пристально смотрела на них с каким-то веселым недоумением. Бальзам, которым она была обмазана, просочился сквозь тонкие бинты, оставив на них большие жирные пятна. Катрин чувствовала себя так, будто превратилась в большую тряпичную куклу. Только ее волосы, аккуратно причесанные, казались живыми и были действительно частью ее тела. Она взглянула, и Эрменгарда, которая была более чуткой, чем казалось, сразу же ее поняла.
     - Ты права, - сказала она. - Тебе лучше сейчас не разговаривать. Ты слишком устала. Расскажешь мне обо всем позже...
     Сама же она, однако, начала оживленный разговор.
     Гарэн не посмел сюда больше заявиться, но его друг Николя Роллен недавно заходил и спрашивал, как она себя чувствует. Эрменгарда встретила его холодно и сказала, что берет на себя всю ответственность за уход и заботу о госпоже де Брази, и, между прочим, чем меньше она будет слушать о Гарэне и его друзьях, тем лучше.
     Роллен удалился, не сказав больше ни слова. То же самое добровольная опекунша Катрин сказала пажу, которого полчаса тому назад прислал монсеньор. Катрин удивилась.
     - Герцог прислал пажа?
     - Да, своего любимого пажа, молодого Ланнуа. У меня сложилось впечатление, что его высочество ожидал тебя в этот вечер. Естественно, я извинилась за тебя.
     - Что ты ему сказала, дорогая Эрменгарда?
     - Я просто сказала ему правду. Я сказала, что твой очаровательный супруг отстегал тебя, как собаку, и оставил полуживую. Эта скотина Гарэн получит такой нагоняй, который он не скоро забудет. И, может быть, это остановит его от дальнейших подобных попыток.
     - Помоги мне, Господи, - в отчаянии простонала молодая женщина. - Весь город теперь будет смеяться надо ла, ни одной частицы тела, которые не причиняли бы ей ужасную боль.
     - Мне жарко, - прошептала она, - как будто я лежу на иголках. Все горит и болит...
     Эрменгарда с состраданием кивнула и отошла в сторону, пропустив Сару. Когда Сара наклонилась над Катрин, на ее цыганском лице было решительное выражение.
     - Этот зверь убил бы вас, моя любовь, если бы госпожа Эрменгарда не подоспела вовремя. Я подозревала, что он что-то замышляет, когда увидела его утром. Он был как сумасшедший...
     - Где ты была, когда я приехала? - слабым голосом спросила Сару Катрин. Эрменгарда объяснила:
     - Он запер ее в чулан под лестницей. Там я ее и обнаружила, когда вошла. Оттуда она слышала твои крики и подняла страшный шум, чтобы ее выпустили. Но люди, которые живут здесь, не посмели сделать это. Гарэн пригрозил, что бросит их в темницу, если они станут тебе помогать. Когда я пошла к ним попросить корпию и бинты, я застала их едва живыми от страха.
     - Я надеюсь, вы ободрили этих бедняжек?
     - Разумеется, нет! - ответила графиня с громким смехом. - Я напугала их до смерти, сказав, что герцог снимет с них заживо шкуру, когда узнает, что они допустили такое. Они тотчас же стали настаивать, чтобы мы заняли их комнаты, и я не удивлюсь, если они сейчас упаковывают свои вещи!
     Катрин осмотрелась вокруг более внимательно и обнаружила, что эта комната отличалась от той, в которой они с Эрменгардой жили раньше. Комната была больше, уютно обставлена, и здесь висели два прекрасных гобелена. В этой комнате не было двери в другую комнату, как в той, которую они делили с Эрменгардой, и мысль о том, что она сокрыта от любопытных глаз Мари де Вогриньез, принесла Катрин удовлетворение. Сара вернулась к очагу и стала разливать содержимое маленького чугунка в фаянсовые чаши, а Эрменгарда села в ногах Катрин и рассказывала ей, как они с Сарой смазывали ее тело успокаивающим бальзамом, прежде чем перебинтовать ее.
     - Ты вся в синяках и ссадинах, - бодро произнесла она, - но, к счастью, ссадины не очень глубокие. Сара считает, что у тебя останется только несколько небольших шрамов на теле и ни одного на лице. У меня впечатление, да простит меня Бог, что твой муж лишился рассудка. Что ты ему сделала?
