сть о любви своего друга к блистательной индейской принцессе, и мало-помалу молодой человек становился героем в глазах высшего женского общества.
     Это даже иногда тяготило его.
     - Не делай из меня героя, - попросил он однажды. - Я сыт по горло твоими славословиями.
     Моя жизнь не стоит таких воспеваний. Зачем тебе нужно, чтобы люди мной интересовались?
     - Не люди, а женщины. Хочешь сделать себе состояние? Тогда женись. Теперь тебе остается только выбрать.
     - И не уговаривай меня. Во всем мире для меня существует только одна-единственная женщина.
     Мне нужна только она, с состоянием или без, не важно. Я женюсь на Жюдит или вообще не женюсь.
     - Кто может похвастать тем, что никогда не менял своих решений?
     И Ферсен продолжал свои рассказы.
     Но, несмотря на успех в салонах, театральный вечер был вовсе не лишним для молодого бретонца.
     Это был его первый торжественный выход в парижский свет, и он не скрывал радостного волнения.
     Многие из окружавших его людей были его товарищами по оружию. Были там Лозен, Ноайль, братья Ламет, Сегюр и многие другие. Их недавнее возвращение из Америки сделало их чрезвычайно популярными. Некоторые зрители не были его друзьями, но он уже был знаком с ними, например, с веселой троицей молодых повес, которых он встречал у Креца. Это был молодой хромоногий аббат из Перигора, неотразимый внебрачный сын Людовика XV, граф де Лара-Нарбонн и их неразлучный спутник молодой остроумный дипломат граф де Шуазей-Гуфье.
     С женщинами шевалье был, конечно, знаком не так хорошо. Он внимательно вглядывался в блестящие гирлянды вдоль лож, и не столько из-за любопытства, а в надежде отыскать одно-единственное лицо среди стольких лиц и одну-единственную улыбку среди столь многочисленных улыбок. Его глаза, умевшие видеть в лесных глубинах, окутанных туманом или ночной темнотой, жадно перебирали женские лица, почти все молодые и прекрасные. Но сердце его, которое хотело бы забиться быстрее от радости, вынуждено было сохранять свой обычный ритм: Жюдит здесь не было.
     - По-прежнему ничего? - спросил Ферсен.
     Он знал о тайной любви своего друга и краем глаза наблюдал за ним. - Ее здесь нет?
     - Нет. Париж слишком велик. Безумец, я думал, что могу ее найти на каком-либо празднестве. После того что ей пришлось пережить, она, должно быть, где-то прячется. Ведь она еще не знает, что я убил одного из ее братьев. Правда, другой жив и где-то в бегах.
     - С какой стати ему быть в Париже? А что касается прекрасной Жюдит, то ведь официально ее нет в живых. Кроме того, ее здесь никто не знает, и ей нет никакой причины скрываться.
     - Может быть. Но иногда я теряю всякую надежду. Временами кажется, что я ее никогда не найду.
     Швед улыбнулся.
     - Ну-ну, шевалье, ты же здесь совсем недавно.
     Кречет же умеет часами подстерегать свою жертву. Что же. Кречет потерял терпение? Мы же еще не предприняли ничего серьезного для ее поисков. Завтра же мой друг Крец представит тебя парижскому прево, а через два дня я повезу тебя в Версаль. Через два дня ты предстанешь перед той, которая может все, которой подчиняются все. Она выше короля, потому что она управляет королем.
     Она...
     Ферсен умолк на полуслове, поскольку в зале воцарилась тишина. Удивленный Турнемин посмотрел на своего друга, который, казалось, впал в экстаз, проследил за его взглядом до королевской ложи и тоже замер в восхищении. Там появилась королева.
     Для тех, кто видел Марию-Антуанетту впервые, это всегда сопровождалось ощущением, подобным шоку. Конечно, были женщины более красивые, но не было более лучезарной. Она была так грациозна, в ней было столько блеска, столько естественного величия, что никто не замечал ее немного пухлой нижней губы, а также того, что прелестные ласковые голубые глаза были слегка навыкате.
