о к казармам гвардейцев, расположенным неподалеку от дворца.
     К своему удивлению, он увидел там Понго, которого впервые покинуло его индейское спокойствие, и он нервно ходил по двору, грызя себе ногти.
     - Ты забыть время, хозяин.
     - Нет, расковался Мерлин. Посмотри сам, я не доверяю нашему кузнецу. Но почему ты так обеспокоен? Меня спрашивали? Кто? Герцог?
     Понго кивнул головой и добавил:
     - Он впасть в гнев, но, к счастью, король возвращался раньше, чем обычно. Он поехать к нему.
     Я просил Великий Дух ты возвращаться быстро.
     - Можно подумать, что с тех пор, когда ты уехал из своей Виргинии, Великий Дух тебе ни в чем не отказывает, - со смехом возразил Жиль. - У меня еще есть немного времени, и я успею привести себя в порядок.
     Бросив повод в руки слуге, он устремился по лестнице, ведущей в его квартиру. Каждый находящийся в ранге офицера гвардии Его Величества имел свою. Здесь в Аранхуэсе несли поочередно службу две или три бригады полка. Остальные, находясь в Мадриде, разместились в роскошных казармах. Жиль, как лейтенант гвардии, имел право на маленькую квартирку из двух комнат.
     Он бежал по коридору, когда столкнулся с одним из своих сослуживцев. Это был дон Рафаэль де Моллина. Удар был сильным, но испанец воспринял его с британской флегматичностью.
     - Турнемин! - воскликнул он, потирая ушибленное плечо. - Какая радостная встреча! Вы знаете, что вас везде ищут?
     - Вы тоже! Черт побери, почему это я стал так сразу всем необходим? Мое подразделение заступает на дежурство сегодня вечером, я немного опоздал. Не вижу...
     - Скоро увидите. Лучше, чтобы вы были предупреждены: ваше подразделение не в полном составе. Не хватает одного человека.
     - В чем дело? Он болен?
     - Да, и болезнь довольно тяжелая - опала.
     Приказ покинуть дворец в течение двух часов.
     - Через два часа? Черт! А что за причина?
     Моллина принял таинственный вид.
     - Этого, мой дорогой, мне говорить вам не разрешено. Его превосходительство соизволит это сделать сам. От себя же добавлю, что во время вашего отсутствия и отсутствия командира нашего подразделения маркиза де Пеньяфлора, залечивающего старые раны, его превосходительство сам вынужден был исполнять приказ. Он этим весьма недоволен и пребывает в дурном настроении.
     - Настоящий солдат сделает все. Вы очень удивились бы, если бы увидели, что должен был делать генерал Вашингтон. А это один из великих людей нашего времени. Конечно, генерал имеет мало общего с его превосходительством, - чуть небрежно добавил Жиль.
     Имя американца, столь неожиданно упомянутое в разговоре, вызвало у молодого испанца возглас ужаса. Он торопливо перекрестился, словно его сослуживец упомянул имя Антихриста.
     - Этот генерал вовсе не сеньор. Каждому известно, что эти американцы - настоящие дикари и что...
     Жиль вовсе не имел желания продолжать этот разговор с Моллина. Король Карл III - "просвещенный деспот", но среди его придворных, пожалуй, он один и имеет какой-то оттенок либерализма. Лишь такие люди, как Пако, относятся с симпатией к новой американской республике.
     - Кстати. А как зовут уволенного?
     - Дон Луис Годой.
     - Ну что же, большое спасибо, что предупредили меня.
     Торопливо приводя в порядок свой туалет, Турнемин пытался угадать то, о чем умолчал Моллина. Ему не составило никакого труда вспомнить этого Луиса Годоя, молодого идальго из знатной семьи Эстрамадуры. Его свежий цвет лица и светлые глаза выделялись среди темных лиц, преобладавших во всей гвардии. К тому же это был очень милый молодой человек, жизнелюб, отдающийся всем удовольствиям с юношеским темпераментом.
     Он был всегда вежлив, всегда в превосходном настроении, всегда точно выполнял свои обязанности по службе. Что же мог такого совершить Дон Луис, чтобы быть изгнанным как проштрафившийся лакей?..