     Эрменгарда, очевидно, сгорала от любопытства, но Катрин чувствовала себя слабой, как котенок, и не испытывала желания начинать рассказ о том, что случилось днем раньше. Она подняла свои забинтованные руки и пристально смотрела на них с каким-то веселым недоумением. Бальзам, которым она была обмазана, просочился сквозь тонкие бинты, оставив на них большие жирные пятна. Катрин чувствовала себя так, будто превратилась в большую тряпичную куклу. Только ее волосы, аккуратно причесанные, казались живыми и были действительно частью ее тела. Она взглянула, и Эрменгарда, которая была более чуткой, чем казалось, сразу же ее поняла.
     - Ты права, - сказала она. - Тебе лучше сейчас не разговаривать. Ты слишком устала. Расскажешь мне обо всем позже...
     Сама же она, однако, начала оживленный разговор.
     Гарэн не посмел сюда больше заявиться, но его друг Николя Роллен недавно заходил и спрашивал, как она себя чувствует. Эрменгарда встретила его холодно и сказала, что берет на себя всю ответственность за уход и заботу о госпоже де Брази, и, между прочим, чем меньше она будет слушать о Гарэне и его друзьях, тем лучше.
     Роллен удалился, не сказав больше ни слова. То же самое добровольная опекунша Катрин сказала пажу, которого полчаса тому назад прислал монсеньор. Катрин удивилась.
     - Герцог прислал пажа?
     - Да, своего любимого пажа, молодого Ланнуа. У меня сложилось впечатление, что его высочество ожидал тебя в этот вечер. Естественно, я извинилась за тебя.
     - Что ты ему сказала, дорогая Эрменгарда?
     - Я просто сказала ему правду. Я сказала, что твой очаровательный супруг отстегал тебя, как собаку, и оставил полуживую. Эта скотина Гарэн получит такой нагоняй, который он не скоро забудет. И, может быть, это остановит его от дальнейших подобных попыток.
     - Помоги мне, Господи, - в отчаянии простонала молодая женщина. - Весь город теперь будет смеяться надо откладывается на неопределенное время. Во всяком случае, сегодня ночью она не будет любовницей Филиппа.
     Ее тело, хотя и избитое, осталось чистым, и она хотела сохранить его нетронутым для человека, которого любила.
     Но хотя Катрин могла простить мужа, все же она не могла понять его. Почему Гарэн чуть не убил ее, веря, что она провела ночь с другим мужчиной? Он не любил ее, не хотел ее и знал, что она предназначена для Филиппа. Так какая ему разница?
     В конце концов Катрин должна была оставить этот вопрос без ответа. Ее голова и тело болели слишком сильно, чтобы она могла надолго сосредоточиться. Постепенно успокаивающее лекарство Сары начало действовать. Не прошло и пяти минут после того, как Филипп покинул комнату, сопровождаемый Эрменгардой до парадной двери, она уже спала. Сара опять сидела у огня, ее черные глаза были устремлены на пламя, как будто они хотели разглядеть в нем чужие тайны. На улице было тихо. Доносилось только затихающее цоканье коня Филиппа...

Глава вторая

МИССИЯ ЖАКА ДЕ РУССЭ

     Они покинули Аррас несколько дней спустя. Катрин еще нельзя было считать окончательно выздоровевшей, но она не хотела слишком долго задерживать свою подругу Эрменгарду. Кроме того, она спешила вернуться домой, чтобы оказаться как можно дальше от мучительных воспоминаний. Благодаря преданной заботе графини и Сары и множества снадобий, которые они прикладывали к ее ранам дважды в день, Катрин теперь могла обойтись без большинства своих повязок. Ко времени отъезда на ней остались только четыре повязки: одна на плече, две на бедрах и одна небольшая на спине.
     Сара сказала, что свежий воздух поможет сгладить рубцы и ускорит заживление оставшихся ран. Утром в день отъезда она тепло одела свою хозяйку, потому что для начала мая погода была прохладная. Она заставила Катрин надеть перчатки с подкладкой из тонкой кожи, смазанной каким-то смягчающим маслом. Чтобы скрыть синяки и почерневший левый глаз, Сара обернула голову Катрин плотным покрывалом.