     В этот вечер на ней было широкое платье из китайского атласа молочно-кремового цвета, расшитое легкими золотыми листьями. Ее прекрасные белокурые волосы, высоко зачесанные и слегка припудренные, венчала шляпа из золотых листьев с букетиком фиалок. Драгоценностей на ней было совсем мало: жемчужные браслеты на запястьях, а в вырезе корсажа сверкал один-единственный алмаз, но алмаз великолепный, сказочный - знаменитый Санси. Ее сопровождали одетый в белое граф д'Артуа и герцогиня де Полиньяк.
     Весь партер одним движением застыл в поклоне, представляя собой удивительную картину, напоминавшую шахматную доску из спин вперемежку с белыми париками. В ложах же снежные горы причесок присевших в глубоком реверансе дам разом осели позади перил красного бархата. Королева улыбнулась, поприветствовав публику, и заняла свое место, а партер разразился долгими овациями, предназначенными больше женской красоте, чем королевскому величию.
     Только тогда шевалье де Турнемин заметил безупречно одетого мужчину, сидевшего слева от него, который особенно бурно проявлял свой восторг.
     Он испускал громогласное "виват" с солнечным гасконским акцентом, голосом, явно не соответствовавшим его среднему росту. Этот дворянин в серо-голубом атласном камзоле производил больше шума, чем весь партер.
     Подобная страстность явно была не по вкусу его соседу слева, элегантному мужчине высокого роста лет тридцати, одетому в прекрасный бархатный костюм ярко-алого цвета с чеканным римским профилем, которому не шло чванливое и самодовольное выражение.
     Слегка хлопнув соседа по плечу, ярко-алый дворянин одернул его.
     - Эй вы там, потише. Вот расшумелся.
     Тот подскочил, словно ужаленный.
     - Что? Это я расшумелся?
     - Да, и причин для этого я не вижу.
     - Сожалею, что подобный шум вам неприятен, но я адресую его королеве.
     - Вот и я говорю, не из-за чего шуметь.
     Бронзовое лицо дворянина в серо-голубом костюме потемнело.
     - Или вы сумасшедший, сударь, или последний хам! Выбирайте сами. Но выбирайте быстрее.
     - Ни то ни другое. Но королева, которая ходит по подозрительным местам и отдается любовникам...
     Он не успел больше произнести ни одного звука. Быстрее молнии гасконец вырвал у него из рук шляпу и нахлобучил ему на голову с такой силой, что все лицо оскорбителя исчезло под ней.
     Все произошло так стремительно под гул возгласов приветствий, что сцена привлекла внимание лишь немногих, поскольку все смотрели на королеву. Ферсен, смотревший на нее с обожанием, ничего не видел, зато ничто не ускользнуло от глаз Жиля. И когда ярко-алый дворянин, брызгая слюной от бешенства, наконец сумел освободиться от своей шляпы, которая к тому же повредила ему нос, Жиль наклонился к соседу.
     - Если вам нужен секундант, сударь, то я к вашим услугам.
     Сверкающий взгляд гасконца оценивающе остановился на нем.
     - Благодарю вас, сударь, не откажусь. В такой толпе вовсе не легко отыскать друзей, да и спектакль скоро начнется.
     Для оскорбителя королевы это, очевидно, не составило проблемы, и все четверо покинули свои места в тот самый момент, когда весь зал снова сел, а оркестр заиграл прелюдию.
     - Куда ты? - спросил удивленный Ферсен.
     - Я сейчас вернусь. Этот дворянин нуждается в помощи. Мы ненадолго.
     Противники и секунданты вышли под колоннаду театра и принялись обсуждать условия поединка. Большая площадь перед театром была ярко освещена и заставлена многочисленными экипажами, здесь толпилось множество лакеев, кучеров, фонарщиков, ожидающих зрителей без экипажей, чтобы проводить их домой. Но две улочки, соединяющие площадь с Бульваром, были темны и пустынны. С общего согласия выбрали улицу Фавор и направились к ней.
     Дворянин в серо-голубом наконец решил поинтересоваться, как же зовут его спутника.
     - Я вам очень обязан, сударь. Могу я узнать, с кем имею честь?
     - Шевалье де Турнемин де Лаюнондэ, лейтенант драгун королевы.
     Гасконец расхохотался.
     - Вы тоже! Занятная же встреча. Я барон Жан де Баз, лейтенант драгун королевы.., в принципе.
     Теперь пришла очередь Жиля рассмеяться.
     - А, так это вы! Очень рад познакомиться.
     - Как, вы меня знаете?