     Ответ пришел, когда четверть часа спустя Жиль предстал перед надменным и великолепным герцогом Альмодоваром - своим начальником. Он не только не соизволил что-то объяснить ему, но просто, выслушав объяснения и выразив Жилю свое неудовольствие по поводу "ничем не оправданного отсутствия" и отказавшись принять какие-либо оправдания, ограничился тем, что заявил ему:
     - Вы сами займете место стража у дверей апартаментов ее королевской светлости принцессы Астурийской. Ваш долг - никого не пропускать!
     Вы слышите? Никого! Кроме, конечно, короля и монсеньера наследного принца.
     Так вот что это было. После Монтихо, после Фернандо наступила очередь Луиса Годоя? Ему на память пришло предупреждение Гойи:
     "Гвардейцы очень интересуют принцессу. Твоя очередь придет, если уже не пришла. Берегись!"
.Напористый темперамент Турнемина, вскормленный молоком свободы в молодой Америке, подтолкнул его попросить некоторых объяснений.
     - Могу я узнать, монсеньер, чему я обязан столь лестному назначению? Уж не тому ли, что я опоздал?
     Во взгляде круглых глаз дона Альфонса, обращенных на Жиля, вспыхнуло недовольство.
     - Единственному обстоятельству, что вы не испанец. И потому все, что происходит во дворце, не должно никоим образом интересовать вас... так же, как и вы не можете представлять интереса для обитателей дворца. Добавлю еще: вы не понесете наказания именно потому, что осмелились задать подобный вопрос.
     Потому что он был иностранец.., или потому что он был нужен кому-то? Одно выяснилось: ему доверена охрана пылкой принцессы потому, что, по мнению королевского окружения, глаза принцессы не должны будут остановиться на этом северном варваре, уж не говоря о ее сердце.
     Это напомнило ему шутку, ходившую среди гвардейцев. После приключений Монтихо, когда негодующий король вылил гнев на сына, этот неудачливый супруг, добрый принц Карл, рассмеялся и заявил, что все это, по его мнению, лишь женские россказни, что он полностью спокоен, поскольку принцесса королевских кровей совершенно очевидно не может оказывать знаки внимания мужчине, стоящему ниже ее. Это супружеское спокойствие повергло Карла III в такое смятение, что он, только вздохнул и промолвил:
     - Какой же ты идиот. Карл! А ведь ты должен был знать, что они все одинаковы. Все они шлюхи!
     Добродушный наследный принц упрямо не верил отцу, и при дворе он был вовсе не единственным. Даже если бы Мария-Луиза взяла в любовники половину гвардейцев или даже весь полк, он все равно утверждал бы, что это немыслимая вещь, что этого не может быть, по крайней мере, с людьми, низшими по расе, такими, как французы. Ему и не приходило в голову, что принцесса Астурийская, ведущая свой род от Бурбонов, внучка короля Людовика XV, могла найти некоторое удовольствие от встречи с земляком своего соблазнительного деда.
     Мысленно пожав плечами, не желая углубляться в не слишком сложные воззрения испанских грандов, Турнемин собрал своих людей и повел их принимать охрану дворца.
     Неподвижно стоя у входа в салон, он присутствовал на ужине. Принцесса ужинала всегда одна, и он видел только спины женщин и монахов, заполнявших комнату. Впрочем, он не обращал на них ни малейшего внимания. По иерархии двора, он это отлично знал, гвардеец представлял собой не более чем мебель, такую же, как эти поставленные на пол тяжелые позолоченные канделябры из бронзы с горящими свечами. Ничто не смущало его: в салоне царила тишина, как в ризнице. Ее нарушало лишь редкое позвякивание посуды, и Турнемин мог отдаваться своим воспоминаниям о прекрасной махе, встреченной им в Карабаншеле, Внебрачные похождения принцессы были им уже забыты.
     Приятные мысли следовали одна за другой: о предстоящем ужине с Гойей, о более подробном посещении увеселительных мест в Мадриде. Он и не заметил, как прошла нескончаемая церемония ужина. Турнемин вернулся на землю, только когда суровый облик главной камеристки в черных кружевах поплыл к нему, подобно похоронной галере, гоня впереди себя стадо подобострастных служителей, присутствовавших на ужине. Когда те отхлынули, главная камеристка промолвила:
     - Вы будете нести службу в первой прихожей.
