кнул:
     - Вот Голландия, которую я хочу покорить!
     Ему в ответ раздались возгласы рыцарей и лучников. В тот момент, когда он проходил под сводами ворот, ему навстречу из церкви Спасителя вышла процессия священнослужителей. Двойная вереница в белых стихарях окружала балдахин, под которым епископ в золотом облачении укрыл дароносицу из драгоценных камней - Святое Причастие. Епископ поприветствовал принца и поднял дароносицу. Филиппу пришлось сойти с коня и преклонить колено.
     - Не нападайте на этот добрый град, монсеньер, - попросил епископ. - Он и так несчастен и страдает оттого, что прогневил вас. Вы же обещали...
     - Я ничего не обещал! - гневно воскликнул Филипп. - Я попросил позволить мне пройти через этот проклятый мятежный город, а если некоторые из моих солдат сопровождают меня, это не значит, что я привел сюда целую армию.
     - Верните пикардийцев, сеньор герцог. Они уже бегут к Рыночной площади, полагая, что прокладывают вам путь.
     Герцог поручил одному сеньору из своего окружения, сиру де Лиштервельде, следовать за пикардийцами, чтобы выяснить, нет ли на рынке скопления народа.
     - Я же не нищий, чтобы бродить по вашим мрачным улицам в страхе получить удар кинжала. Я сказал, что покажу вам, кто я есть. Сир епископ, возвращайтесь-ка в свою церковь, а мне позвольте исполнять долг принца.
     Филипп в окружении нескольких сеньоров ждал посреди улицы, пока процессия выровняется.
     Вдруг Сан-Реми схватил Катрин за руку.
     - Пошли! Это удачный момент!
     Он бросился вперед, увлекая за собой женщину и двух юношей. Оказавшись перед принцем, сдернул накладную бороду и черный капюшон. Поклонившись, Сан-Реми сказал:
     - Монсеньер, я выполнил поручение и теперь рад сообщить вам о своей удаче. - Одним движением он отбросил капюшон Катрин.
     - Посмотрите сами, монсеньер! Мрачное лицо Филиппа Бургундского осветилось улыбкой.
     - Сир Золотое Руно, вот и вы наконец! По правде говоря, я уже начал опасаться, что потерял своего короля оружия. И вы, графиня... Как я рад видеть вас живой.
     Катрин поклонилась, герцог нагнулся, чтобы поднять ее, и, пристально глядя ей в глаза, произнес:
     - Моя дорогая, как только мы с этим покончим, вам придется многое мне объяснить.
     Вспомнив об обещании, данном госпоже Беатриче, она взмолилась:
     - Монсеньер, будьте милосердны! Немного нужно для того, чтобы Брюгге снова стал одним из самых верных ваших городов.
     Нетерпеливым жестом он прервал ее.
     - Больше ни слова об этом! Я здесь для того, чтобы спасти вас, и мне бы не пришлось этого делать, если бы вы не попали в это осиное гнездо. А теперь оставайтесь здесь и ждите меня с вашими людьми и Сан-Реми. Я дам вам знать, как только завоюю город.
     Сан-Реми молча увлек Катрин к страже у ворот, но она стала сопротивляться, желая любой ценой увидеть происходящее. Герцог со своими людьми ринулся вперед, и еще громче зазвучали умоляющие голоса нотаблей. Но, ни слова не говоря, он продолжал двигаться с холодной усмешкой на устах.
     - Мне это не нравится! - пробормотал Сан-Реми. - Он слишком самоуверен и не соблаговолил взять по больше людей. Четырнадцать или пятнадцать сотен пикардийцев не смогут подчинить город со стотысячным населением. Надеюсь, что остальная армия следует сзади.
     И действительно, на дороге появилась новая стальная волна. Медленно приближалась вереница разноцветных флажков. Вдруг перед глазами мнимых монахов все смешалось. Многочисленная толпа с криками об отмщении спустилась с насыпи. Прежде чем лучники поняли происходящее, двадцать пар рук схватились за лебедку отпускной решетки, и она с шумом захлопнулась.