     - Вы же почти знаменитость у драгун. Вас называют человеком-невидимкой.
     - Это правда, меня там редко видят. Ну, я думаю, что здесь нам будет хорошо, - добавил он, оборачиваясь к двоим, шедшим сзади.
     Даже не раздевшись, он вынул шпагу из ножен и нетерпеливо со свистом рассек воздух.
     - Поспешим же. Я надеюсь не пропустить весь первый акт. Госпожа Дюгазон прелестна, и я бесконечно люблю ее голос. Да, господин хам, не потрудитесь ли вы назвать свое имя? Несмотря на ваши манеры, вы все же, кажется, дворянин, если верить этой шпаге, что бьет вас по ногам.
     - Я граф д'Антрэг. И я конечно же из лучшего рода, чем вы, господин де Баз.
     - А, так вы меня знаете? Решительно, сегодня мой день. Я бы этого не сказал о вас, но мы же здесь не для того, чтобы сравнивать наши генеалогии. Защищайтесь, сударь, и.., молитесь. Я не граф, но я потомок д'Артаньяна.
     Схватка завязалась со страстью, не оставлявшей сомнений относительно взаимных чувств обоих дуэлянтов. Жиль предложил секунданту Антрэга тоже скрестить шпаги, как это еще часто делалось, но тот, невзрачный тщедушный человечек, посмотрел на него с ужасом.
     - Вы в здравом уме? Я здесь потому, что граф - мой друг, но я осуждаю его действия. Это ни в какие ворота не лезет.
     Турнемин нагнулся, посмотрел ему в глаза и фыркнул.
     - Я вижу, вы человек осторожный.
     - Я трезвый человек, я из суда. Меня зовут Жан-Жак д'Эпремениль, адвокат парламента.
     - Судейский крючкотвор. С вами все ясно.
     Оставив его. Жиль отошел в угол боковой двери, чтобы лучше видеть схватку. Скоро это зрелище заставило его забыть об осторожном адвокате. Бесспорно, оба противника умели владеть шпагой, но в разной манере. Антрэг дрался методично, с отличной техникой, с видом человека, занимающегося важным делом и желающего хорошо его выполнить. А Баз сражался со страстью, необыкновенно ловко. Он спешил, но торопливость вовсе не вредила ему. Он кружил, как оса, вокруг своего противника, то и дело меняя стойку и место. Его стальной клинок постоянно крутился в поисках незащищенного места.
     Через полуоткрытые боковые двери театра до них доносилась волна музыки, приглушенная, легкая, подобная вечернему бризу.
     - Уже поет госпожа Дюгазон! - простонал Баз. - Хватит шуток.
     И он атаковал противника с такой яростью, что тот, удивленный, допустил ошибку. За возгласом недовольства последовал стон боли: шпага База вонзилась в ярко-алый бархат его прекрасного костюма. Он покачнулся и упал на руки д'Эпремениля, и Баз, отсалютовав противнику, спокойно вложил шпагу в ножны.
     - Вы мертвы, сударь? - спросил он любезно. - Или вы хотите, чтобы мы продолжили?
     - Это невозможно, к моему глубокому сожалению. Я, однако, поправлюсь, и, будьте в этом уверены, мы еще встретимся.
     - Ничто большего удовольствия мне не сможет доставить. Я всегда к вашим услугам. Могу ли я вам посоветовать на будущее следить за своим языком?
     - Идите к черту!
     - Ну уж нет. Слишком уж боюсь найти там вас.
     Идемте же, шевалье, - добавил он, беря Жиля под руку. - Если мы поспешим, то услышим конец этой прелестной арии.
     Остаток вечера прошел без всяких инцидентов.
     Дюгазон имела такой успех, что все шиканья, так тщательно подготовленные, были тотчас заглушены аплодисментами. Расставаясь после спектакля, Баз еще раз поблагодарил Жиля за помощь и пригласил его на ужин к себе, на улицу Кассет.
     Ужин был веселый. Молодые люди воздали должное блюдам, приготовленным в соседнем трактире, обильно запивая их вином. Они обнаружили много общего и подняли столько тостов за здоровье друг друга, что к концу вечера были мертвецки пьяны.
