зу по дороге на Компостель.
     Эта встреча не была случайной, так как Ван Эйк приехал тогда с намерением отвезти ее к герцогу Филиппу: герцог не мог забыть прекрасную графиню. Ранним утром Катрин сбежала от своего друга, следуя за своим взбалмошным супругом.
     Художник, казалось, забыл старые обиды, прижимая к себе молодую женщину, словно отец, встретивший блудную дочь...
     - Когда я услышал, как этот юноша просил горячего молока для графини де Монсальви, я не мог поверить своим ушам, - воскликнул он, плача и смеясь.
     Избыток чувств переполнял этого обычно спокойного, хладнокровного мужчину.
     - Видимо, чуду видеть вас я обязан Христу. Что вы делаете в Люксембурге, прекрасная госпожа? Вы стали еще красивее! Дайте-ка я на вас посмотрю!
     Он отстранил Катрин на расстояние вытянутой руки, пристально вглядываясь в ее лицо. Ничто не могло укрыться от его внимательного взгляда. Он заметил следы недавних слез. Нахмурившись, повторил вопрос:
     - Что вы делаете в Люксембурге, который является союзником Бургундии, госпожа де Монсальви?
     - Мне надо было встретиться с герцогиней Елизаветой, узнать кое-что и раскрыть ей глаза... - ответила она, пытаясь придать своему голосу игривость, но ее ответ прозвучал фальшиво.
     - Вы, наверное, в очередной раз отправились на поиски вашего мужа-дьявола?
     - С чего вы это взяли?
     - У вас красные глаза! Вы плакали, причем недавно. Раньше вы никогда не плакали. Действительно, сеньор Арно оказал вам великую честь, сделав своей супругой!
     - Я знаю, что вы не любите его, но не надо приписывать ему все земные грехи. Он не единственный, кто способен заставить меня плакать. К тому же я прекрасно знаю, где он: дома, в Монсальви, я собиралась сегодня ехать к нему...
     Она говорила гладко и, как ей казалось, убедительно. Но в это время Готье, вошедший в комнату следом за художником, заметил на полу кинжал. Под железным подсвечником он увидел адресованное ему письмо, взял его и, прочитав, был так поражен, что, не сдержавшись, гневно воскликнул:
     - И вы собирались сделать это? Несмотря на то, что вы мне обещали, вы бы это сделали, забыв о моей клятве?
     - Монсеньор, - он бросился к Ван Эйку и сунул ему в руки письмо, - рассудите нас! Прочтите оставленное мне письмо! А потом спросите у вашей подруги, как она собиралась уехать, о чем сама только что говорила.
     - Готье! - возмутилась Катрин. - Сейчас же отдайте мне это письмо! Как вы смеете?
     - А вы? Как вы смеете? - ответил он, не в состоянии сдержать слезы, залившие его лицо. - Это письмо адресовано мне, не так ли? Я его прочел. Что здесь плохого? Ну почему, почему?
     - Вы же прочли и, стало быть, теперь знаете.
     - Я не могу в это поверить! Это - не причина для смерти! Это глупо, глупо хотеть...
     Юноша бросился на край кровати и разрыдался. Ван Эйк, быстро пробежав глазами письмо, поднял на Катрин полные недоверия глаза:
     - Это все выдумка? - произнес он наконец. - Вы же не собирались?..
     Она опустила голову, стыдясь той минуты отчаяния, которая уронила ее в глазах старого друга и Готье.
     - У меня нет другого выхода, - сказала она наконец. - Если бы вы не пришли, все было бы уже кончено. Но вы пришли!
     - Я не устану благодарить за это Бога! - ответил Ван Эйк. Затем он повернулся к Готье, не привыкшему к долгому бездействию и уже вытирающему слезы. - По всей видимости, поскольку Всевышний послал меня сюда, я должен найти способ помочь вам. Мальчик мой, а что, если вы расскажете мне все по порядку? А в это время ваша хозяйка оденется. В комнате не топлено, а на ней лишь тоненькая рубашка: она, наверное, дрожит от холода. Пойдем, закажем завтрак и выпьем по стаканчику горячего вина. Катрин, вы должны пообещать мне не предпринимать второй попытки. Я уношу ваше оружие.
     - Это ни к чему, Ян! Я даю слово. Я сейчас к вам спущусь. Да, кстати, а вы-то почему здесь? Мне с трудом верится, что вы очутились в таверне по Божьему указанию, чтобы вытащить меня из беды.