     - Господи Боже мой! - вздохнула Катрин. - Герцог теперь отрезан от остальной армии.
     - Надо его предупредить! - сказал Готье. - Мессир Золотое Руно, идите вы, он вас послушает. А мы с Беранже будем охранять госпожу Катрин.
     В это время Беранже, последовавший было за герцогом, вернулся, увидел опущенную решетку в поспешил к своим товарищам.
     - Кто закрыл ворота?
     Готье рукой указал на мужчин и женщин, вооруженных дубинками, топорами, просто палками, которые с перекошенными от ярости лицами занимали оборону у ворот.
     - Надо сейчас же открыть их! Герцог возвращается! Боже мой, это ужасно! Нас всех уничтожат!
     Он рассказал о том, что только что видел. Сир де Лиштервельде, посланный герцогом в разведку на рынок, и, никого там не обнаружив, возвращался со своими людьми. Желая предупредить своего господина, он крикнул:
     - Город наш, он сдался на милость монсеньера. Вдруг неизвестно откуда раздался вопль:
     - Не рано ли праздновать победу? Знаешь ли ты, сколько людей может укрыться в рыночных закоулках?
     И сразу отовсюду стали появляться мужчины, женщины, старики и даже дети с палками, ножами, топорами, а некоторые даже с луками в руках. Они стекались на Рыночную площадь со всех улочек и домов. Филипп понял, что ему не избежать сражения, и. отдал лучникам приказ стрелять. Град стрел обрушился на толпу. Так случилось, что пострадали женщины и старики. С крыши упал ребенок, из окна выпала девушка...
     Сам герцог, выхватив шпагу, пронзил горожанина, повисшего на шее его коня.
     - Он отступает. Сейчас весь город обрушится на нас. Слышите?
     Порывы ветра доносили громогласный звон набата.
     - Надо открыть решетку, - крикнул Сан-Реми. - Монсеньера растерзают. А у нас даже нет оружия.
     - Как же, - вздохнул Готье. - А ваше монашеское платье. Попробуйте обратиться к ним с речью.
     Сан-Реми бросился к тем, кто охранял ворота, размахивая деревянным крестом, висевшим у него на шее.
     - Братья мои! Не гневите Бога, удерживая вашего господина. Братья мои...
     В ответ раздались улюлюканье и смех. Но он продолжал, уверенный в том, что его не тронут.
     - Твой герцог, - крикнул кто-то, - мы живо отправим его к Всевышнему. Посмотри-ка, вон он бежит!
     Действительно, группа сеньоров и солдат, окружающих герцога, хлынула назад к воротам, не прекращая сражаться. Но, несмотря на броню и лошадей, которые лишь стесняли движения в этой давке, расстановка сил была не в их пользу. Невозможно было разглядеть, что стало с первым отрядом пикардийцев. Через мгновение герцог окажется у решетки. Сан-Реми прыгнул на одного из тех, кого он только что пытался вразумить, вырвал у него топор и принялся размахивать им.
     Наблюдавший за ним Готье схватил молоток и пришел ему на выручку. Прижавшись к стене, Катрин в ужасе смотрела на струящуюся кровь и убитых горожан. Беранже бесстрашно прикрывал ее своим телом, решив умереть за свою хозяйку, как полагается преданному пажу. Образовалась настоящая свалка. Вдруг какой-то мужчина бросился навстречу обезумевшей толпе.
     - Я вас умоляю! Подумайте о том, что вы делаете! Это ваш господин, и вы не смеете к нему прикасаться! Вас накажет Бог, а месть Бургундии сотрет наш город с лица земли!
     Это был Ван де Валь. В разорванной в клочья одежде, с окровавленной щекой, он пытался избежать самого страшного - убийства Филиппа. Но никто не хотел его слушать.