     Закройте все двери, поскольку его королевская светлость наследный принц чувствует легкое недомогание и проведет эту ночь у себя. Проверьте, чтобы солдаты валлонской гвардии были на своих местах на галерее.
     Это последнее приказание вызвало на его губах подобие улыбки при мысли о реакции Альмодовара, если бы только он мог слышать голос этой властной герцогини де Сотомайор, распоряжающейся на своей территории. Однако, желая скорее освободиться от этой женщины, смотревшей на него с вежливым отвращением, он удовольствовался лишь легким поклоном и отправился исполнять приказание.
     Постепенно дворец заснул. Шумы стихли один за другим, в последнюю очередь - приглушенный шепот вечерней молитвы. Вскоре слышались только мерные шаги часовых на дорожках сада.
     Пение фонтанов тоже смолкло.
     Закрывшись в своей комнатке. Жиль с удовольствием созерцал чудесное зрелище посеребренной луной реки, затем устроился на неудобном табурете, чтобы побыстрее скоротать эту ночь. Постепенно он потерял ощущение времени.
     Было, должно быть, довольно поздно, и он уже начинал погружаться в дремоту, когда легкое шуршанье мгновенно пробудило его, и он насторожился.
     Он тотчас же определил, что с обратной стороны двери, которую он был обязан так строго охранять и которую так тщательно закрыла старшая камеристка, поворачивался ключ.
     С тщательными предосторожностями створка двери приоткрылась, пропуская белую полоску света, затем в нее просунулась женская головка в чепце, украшенном лентами.
     - Господин офицер, - прошептал осторожный голос, - господин офицер, вы здесь?
     - Конечно, я на месте.
     - Идите за мной, но, ради Бога, не шумите. Ее Высочество хочет с вами поговорить.
     Странная Мария-Луиза...
     Едва переступив порог, он обнаружил, что это была юная камеристка с очень уж возбужденным для столь позднего часа взором. Она держала в одной руке свечу, пальцем же другой, прижатым к губам, она напоминала ему о необходимости соблюдать тишину.
     Такое напоминание было излишним. Салон, по которому они шли на цыпочках, был превращен теперь в спальню, где крепко спали четыре женщины разного возраста. Различалось легкое дыхание подростка и величественное похрапывание почтенной дуэньи.
     Как бы ни был глубок их сон, вид этих уснувших женщин вселил в молодого человека законное опасение. Если хоть одна из них проснется, он окажется в дурацком положении. Но юная субретка, как будто угадав его мысли, повернулась и сказала с улыбкой:
     - Бояться нечего. Я сделала все, чтобы они хорошо спали. Но стоит все же поостеречься.
     Комната, куда она привела Жиля, отличалась особым великолепием: шелковые расписанные золотом обои подчеркивали пышную тяжелую меблировку эпохи Ренессанса; суровое великолепие нескольких полотен Эль Греко охраняло большую кровать с колоннами. Незаметно рассматривая удлиненные темные лица, Турнемин не мог не подумать, что они своими осуждающими взглядами явно не одобряли проходившие здесь любовные безумства. Но он приведен был сюда вовсе не для любования живописью.
     Возле окна сидела женщина в красном ночном халате, почти негнущимся от серебряного шитья, из-под него белой пеной выбивалось тончайшее белье. Она явно была взволнована от ожидания: непрерывно то скрещивала, то опускала руки, вертела головой, подобно испуганному воробью, и ни на чем не могла остановить свой взгляд.
     Когда молодой человек поклонился с должным уважением, Мария-Луиза резко встала.
     - Проходите же, сударь, проходите! - воскликнула она по-французски.
     - Жду ваших приказаний, Ваше королевское Высочество.
     Она сделала нетерпеливый жест.
     - Я хотела поговорить. Поболтать с вами, если вам угодно. Не разводить же речей сама с собой перед этой голубой стеной. Оставьте свои воинские обязанности, друг мой, садитесь сюда, - сказала она, указывая на табурет возле своего кресла. - Фьяметта, побудь в соседней комнате, последи, чтобы эти старые сороки не проснулись.