     Катрин могла совершить поездку только лежа на носилках, которые были впряжены на мулов. Эрменгарда де Шатовилэн ехала вместе с нею, чтобы составить ей компанию. Это, как она часто напоминала Катрин, было с ее стороны большой жертвой, потому что она ничто так не любила, как верховую езду. Сара и остальные служанки ехали на мулах. Поскольку большая территория была охвачена смутой, нужно было обеспечить вооруженный эскорт. Увидев утром в день отъезда эскорт, Катрин подавила улыбку.
     Носилки были украшены символами герцогской власти, а эскортом командовал сияющий Жак де Руссэ, обрадованный столь приятной миссией.
     - Это будет наше второе совместное путешествие! воскликнул он, подходя засвидетельствовать свое почтение Катрин; казалось, его удивило, что она так закутана.
     - Первое было столь чудесным, что я с нетерпением жду этого...
     Но его оборвала Эрменгарда, которая как раз в этот момент выходила из своей комнаты, натягивая на ходу перчатки.
     - Вы бы лучше, молодой человек, попридержали ваши восторги! - выпалила она. - Госпожа де Брази на моей ответственности, и я в состоянии о ней позаботиться. С вас будет вполне достаточно присмотреть за нашими носилками и за вашими людьми на дороге.
     Получив такой отпор, Жак де Руссэ сник. Но Катрин протянула ему свою руку.
     - Ты не должна быть такой суровой, Эрменгарда.
     Мессир Руссэ мой верный друг, и под его опекой мы будем в полной безопасности. Мы готовы?
     Воспрявший духом от этих добрых слов де Руссэ отправился к своим людям выпить на дорогу по чаше вина. Тем временем мулы были нагружены и дамы заняли свои места в носилках. Опасаясь воровства, они взяли с собой свои шкатулки с драгоценностями. Шкатулка Катрин, содержавшая наряду с другими вещами знаменитый черный алмаз, стоила целое состояние.
     Утро было в полном разгаре, когда маленький отряд наконец тронулся в путь. Погода была скверная, резкий холодный ветер гулял по равнине. В соответствии с полученными указаниями Жак де Руссэ избрал дорогу на Камбре, вместо того чтобы двигаться к югу. Маневр заключался в том, чтобы обойти Перон и Вермандуа, которые были заняты сторонниками Карла VII. Де Руссэ не мог допустить, чтобы Катрин попала в их руки.
     Несмотря на уверения в противном, Эрменгарда оказалась скучной попутчицей. Не успев устроиться между подушками, она заснула, и ее участие в беседе ограничивалось громким храпом. Живость характера она обретала только тогда, когда они останавливались у харчевни или монастыря для еды или ночлега.
     Катрин, таким образом, была предоставлена самой себе, и у нее было достаточно времени, чтобы обдумать недавние события. Гарэна она больше не видела. Он каждый день посылал узнать о ее самочувствии, чаще всего слугу, но раз или два - своего друга Николя Роллена. Однако гордому канцлеру эти поручения не доставляли большого удовольствия, поскольку ему приходилось общаться с далеко не дружелюбно настроенной Эрменгардой. Гарэн не сделал ничего для примирения.
     Вскоре Катрин узнала, что он собирается по делам в Гент и Брюгге. Он отбыл из Арраса накануне отъезда своей жены, не попрощавшись с ней, - нельзя сказать, что бы это огорчило Катрин, которая не хотела видеть мужа без крайней на то необходимости. Она часто думала о том, что именно вызвало у Гарэна приступ ярости по отношению к ней и что могло его спровоцировать, и решила, что Гарэн боялся гнева герцога, вызванного тем, что она встретилась с Монсальви. По-видимому, более подходящего объяснения не существовало. Когда дело касалось Гарэна, было ясно, что ревность тут ни при чем.
     Путешествие проходило без приключений, но как и прежде, путь через разоренную войной Шампань был кошмаром. Они видели мертвые деревни, голодные лица и толпы беженцев, которые со всем скарбом и немногочисленными домашними животными брели по дорогам к границам Бургундии, где надеялись найти убежище.
     Катрин и Эрменгарда всю дорогу раздавали милостыню, насколько они могли себе это позволить, но время от времени де Руссэ приходилось вмешиваться и отгонять подходивших слишком близко к носилкам голодных.
