы, господин Видок. Завтра  же  я
иду к Делакруа...
   - Но ведь завтра Сочельник, - робко напомнила мадам Моризе.
   - Хорошо, что вы напомнили об этом, - ответила Гортензия. - Значит, я
должна идти к нему сегодня.
   Мне просто непереносима  мысль,  что  Фелисия  проведет  Рождество  в
тюремных стенах...
   - Догадываюсь о ваших чувствах.  Но,  -  добавил  спокойно  Видок,  -
должен вам  сказать  нечто,  что  вас  немного  успокоит.  На  Рождество
арестантов никогда не переводят из тюрьмы в тюрьму.
   Видок, собравшись уходить, взялся за шляпу. Гортензия подняла на него
умоляющий взгляд;
   - Ее правда невозможно увидеть?
   - Говорю же  вам,  она  в  одиночке,  свидания  запрещены.  Но,  если
желаете, можете черкнуть ей несколько слов, я попробую  ей  передать  за
небольшую мзду.
   Гортензия  подбежала  к  небольшому  секретеру,  взяла  лист  бумаги,
протянутый ей мадам  Моризе,  и,  набросав  несколько  ободряющих  слов,
вынула из кошелька золотой  и  отдала  записку  и  деньги  бывшему  шефу
полиции.
   - Так она хоть будет знать, что я здесь и что мы позаботимся о ней. -
Потом добавила со слезами на глазах:
   - Если вы найдете возможность  передать  какие-то  необходимые  вещи:
одеяла, что-то съестное.., прошу вас, скажите мне.
   Видок подбросил в руке блестящую монету и улыбнулся.
   - За эту цену, уверяю вас, она получит послание, и Рождество для  нее
будет согрето надеждой. Думаю, что это самый лучший для нее  подарок  от
вас. Об остальном не беспокойтесь,  с  ней  обращаются  хорошо.  Похоже,
кто-то платит, чтобы у  нее  все  было.  Правда,  это  только  добавляет
туману, поскольку никому не известно, кто она такая.
   - Интересно, что стало с ее слугами, где Тимур, Ливия, Гаэтано?
   - Признаюсь, я ничего об этом не знаю. Поскольку  ее  арестовали  под
другим именем, думаю, они по-прежнему дома и очень  о  ней  беспокоятся.
Как же я об этом не подумал...
   - Я позабочусь о них. Завтра пойду на улицу Бабилон.
   Несмотря на усталость от долгой дороги, Гортензия плохо спала  в  эту
ночь, она слышала каждый час бой часов  на  колокольне  ближней  церкви.
Мысли  ее  были  заняты  подругой.  С  момента  расставания  она   часто
представляла  себе,  как  скачет  во  весь  опор  в  Вену,  находит  там
полковника Дюшана и вместе они пускаются в  рискованное  предприятие,  о
котором она мечтала вот  уже  сколько  лет:  привезти  во  Францию  сына
Наполеона, чтобы он вновь  поселился  во  дворце  Тюильри,  а  в  соборе
Парижской Богоматери ему бы вернули корону отца.  Как  было  бы  чудесно
стереть память о годах изгнания и  видеть,  как  опять  в  небе  Франции
воссияет императорский орел... И вот эти героические и опасные  мечтания
уступили место кошмарной реальности:
   Фелисия, которую друзья часто называли Амазонкой, в тюрьме. Гортензия
тщетно копалась в памяти,  перебирая  до  самых  мелочей  все  пережитые
вместе  события,  все  лица  в  окружении   молодой   женщины,   пытаясь
определить, кто был этот подлый  доносчик.  Кто  сумел  поставить  такую
коварную ловушку? Зачем? Чего добивался этот человек?
   Уже рассвело, а Гортензия так и не  сомкнула  глаз,  но  зато  успела
составить план битвы. Сочельник или нет, она сейчас же отправится  домой
к Фелисии, оттуда на набережную Вольтера, где находилась  мастерская  ее
друга, художника Делакруа. И никакие  увещевания  доброй  мадам  Моризе,
обеспокоенной ее бледным видом и умолявшей ее остаться дома и отдохнуть,
не поколебали ее в своем  решении.  В  девять  часов  утра  она  послала
Онорину за фиакром и уехала из Сен-Манде, пообещав  вернуться  засветло,
чтобы не слишком волновать свою гостеприимную хозяйку.
   Погода стояла холодная, но ясная. Париж,  который  несколько  месяцев
назад был весь охвачен восстанием, выглядел, как  никогда,  радостным  и
спокойным.
   Было видно, что все готовились к празднованию Рождества.  Служанки  и
женщины из простонародья возвращались с рынка с  полными  корзинами  или
стояли в очереди в лавку. Предчувствие праздника витало в  воздухе,  как
легкая мелодия, как искорки веселья,  от  которых  становится  тепло  на
сердце. Но Гортензия чувствовала себя чужой в этой радостной толпе.  Она
думала о Фелисии, но еще и о своем сынишке и о Жане.  Не  случись  этого
несчастья, она провела бы с ними чудесный  праздник  Рождества,  сидя  у
камина в комнате, украшенной пучками остролиста. Ей вспомнились и ночная
праздничная месса, и ломящийся от угощений стол, за  которым  собирались
все обитатели Комбера...
   Увы, ничего этого она  теперь  не  увидит.  Однако  для  Фелисии  все
обстояло еще хуже.
   Когда фиакр остановился у небольшого особняка на улице  Бабилон,  где
Фелисия когда-то принимала ее  с  таким  теплом  и  радушием,  Гортензии
показалось, будто она вернулась домой. Но этот почти родной  дом  теперь
потерял свою душу. Это было видно по закрывавшим почти все окна ставням,
по плотно затворенной калитке, да  и  вся  атмосфера  вокруг  дома  была
какой-то неуловимо чужой, что свойственно покинутым жилищам.
   Однако в особняке все еще жили люди, в чем молодая женщина убедилась,
когда перед ней распахнулись ворота, после того  как  она  назвала  свое
имя. Раздался радостный крик, заскрипели засовы, и громкий голос  Тимура
позвал:
   - Ливия, Гаэтано! Сюда! Скорее! Это ля контесса Гортензия!
   Как только дверь растворилась, Гортензия оказалась в объятиях  Ливии,
которая, забыв о том, что она горничная, расцеловала ее  в  обе  щеки  с
чисто итальянской пылкостью. Кучер Гаэтано ограничился низким  до  земли
поклоном,  зато  Тимур,  гигант  турок,  верный  телохранитель  Фелисии,
подхватил ее и приподнял, как бы убеждаясь, что  это  действительно  "ля
контесса". Затем, громогласно рассмеявшись, поставил ее наземь  и  самым
почтительным образом поклонился.
   - Добро  пожаловать,  госпожа  графиня.  Сам  Аллах  послал  тебя.  Я
собирался тебе писать...
   - Как, и вы тоже,  Тимур?  Дело  в  том,  что  я  уже  получила  одно
письмо...
   - От кого?
   - От друга, господина Видока, бывшего полицейского...
   - Ему известно, где она?
   - Да.., но не могли бы мы поговорить где-нибудь  еще,  а  не  посреди
двора?
   - Конечно! -  спохватилась  Ливия.  -  Входите,  госпожа  графиня.  Я
принесу вам чего-нибудь горяченького. Сегод