     Пока она говорила, Турнемин внимательно изучал принцессу. Он еще никогда не видел ее так близко. Марии-Луизе Пармской, ставшей Марией-Луизой Астурийской, было 33 года. Она подарила своему супругу уже восемь детей, из которых было два близнеца, рожденных ею в сентябре прошлого года, и теперь, по дворцовым слухам, она снова была беременна. Тем не менее она была еще довольно свежа, с восхитительными руками, с цветущей грудью, вовсе не пострадавшей от многочисленных родов, как это сейчас можно было заметить в глубоком вырезе ночной рубашки.
     Но ко всему этому примешивался излишне возбужденно то и дело вспыхивающий взгляд, какая-то дьявольская красота, живость и веселость, которых не могли затушить удушье испанских дворцов с их бесчеловечным этикетом. Ее лицо, затронутое уже красноватыми прожилками на щеках и на ноздрях, неумолимо напоминало голову ночной птицы. Это дополнялось излишне округлыми глазами, тонким орлиным носом, который позже, без всякого сомнения, упрется в выдающийся вперед подбородок, ртом, почти лишенным губ, напоминающим тонкую красную черту, почти прямую.
     Черные завитые волосы обрамляли это лицо без особой прелести, но не лишенное ума.
     Звук закрывшейся двери прервал это изучение.
     Жиль оторвал взгляд и уперся глазами в серебряные подвески, выделявшиеся на фоне черных кружев.
     Последовало молчание. Теперь принцесса изучала гвардейца.
     - Мне сказали, что вы француз и что вы в чине лейтенанта?
     Жиль поднял голову. Его холодный голубой взгляд столкнулся со взглядом принцессы.
     - Действительно так. Ваше Высочество. Я француз и.., бретонец.
     - Вам повезло. Я так хотела, чтобы меня выдали замуж за французского принца. Но ведь так редко спрашивают о желании девушки, а еще реже принцессы. Нас бросают на произвол судьбы.
     Ее ломкий голос, еще более подчеркивавший ее сходство с птицей, был настолько грустным, складки у губ так скорбны, что в сердце молодого человека зародилось сочувствие. В гвардейских казармах Мария-Луиза пользовалась репутацией Мессалины, и только благодаря королевскому происхождению о ней не говорили как о солдатской девке. Никому не приходило в голову, что эта женщина может быть просто несчастной.
     - Ваше Высочество, кажется, страдает? - спросил он ласково, тем тоном, с каким он обращался с ранеными животными. - Должен ли я понять, что ее светлость несчастна?
     Мария-Луиза подернула плечом.
     - Несчастна? Разве я могла бы быть несчастной? Будущая королева Испании мертва, а мертвые ничего не чувствуют.
     И затем без всякого перехода у нее сорвалось с губ:
     - А что стало с доном Годоем?
     Жиль почувствовал, как пол под ним пришел в движение, сделался скользким. Он почувствовал всю опасность обсуждения интимных дел с этой непостоянной женщиной, у которой все чувства были на поверхности, и осторожно сказал:
     - Меня не было весь день, я вернулся из Карабаншеля лишь поздно вечером и сразу заступил на дежурство. Я лишь недавно узнал об отъезде дона Луиса. Отъезд несколько поспешный, как говорят.
     - До скандальности поспешный! - вскричала принцесса, чеканя слова. - Нарушены все законы королевства, все армейские законы. Это стыд, отказ в правосудии. Бедный мальчик! Почти без состояния. Выгнать, словно нерадивого лакея!
     Куда он мог поехать. Бог мой?
     Она побагровела от гнева. Жиль попытался ее успокоить:
     - Домой, Ваше Высочество, в Эстремадур, где, как говорили, его отец владеет каким-то состоянием. У него еще есть сестры и младший брат.
     Как по волшебству, выражение муки мгновенно исчезло с лица Марии-Луизы.
     - Да, действительно, дон Луис мне об этом говорил. Да, младший брат, не намного младше его, на год или два. Это же прекрасно, младший брат, не правда ли, его зовут дон Мануэль?
     - Не знаю, сударыня. Мы с доном Луисом не были особенно близки. Я поступил на службу испанской короне лишь семь месяцев назад.
     Однако, по всей видимости, принцесса ничего не слышала из того, что он сказал. Она, казалось, следовала своим мыслям.