     Катрин было тяжело видеть нищих.
     Когда небольшой отряд приближался к границам герцогства Бургундия, они встретили странную процессию. Издали можно было принять их за беженцев из какой-нибудь разоренной деревни. Подъехав ближе, путешественники заметили нечто необычное. Все женщины были в полотняных тюрбанах, подвязанных под подбородком, и одежде из полосатой шерсти, надетой поверх домотканых полотняных рубашек с глубоким вырезом. Своих смуглых детишек они либо несли на лямках за плечами, либо везли в корзинах, навьюченных на мулов и убаюкивающе покачивающихся на ходу. Все они носили мониста, у всех были угольно-черные глаза и удивительно белые зубы. У мужчин были густые черные брови; выгоревшие фетровые шляпы почти скрывавшие их лица. У каждого на боку был меч или кинжал. Лошади, собаки, домашняя птица все смешалось в этой пестрой толпе. Люди говорили на чужом языке. На ходу они пели или, скорее, произносили нараспев медленную монотонную песню, которая вдруг показалась Катрин знакомой. Она отодвинула кожаные занавески носилок и увидела, как мул Сары понесся, как стрела, выпущенная из лука. Волосы Сары развевались на ветру, глаза сияли. Она громко и радостно приветствовала путников.
     - Что с ней случилось? - недовольно спросила проснувшаяся Эрменгарда. - Она что, с ума сошла? Или она знает этих людей?
     Когда Сара поравнялась с мужчиной, который, видимо, был их вожаком, - молодым парнем, гибким, как виноградная лоза, с осанкой короля, несмотря на свои рваные лохмотья, - она придержала мула и принялась оживленно болтать с ним. Катрин никогда прежде не видела ее такой счастливой. Обычно Сара редко смеялась и мало говорила. Она была деятельной, умелой и молчаливой, не любила попусту тратить слова или время. До сих пор Катрин только однажды, в таверне Жако де ля Мера, заглянула в ее душу. Теперь же, видя, как Сара оживленно болтает со смуглокожим мужчиной, как внутренний огонь освещает ее лицо, Катрин начала кое-что понимать.
     - Возможно, она и знакома с этими людьми, - сказала она Эрменгарде. - Но я думаю, что скорей всего они ее братья по крови или ее соплеменники, которых она узнала.
     - Что? Ты думаешь, что эти черноглазые оборванцы с ножами...
     - ..это цыгане, как и Сара, - закончила за нее Катрин.
     - Как я тебе уже говорила, я верю тем историям, которые мне рассказывала моя добрая и верная приемная мать...
     По знаку де Руссэ все остановились, удивленно глядя на Сару. Катрин становилась все печальнее, потому что Сара, казалось, забыла обо всем, кроме смуглокожего молодого человека. Неожиданно она обернулась и поймала взгляд Катрин, которая приподнялась на носилках, опираясь на локоть. Сара устремилась к ней.
     - Это мой народ! - закричала она, от радости став разговорчивой. - Ты ведь знаешь, я не надеялась увидеть их вновь. И вот они здесь, как когда-то предсказала старуха.
     Племена отправились бродить по дорогам. Эти люди идут из Модены, от подножия горы Гип, и я с Кипра, острова Афродиты, - разве это не удивительно?
     - Очень удивительно! - вмешалась Эрменгарда. - И мы должны стоять здесь всю ночь, обсуждая все это?
     Сара не ответила. Она умоляюще посмотрела на Катрин.
     - Позволь мне провести с ними ночь, - попросила она. - Они собираются стать табором в соседней деревне, там, где и мы собирались ночевать.
     - Это доставит тебе такую радость?
     - Ты и представить не можешь какую! Если бы я только могла объяснить...
     Катрин улыбкой заставила ее замолчать и сказала:
     - Тебе не нужно объяснять. Я думаю, что я понимаю.
     Иди к своему народу, но не забывай и про меня.
     Сара, проворная, как девочка, сделала шаг вперед и прижалась губами к руке Катрин. Затем, взволнованная, убежала к цыганам. Своего мула она оставила с вооруженным эскортом. Катрин наблюдала, как Сара мерным шагом шла рядом со смуглокожим парнем, который придерживал своего мула, чтобы идти с ней в ногу. По искрам в ее глазах и по ее сияющей улыбке можно было подумать, что она встретила своего возлюбленного. Эрменгарда посмотрела на нее и покачала головой.