     Ван Эйк улыбнулся.
     - Пути Господни неисповедимы! Я прибыл, чтобы объявить герцогине, что она не получит больше денег от герцога Филиппа. Ее следует урезонить. Эта женщина - просто бездонная бочка. У нее полно долгов, и если ничего не изменится, единственное, что ей останется, - это...
     - ...Это продать свое герцогство монсеньеру герцогу Бургундскому, не так ли? Он все такой же! А вы, Ян, по-прежнему выполняете его неприятные поручения.
     Когда мужчины вышли из комнаты, Катрин быстро привела себя в порядок и оделась. Еще час назад графиня думал о смерти, а сейчас она неожиданно почувствовала, что замерзла, голодна и по-прежнему любит жизнь.
     Она не представляла, чем художник сможет помочь ей, но Катрин была известна его мудрость, осторожность изобретательность. Эти качества, помимо таланта, сделал его одним из самых любимых подданных Филиппа.
     К тому же хорошо бы хоть раз поделиться с кем-то своей тяжкой ношей.
     Очень скоро умытая, тщательно одетая и причесанная Катрин спустилась к мужчинам. Ван Эйк заказал обильны! завтрак. Беранже с блестящими от удовольствия глазами завоевывал сердце художника своим выразительным смуглым лицом и сообразительностью.
     Они начали трапезу в тишине, нарушать которую у Катрин не было никакого желания. Обычно неприхотливая в еде, этим утром она ощутила новый вкус ветчины, молока, свежеиспеченных хлебцев. Ван Эйк ел с аппетитом человека, проделавшего долгий путь и восполняющего жизненные силы. После трапезы ему придется ехать в замок с неприятным посланием к герцогине. Беранже поглощал все подряд со свойственным его возрасту аппетитом. И только Готье, съев треть своей ветчины, вдруг прекратил жевать и впал в такую задумчивость, что его пришлось даже встряхнуть за плечо.
     - Размышлять за столом нехорошо, - сказал ему Ван Эйк, протягивая полный кубок вина. Он, как истинный фламандец, делал все по порядку. - Выпейте это, и в вашей голове наступит просветление, а вопрос, над которым вы бьетесь, разрешится сам собой.
     - Я так не думаю, поскольку этот вопрос из области медицины. Я знаю лекарственные травы, которые смогли бы помочь нашей госпоже, но не знаю, где они здесь растут, да и потом уже прошло немало времени...
     Этот юноша никогда не пренебрегал хорошим советом и залпом выпил вино.
     Художник сжал руку Катрин и улыбнулся ей.
     - Не следует подвергать дорогую всем нам жизнь даже малейшей опасности. Кажется; я знаю спасение: оно в Брюгге, недалеко от известного вам дома.
     Лицо молодой женщины залилось краской. Одно упоминание о Брюгге всколыхнуло в ней волну старых приятных воспоминаний. Катрин была честна сама с собой, и, когда ей казалось, что с Арно все кончено, любовь герцога Филиппа согревала ее. Усилием воли она прогнала эти мысли.
     - Ян, не думаете же вы отвезти меня туда? Что я буду делать в Брюгге?
     - Вы пойдете к одной опытной флорентийке, служащей в доме моего друга и заказчика, богатого купца Арнольфини. Эта женщина прославилась тем, что помогла одной фрейлине, с которой у монсеньера была затянувшаяся связь, и герцогиня об этом ничего не узнала! К ней можно попасть лишь по знакомству, это стоит больших денег, но зато безопасно. Теперь вы видите, моя дорогая, что сами заинтересованы в этом путешествии, да оно и не такое уж долгое: около восьмидесяти лье с заездом в Лилль на один день, где я отчитаюсь о своем поручении. Вы же отдохнете там, встретитесь с вашей подругой, кормилицей маленького Карла. Что вы на это скажете?
     Катрин ответила не сразу. Ван Эйк предлагал наилучший выход в ее положении, но она испытывала странное чувство: ее отталкивал и одновременно притягивал чудесный фламандский город, один из самых красивых в христианском мире, где когда-то недолго жила Катрин. Ее сдерживало то, что вернуться в Брюгге - это значит повернуться спиной к семейной жизни, еще дальше удалиться от Монсальви, куда она так стремилась добраться.