     Это положило начало их дружбе. Она быстро крепла, тем более что через несколько дней после представления королеве шевалье де Турнемина Ферсен уезжал в Швецию к своему королю Густаву IV - он должен был сопровождать его в поездке по Европе. Чтобы избавить своего нового друга от довольно дорогого для его жалованья отеля "Йорк", Баз предложил Турнемину разделить с ним его жилище на улице Кассет, а также отдать должное посещавшим его миловидным созданиям.
     Оба действительно любили женщин и предавались любви с некоторым азартом, свойственным их возрасту, придавая этому не больше значения, чем хорошему завтраку. Сердце Жиля, полностью занятое отсутствующей Жюдит, было защищено надежной броней, но мощное тело, страстный темперамент протестовали против долгих воздержаний. Баз очень в этом походил на своего друга, и очень скоро они стали неразлучны.

***

     Башни замка Лаюнондэ уже превратились в черную массу, едва различимую на фоне неба, но шевалье ничего не мог с собой поделать. Он не в силах был покинуть это место.
     Надо было, однако, решиться. С сожалением вздохнув, он уже повернул своего Мерлина, но тут к звукам ночного леса добавился скрип открывающейся тяжелой двери.
     Качающийся в руке фонарь освещал человека в крестьянской одежде и деревянных сабо. Он вышел на подъемный мост.
     Жиль какое-то мгновение смотрел на него, затем, пришпорив коня, бросил своим спутникам:
     - За мной!
     Три всадника поскакали к замку и остановились перед мостом. Человек удивленно поднял фонарь, осветив свое молодое, пышущее здоровьем Лицо и волосы цвета спелой соломы.
     - Кто идет? - спросил он на старом кельтском диалекте, ничуть не испуганный появлением незнакомых всадников.
     - Мы заблудились, - ответил шевалье на этом же языке. - Мы увидели ваш фонарь. Может быть, хозяин замка согласится приютить нас на ночь?
     Молодой человек улыбнулся, поприветствовав всадников с врожденной у бретонских крестьян вежливостью.
     - Хозяин совсем не бывает в замке. Но мой дед Жоэль Готье, управляющий замком, будет счастлив и горд оказать вам гостеприимство, если вы окажете честь его скромному жилищу, поскольку апартаменты нашего господина давно уже заброшены.
     - Не важно. Мы солдаты, нам достаточно будет охапки соломы. Благодарим вас за прием.
     Не без волнения Турнемин прошел под глубоким сводом шириной около двух метров, ведущим к замку. Фонарь молодого крестьянина осветил огромный ясень, чьи узловатые ветви простирались над всем центральным двором. Но он казался маленьким перед громадой башен, перед главным жилым корпусом с округлыми слуховыми окнами, выходившими на восточную стену.
     Это было великолепное сооружение, наделенное всеми красотами эпохи Возрождения, к которому вела лестница с длинными пролетами. Пилястры с каннелюрами говорили о том, что она была сооружена в начале прошлого века. Весь же крепостной ансамбль, несмотря на его красоту, навевал неодолимую печаль, как всякое жилище, воздвигнутое для деятельности, света, жизни, но обреченное на пустоту и одиночество.
     Устремив взгляд на этот призрак из гранита, Турнемин ступил на землю предков, стараясь совладать с внезапной дрожью. Ему хотелось бежать к крыльцу из начинавших уже трескаться камней, к двери из рассохшегося резного дерева, к этим стенам, в которых уже начинали змеиться угрожающие трещины. Им овладело желание обнять здесь все, сердце его стремилось к этому ушедшему величию.
     - Сюда, сударь, - прозвучал спокойный голос молодого крестьянина.
     С сожалением шевалье пошел за ним к небольшому дому, прислонившемуся к куртине. Маленькие оконца светились красноватым светом.
     На стук подков дверь отворилась, и в желтом свете ее проема появился силуэт человека высокого роста, в широкой шляпе, с палкой в руке.
     Приблизившись, всадники увидели прямого крепкого старика, с суровым лицом и длинными белыми волосами. Морщины говорили о его почтенном возрасте, но блеск глаз показывал, что он еще полон сил. Внук поклонился ему.
     - Отец, - произнес он почтительно, - эти путники заблудились и просят приюта на ночь.
     - Ты им сказал, Пьер, что это крестьянское жилище?
     - Да, отец.
     - Тогда входите и располагайтесь у огня, господа. Сейчас будет подан ужин. Пьер, позаботься о лошадях.