     - Хотела бы я знать, вернется ли она к тебе завтра утром? - сказала она.
     Катрин обернулась к подруге, лицо ее выражало смущение.
     - Но почему она должна не вернуться? - спросила Катрин. - Ее место здесь, со мной.
     - Было здесь, с тобой! До сих пор она была как бы в ссылке, вдали от своего народа, без всякой надежды встретиться с ним вновь - ты была ее пристанью в бурю.
     Но теперь она снова нашла свой народ... Идем, идем, не надо плакать, дорогая, - добавила она поспешно, глядя, как наполнились слезами глаза Катрин. - Она любит тебя, я знаю.., и в один прекрасный день она вполне может вернуться. Тем временем давай-ка поспешим найти приют. Я голодна, да и дождь начинается.
     Маленький караван немедленно двинулся по направлению к деревне, церковь которой уже была видна.
     Цыгане стали табором в поле за таверной, где Катрин и Эрменгарда расположились на ночлег. Окна комнаты, в которой они спали, выходили на цыганский табор, и Катрин забавлялась, наблюдая, как бродячее племя устраивается на ночь. Были разожжены огромные костры, на которых тушилось в котлах мясо на ужин, и пока дети, забавляясь, бегали взад и вперед, женщины уселись ощипывать цыплят и готовить овощи, которые им удалось собрать. Все эти люди, босые и оборванные, держались с удивительным достоинством, а многие молодые женщины, черноглазые и черноволосые, были настоящими красавицами. Катрин перехватила взгляд Сары, сидящей на бревне рядом с молодым вожаком. Было заметно, что цыгане относятся к ней с большим уважением, и, когда ужин был готов, ей подали еду сразу же после того, как подали вождю. Дети подняли невообразимый крик, особенно оглушительный и пронзительный в этих переливающихся весенних сумерках. Их родители, тихо переговариваясь, медленно, сосредоточенно ели, с видом людей, которым завтра предстоит множество серьезных дел. Время от времени до них долетал смех, и Катрин неожиданно почувствовала желание присоединиться к этому чудесному сборищу вокруг костра.
     Большой кусок полотна был привязан к трем деревьям в конце поля и должен был служить укрытием на ночь для женщин и детей, которые, по всей видимости, не спешили укладываться. Одни из них играли в прятки у костра, другие стояли и слушали, как старшие мальчики бренчали на лютне. Большинство детей были полуодеты, некоторые совершенно нагие, с забавными большими животиками. Невдалеке стояла группа девушек. Беспокойно постукивая тамбуринами и подергивая плечами, они, очевидно, с нетерпением ожидали начала танцев.
     Наконец раздались аккорды, и девушки выбежали вперед, образуя буйное вертящееся кольцо вокруг самого яркого костра. Ритм танца становился все быстрее и неистовее, загорелые босые ноги мелькали над землей, широкие полосатые юбки взлетали все выше и выше...
     По мере того как ускорялся темп танца, все чаще постукивали тамбурины в худых смуглых руках, длинные темные косы расплетались, свободно струясь по обнаженным плечам, а одежды соскальзывали в буйстве танца. Неожиданно показалась луна, все вокруг осветив мягким сиянием. Девушки-цыганки словно обезумели.
     Живым пламенем, парящим и сияющим в медно-красном свете костра, они кружились и изгибались в неистовом танце. Катрин была очарована этой красотой. Эти гибкие девушки были подобны жрицам какого-то непонятного, неизвестного культа. Закрыв глаза, они поднимали свои лица вверх, подставляя их струящемуся лунному свету... Все цыганское племя, казалось, заразилось неожиданной буйной радостью, и люди все быстрее хлопали в ладоши в такт музыке. Несколько жителей деревни, собравшихся посмотреть, что происходит, чувствовали себя не совсем удобно. Они стояли у стен таверны, и Катрин едва могла различить их лица - одновременно жадные и недоверчивые. Неожиданно над резкой, острой пульсацией тамбуринов взлетел голос, живой, страстный голос, перекрывающий мелодию лютни и скрипки. Загадочные слова песни придавали ей очарование.
     - Что это? - прошептала Эрменгарда, под