     Готье, со свойственными ему сообразительностью и деликатностью, разгадал сомнения хозяйки. Он наклонился к ней:
     - Госпожа Катрин, вы не можете сейчас туда вернуться в таком состоянии! Надо ехать в Брюгге. Этот путь долгий, но надежный. Еще несколько недель вашего отсутствия ничего не изменят.
     - И к тому же горные дороги опасны зимой, - заключил Беранже, почувствовав сильное желание увидеть сказочную Фландрию, о которой он столько слышал, - мы можем погибнуть от холода. А так мы вернемся в Монсальви весной. Весной у нас так красиво!
     Ничего не ответив, Катрин наклонилась и поцеловала его перепачканную в сахарной пудре щеку.
     - Устами младенца глаголет истина, - весело заметил Ван Эйк. - Что вы на это скажете, Катрин?
     Она окинула своих друзей нежным взглядом.
     - Как хорошо иметь таких друзей! Поехали в Брюгге, и как можно скорее!
     Через два дня они выехали из Арлона, Катрин наотрез отказалась от удобной повозки, предложенной художником.
     Чем труднее будет путь, тем лучше, поскольку долгая езда на лошади могла бы избавить ее от посещения Фландрии. Она потребовала мужскую одежду, чтобы никому в голову не пришло обращаться с ней как со слабым существом.
     Словно по ее желанию, путешествие по Ардену оказалось труднее, чем она предполагала.
     Наступили страшные холода, приходилось бороться с гололедом, по которому скользили копыта лошадей, с волками, осмелевшими от голода. Путники отгоняли их во время ночлега, лишая себя сна.
     Если бы Ван Эйк был один, он бы остановился на несколько дней в каком-нибудь замке переждать непогоду. Но отчаяние подгоняло Катрин. Сцепив зубы от усталости, не испытывая жалости ни к себе, ни к другим, она с онемевшими от верховой езды мускулами неслась вперед, тщетно ожидая спасительного освобождения.
     Вечером Катрин быстро съедала горячий суп, кусок хлеба, выпивала стаканчик вина и замертво падала в постель, иногда даже не раздеваясь. Встав на рассвете, она плакала от бешенства и отвращения, ибо мучительный приступ тошноты удерживал ее в кровати.
     Если не считать этого почти ежедневного недомогания, она чувствовала себя превосходно. У Ван Эйка начался насморк, Готье мучился непрекращающейся болью в шее, а Беранже вывихнул ногу. Двое слуг художника два дня дрожали от лихорадки. Катрин же все невзгоды были нипочем, и она приехала в Лилль в прекрасной форме.
     Когда в конце недели на горизонте показалась высокая дорожная башня, похожая на огромный палец, упирающийся в небо, Ян Ван Эйк не смог сдержать вздоха облегчения: он кашлял со вчерашнего дня и готов был отдать душу за теплую комнату, удобную кровать и целебный горячий настой.
     - Наконец-то мы у цели! - воскликнул он. - Я уже не верил, что это проклятое путешествие когда-нибудь закончится.
     Катрин недоверчиво посмотрела на него.
     - Мы еще не приехали, - спокойно заметила она, - мне кажется, мы в Лилле, а не в Брюгге.
     - Я знаю, знаю... Но я же вам сказал, что мне надо здесь сделать остановку. Вы мне можете подарить два дня? Я совершенно без сил, моя дорогая, а мне не хотелось бы вернуться домой на носилках и с воспалением легких!
     - Хорошо! Было бы некрасиво с моей стороны вам в этом отказать, мой бедный Ян. Вы стали таким изнеженным! Раньше вы были крепче! Может быть, с возрастом и меня это ожидает.
     - Я не изнежен, - обидевшись, пробурчал он, - но мне уже не двадцать лет, а за окном такая погода, в какую хороший хозяин собаку не выгонит. Вас же жизнь закалила.
     Он выглядел таким несчастным, утратив из-за насморка все свое великолепие, что Катрин почувствовала угрызения совести за свое отношение к преданному другу. Наклонившись, она поцеловала его небритую щеку.
     - Ян, не сердитесь на меня! Я знаю, что стала невыносимой, отвратительной и плачу неблагодарностью за вашу дружбу. Но я опасаюсь пребывания в Лилле, мне хотелось бы побыстрее убраться отсюда.