     - Да, да, кажется, именно дон Мануэль, - говорила она, обращаясь к самой себе. - Он приедет на будущий год, и это будет справедливо. Жалованье гвардейца значительно, особенно для семей с малым состоянием.
     Турнемин сдержал улыбку. Чем был вызван такой порыв благотворительности королевы - заботами об этой семье с малым состоянием или же о своей незанятой постели? Однако она не дала ему времени на поиски ответа. Тревога снова овладела ею.
     - Вы уверены, что дон Луис действительно уехал?
     - Я не понимаю вопроса, который Ваше Высочество соизволили мне задать.
     - Мне кажется, что вопрос очень простой, - сказала она возмущенно, но тут же успокоилась. - Я хочу сказать, что монарх располагает многими способами, чтобы удалить кого-то.
     - Понимаю. Если Ваше Высочество думает, что дон Луис смог удалиться не к себе в Эстремадур, а в мир иной, то она может быть спокойной. Многие из моих сослуживцев видели, как он сел на коня и выехал из дворца. Мне известно также, что он поехал с письмом от графа де Флорида Бланка к его отцу. В этом случае, я думаю, не следует опасаться даже опасностей в дороге.
     - Ах, теперь благодаря вам мне совсем хорошо, - вздохнула Мария-Луиза, откидываясь на подушки кресла. - Камень свалился с моих плеч, тоска прошла. С самого утра мной овладело такое беспокойство за этого бедного мальчика. Но теперь уже лучше. Я пошлю кого-нибудь, чтобы удостовериться, что он благополучно прибыл на место.
     Полагая, что аудиенция закончена. Жиль поднялся.
     - Ваше королевское Высочество разрешит мне вернуться на свой пост?
     В первый раз Мария-Луиза улыбнулась. Такая проказливая улыбка была совершенно неожиданной на ее обеспокоенном лице. Она внезапно как будто помолодела на десять лет.
     - Никто вас не торопит. Вам, должно быть, очень неудобно в вашей комнатке, я просто не представляю, кому может прийти мысль проверять, там вы или нет.
     - Я тоже, но я получил твердое предписание.
     - А я вам предписываю другое: оставайтесь еще со мною. Меня развлекает разговор с вами.
     Мы же с вами почти соотечественники. Да, откройте окно, здесь очень душно, а ночь так прекрасна, - вздохнула принцесса с легким воркованием в голосе.
     Он открыл окно. Действительно, ночь была великолепной, блеск звезд отдавал серебром. Приятные запахи из парка проникали в комнату. Затылком, плечами, спиной он чувствовал взгляд принцессы, острый, как укол иглы.
     - Напомните мне ваше имя, - прошептала она так близко от него, что он вздрогнул.
     Должно быть, она встала с кресла, подошла к нему. Терпкий запах гвоздики смешивался теперь с благоуханием сада.
     Он мужественно, превозмогая себя, обернулся, прямо перед ним были ее сверкающие глаза, влажный рот и окутанная белым фигура. Ее Высочеству было так жарко, что она скинула халат.
     Почва все более ускользала из-под него, но уже в другом направлении. Стараясь изо всех сил сохранить подобие приличия, Жиль ответил в поклоне:
     - Шевалье де Турнемин де Лаюнондэ, к услугам вашей...
     - Не это, другое имя, каким вас называют женщины.
     - Мать мне дала имя Жиль, - ответил он, даже сам удивленный своим ответом.
     Наверное, чувство крайней опасности заставило его искать защиты в этом воспоминании о суровой Мари-Жанне Гоэло, которая против своего желания когда-то дала ему жизнь. Однако Мария-Луиза была далека от того, чтобы понять, чем была мать для этого красивого молодого человека.
     - Какое красивое имя, - проворковала она, учащенно дыша. - Ваша мать была женщиной со вкусом, шевалье... Но вам не душно? Эта форма, в ней же жарко! Снимите же мундир, вам будет лучше.
     Каким бы странным ни был приказ, тем не менее он был отдан, а за ним чувствовался совершенно другой. Исполняя этот, Жиль подумал, что сейчас надо будет, для поддержания чести его имени, его страны, совершить не совсем обычный подвиг, а именно: заняться любовью с женщиной, которую он не желал. Но тело э