     Он посторонился, пропуская гостей. Оба дворянина, на которых произвело сильное впечатление необыкновенное благородство, исходящее от этого человека, поклонились ему. Понго, безмолвный как всегда, повел коней на конюшню. Комната, куда они вошли, была с низким потолком из тяжелых бревен, с печью в глубине во всю ее ширину. Две женщины в черном, одна пожилая, а другая - совсем еще ребенок, готовили пищу перед очагом.
     - Это моя невестка Анна и внучка Мадалена, - представил их старый Жоэль. - Располагайтесь, ужин готов.
     Гости сели за длинный стол из каштанового дерева, и после произнесенной стариком молитвы женщины подали еду. Все молчали. Старый Жоэль и его внук ели серьезно, как люди, для которых каждый кусок священен, ибо добыт тяжелым, повседневным трудом. Женщины же никогда бы не осмелились открыть рот без разрешения старика, а кроме того, свирепый вид Понго, на которого они украдкой бросали взгляды, явно их страшил. Жан де Баз против своего обыкновения тоже не произнес ни слова. Жиль же не мог насмотреться на это скромное жилище, и нежность переполняла его душу. Он не замечал, что старый Жоэль внимательно наблюдал за ним из-за своих кустистых белых бровей. С той минуты, когда молодой человек оказался в свете очага, взгляд Жоэля ни на мгновение не покидал его.
     Обед состоял из капусты, сала, топленого молока и хлеба с маслом. За время его никто не произнес ни слова. Только старик что-то прошептал на ухо своей невестке, на что она с испуганным взглядом тут же исчезла вместе со своей дочерью. И конечно, после еды последовала молитва.
     Жиль первым нарушил молчание, когда все встали из-за стола. Он поблагодарил хозяина за пищу и приют.
     - Вы приняли нас за своим столом как друзей, а вы ведь ничего о нас не знаете, не знаете даже наших имен.
     В первый раз за все это время легкая улыбка скользнула по суровым губам старика.
     - Гость, посланный Всевышним, всегда друг в этом доме. А что до вашего имени... - промолвил он внезапно изменившимся голосом.
     Он не договорил, взял в углу просмоленный факел и зажег его от пламени в очаге. Тут на пороге показались женщины. Старик бросил на них быстрый взгляд.
     - Все сделано?
     - Да, отец. Все исполнено.
     - Хорошо.
     Крепко держа пылающий факел своей сильной узловатой рукой, он повернулся к гостям.
     - Следуйте за мной, господа. Я отведу вас в вашу комнату. Вам там будет не очень удобно, но вы будете у себя.
     Не объясняя больше ничего, он вышел из дома, величественно подняв факел, пересек двор и направился прямо к господскому дому, в окнах которого теперь плясал красноватый отблеск огня.
     Полусгнившая дверь со стоном отворилась, открылся зал с тяжелыми сводами, с толстыми столбами и огромным камином, украшенным гербом, при виде которого сердце Жиля забилось сильнее.
     В камине пылали громадные поленья.
     В зале не было никакой мебели. Лишь три охапки свежей соломы, покрытые белыми бараньими шкурами, лежали на полу, да на окне в большом бронзовом сундуке блестели ветки остролиста - последний осенний букет.
     Жиль, Баз и нагруженный сумками Понго вошли в зал медленно и осторожно, как в церковь.
     Жиль повернулся к старику.
     - Ваш внук говорил о сарае, а это жилище хозяина.
     - Действительно, это так. Я же сказал вам, что вы будете у себя. Вы удивились, что я не спросил вашего имени. Но ведь я знал его с той самой минуты, когда вы вошли в дом. Не правда ли, вы - последний из великих Турнеминов. А я, господин, я - ваш слуга. Я счастлив видеть наконец-то возвратившегося потомка старых хозяев, настоящих хозяев.
     Он медленно снял свою большую шляпу, неизменный головной убор бретонских крестьян, встал на колени, взял руку Жиля и с почтением приложил ее к губам.
     Молодой человек быстро наклонился, обнял старика за плечи, поднял его, поцеловал и произнес со слезами на глазах:
     - Правда, я - Жиль де Турнемин. Но как вы узнали?
     - Лет двадцать назад сюда пришел человек, его звали Пьер де Турне