     - Почему это вдруг? Мне казалось, что вы любите госпожу Симону Морель и будете рады ее видеть.
     Нетерпеливым жестом Катрин указала на огромное бургундское знамя, развевающееся на ветру, и на такие же небольшие знамена, украсившие дворцовые башни и дозорную каланчу, - верный признак присутствия герцога.
     - Ее - да, но его... я не хочу, чтобы он знал о моем присутствии!
     - О чем вы? - пробурчал Ван Эйк. - Откуда он может узнать?
     - Вы можете ему это сообщить, друг мой. Вы и сами не заметите, как упомянете обо мне во время своего доклада. Художник мгновенно покраснел.
     - Вы считаете меня способным на это? Его оскорбленный вид рассмешил Катрин.
     - Конечно же, вы на это способны! Вы - образцовый слуга герцога. Вы, наверное, забыли, как два года назад мне пришлось бежать от вас, иначе вы бы доставили меня к нему со связанными руками и ногами.
     - Вы правы. Но то был приказ!
     - А сейчас нет? Я считаю, что удача еще ближе на этот раз, и боюсь, что мое возвращение к Филиппу стало для вас навязчивой идеей. Я не уверена, что вы действительно намереваетесь доставить меня в Брюгге, а не закончить путешествие здесь, в Лилле, как сами только что проговорились.
     - Это смешно! Почему это вдруг я не вернусь к себе домой в Брюгге?
     - В Дижоне я узнала, что в последнее время не так уж хорошо приходится верным подданным Филиппа в Брюгге. Народ бунтует против своего повелителя, стремящегося урезать их привилегии из-за неудачи при Кале. Он отказывается разрушить укрепления соседнего порта. Друг мой, я слишком хорошо знаю жителей Брюгге, чтобы представить, как сложно их усмирить: ведь кровь уже пролилась.
     - Я смотрю, история пишется по-разному: все зависит от того - бургундец или фламандец, - с раздражением воскликнул Ван Эйк. - Не будем делать скоропалительных выводов. Я скажу вам лишь, что с 13 декабря в городе спокойно - туда приехал герцог. Добавлю также, что я не солгал, намереваясь отвезти вас к флорентинке. Вы довольны?
     - Да, но...
     - Никаких "но"! Позвольте и вам задать один простой вопрос: как с подобными мыслями вы согласились ехать со мной?
     - Я твердо намеревалась добиться от вас того, чтобы вы доставили меня туда, куда обещали. Я подумала, что в случае, если вы останетесь в Лилле, я прибегну к помощи Симоны. А теперь хватит ссориться. Это просто глупо! Пообещайте мне ничего не предпринимать для моей встречи с герцогом.
     Ван Эйк, пробормотав что-то сквозь зубы, наклонился. что бы проверить подпругу, и со вздохом, более убедительным, чем расписка, пообещал:
     - Хорошо. Я даю вам слово, но позвольте заметить, что это тоже очень глупо!
     Они въехали в город через огромные ворота. Ван Эйк предъявил стражникам свой постоянный пропуск. Начальник стражи поцеловал печать из красного воска. Катрин заметила дом Морелей, находящийся совсем рядом с дворцом герцога. Наступала ночь, за путниками опустили решетку и подняли мосты.
     Город еще не собирался засыпать. Как раз наоборот, находясь под защитой толстых стен, он готовился к последнему рождественскому празднику - дню Епифании.
     Путникам показалось, что они прибыли в разгар гулянья. Во всю мощь звонили колокола, сзывая в церковь народ на вечернюю церемонию. В окнах домов были видны горящие камины, богатые наряды горожанок, жен купцов или ростовщиков. По узким улочкам, очищенным от снега, с недавно положенной соломой для ожидаемого кортежа герцога, бегали разнаряженные детишки. Они распевали псалмы; побуждая горожан открывать двери и угощать их пирогами и сладостями. Под сводами Большой площади разместились торговцы и фокусники, собирая вокруг лавок и натянутых веревок многочисленную толпу. Проезд по площади, окаймленной высокими кирпичными домами, был затруднен. Чуть дальше возвышался недавно законченный огромный кирпичный дворец Филиппа Доброго. Украшенный множеством знамен, освещенный факелами, он, казалось, жил какой-то своей жизнью.
     - Вот дом вашей подруги, - неожиданно произнес Ван Эйк, указывая на красивый дворец.
Bi-гот момент, когда они уже почти подъехали к нему, поблизости, испугав Катрин, загудел рожок. Инстинктивно она повернулась в сторону дворца.
     В открывшихся воротах показалось множество огней. Катрин увидела герцогский кортеж, направляющийся к больнице через Большую прощадь, чтобы перед посещением Нотр-Дам благословить больных. В соборе будет происходить освящение воды в честь крещения Христа.
     Услышав звуки труб, толпа отхлынула и разъединила Катрин и ее спутников. Ее конь, слишком уставший в пути, уступил дорогу без сопротивления. Катрин оказалась на некотором возвышении на берегу сказочной реки из золота, пурпура, заворожено глядя на сверкающий поток пажей, конюхов, дам и сеньоров. Вдруг она заметила Филиппа и не смогла оторвать от него глаз. Она так давно его не видела!
     Он шел, держа за руку герцогиню Изабеллу. Герцог был одет во все черное; на груди сверкало прекрасное бриллиантовое ожерелье, жемчуг и рубины на огромной пряжке украшали его шляпу. Катрин подумала, что он совсем не изменился со времени их последней, столь драматичной встречи у стен Компьеня. Может быть, чуть похудел, стал надменнее и увереннее в себе и в своем могуществе.
     В то время он был лишь герцогом Бургундским. Теперь Филипп - принц, которого все чаще называли при европейских дворах Великим Герцогом Запада...
     Как хорошо смотрелась рядом с ним высокая стройная белокурая женщина с гордой осанкой! Это было само воплощение неброской, земной красоты: тонкие черты лица, ясные, спокойные глаза. Она была в черном наряде с белой и золотой отделкой, украшенном роскошным ожерельем из рубинов, привезенным из родной Португалии. Кружевной хеннен герцогини был так высок, что умалял большой рост ее спутника, на которого она, впрочем, и не смотрела. Катрин заметила грустное выражение ее лица, скорбную складку в уголках свежих губ...
     Почему бургундские герцогини так склонны к печали?
     Когда-то в Брюгге прямо перед ней проехала совсем юная Мишель Французская, первая супруга Филиппа, преждевременно почившая. Еще тогда Катрин была поражена ее скорбью. Это скорее всего объяснялось тем, что ни одна из женщин не могла быть счастлива подле человека, снедаемого похотью и всепоглощающим огнем физической любви. Как и Мишель, Изабелла Португальская несла герцогскую корону подобно терновому венцу.
     Толпа бурно приветствовала величественную чету. Стоящий рядом с Катрин мужчина, похожий на мясника, громко загудел, словно большой колокол: "Да здравствует наш добрый герцог! Да здравствует наша добрая герцогиня!" Возглас был настолько сильным, что Филипп повернул голову, высматривая обладателя столь мощной глотки.
     Холодный блуждающий взгляд остановился на лошади, потом на всаднице... Плечи герцога заметно вздрогнули. Не в силах двинуться с места и отвести взгляд, Катрин, словно завороженная, смотрела, как бесстрастные голубые глаза оживились, а затем зажглись ярким огнем. Женщина поняла, что ее узнали, заметалась, пытаясь вырваться из сжимавшей ее толпы. Сделать это, никого не задев, было невозможно. Она оказалась пригвожденной к углу дома. За ней неотступно следили глаза принца, так безумно некогда ее любившего...
     Удивление Филиппа было столь велико, что он остановился, выпустив руку супруги.
     Герцогиня принялась искать причину неожиданной задержки. Краска медленно залила лицо Катрин, ей пришлось выдержать огонь двух совершенно различных взглядов, а потом и еще многих других...
     В толпе послышался шепот, раздался недовольный высокий и чистый голос герцогини:
     - Вы идете, монсеньор? Вас ждут!
     Как будто нехотя, не спуская глаз с Катрин, Филипп снова взял руку жены и тронулся с места, уводя за собой сверкающий кортеж. За герцогской четой прошел король Рене д'Анжу и коннетабль де Ришмон, прибывший обсудить выкуп за венценосного пленника.
     Пораженная Катрин их не заметила. Только после того, как шлейф последней дамы и плюмаж последнего придворного исчезли из виду, толпа расступилась, и Катрин присоединилась к своим спутникам, ожидающим ее на другой стороне улицы. Естественно, зоркий глаз Ван Эйка не упустил происшедшего. Он подавил вздох, когда мо