     Сан-Реми и Готье удалось размотать цепь. Готье попытался поднять огромную железную решетку.
     - Они закрыли цепь на замок, - крикнул он, - и лебедка не двигается.
     - Надо сбить замок.
     Юноша изо всех сил бил по нему молотком. Во все стороны летели искры, но металл не поддавался.
     - Вы его погнете, - сказала подошедшая к нему с Беранже Катрин. - Нужны клещи.
     - Поторопитесь! - крикнул Сан-Реми, по-прежнему орудующий топором. - Нас сейчас разорвут на куски.
     Герцог с горсткой уцелевших приближенных прижались к решетке, пытаясь отразить натиск огромной ревущей толпы. А за воротами бургундские солдаты стреляли в разместившихся на городских стенах горожан.
     - Нам это не удастся! - простонал Готье. Вдруг с ним оказался бургомистр. Он притащил за собой мастерового, вооруженного огромными щипцами.
     - Разбей замок! - приказал он. Мужчина, явно испуганный, колебался.
     - Если я послушаюсь, меня уничтожат!
     - В противном случае ты умрешь сейчас же - прошипел Сан-Реми, приставив к его горлу кинжал, который взял у убитого солдата.
     Мастеровой повиновался. С помощью Готье и Беранже ему удалось сбить замок. Сразу же под торжествующие вопли пикардийцев поднялась решетка.
     Они бросились на выручку герцога и окружавших его людей. Пикардийцы двинулись было дальше, но холодный окрик принца остановил их.
     - Назад! Надо смириться, мы не можем сражаться со стотысячной толпой безумцев.
     Филипп схватил Катрин, поднял ее и посадил сзади себя на коня. Войско расступилось, и, пришпорив коня, он по подъемному мосту выехал из города. Но, немного отъехав, герцог остановил коня, обернулся я дал волю своему гневу:
     - Проклятый город, ты во второй раз вынуждаешь меня спасаться бегством, как уже было при Кале. На этот раз я тебя не прощу! Когда я вернусь, а это случится скоро, ты не дождешься от меня пощады!
     Обезумев от ярости, Филипп быстро поскакал по направлению к Розлеру, унося с собой Катрин. Она судорожно рыдала, обняв его за плечи. За их спиной слышались торжествующие крики жителей Брюгге и их клятвы снова подчинить Леклюз...
     В замке Розлер герцог не успокоился. По приезде он бросился в свою комнату, увлекая за собой Катрин, и запретил кому-либо беспокоить его, что бы ни произошло.
     Филипп метался по комнате, заложив руки за спину, сгорая от стыда и бешенства. Продрогшая, Катрин подошла к зажженному камину, спокойно выслушивая его ругательства. Она никогда не видела его таким и на минуту испугалась, не сошел ли он с ума.
     Когда герцог опустился на скамью у камина, женщина робко начала:
     - Монсеньер! Вы пережили страшный день! Ваше сердце и гордость кровоточат! Но вы не должны поддаваться отчаянию. Вы великий принц...
     Он подскочил словно ужаленный.
     - Великий принц, изгнанный из своих владений лавочниками и развратниками! Великий принц, оставивший своих людей на милость мятежников! Знаешь ли ты, чего стоил мне этот день? По меньшей мере, двести пленных, погибших - без числа, среди которых один из моих лучших капитанов. Знаешь ли ты, что Жан де Вилье де Л' Исль-Адам пал у часовни Сен-Жюльен от руки кузнеца? Л'Исль-Адам, рыцарь Золотого Руна, убит бродягой! А ты говоришь, что я великий принц. Если бы я действительно был им, я бы собрал огромную армию и завтра же напал на этот проклятый город, разорив его, потопив в крови, стерев с лица земли! Но нужны месяцы, чтобы собрать армию для одной осады! Эти негодяи знают. Этот город насмехается надо мной, над Великим Герцогом Запада!
     Уже через месяц Брюгге, находясь в полной изоляции, с трудом вымолил прощение у Филиппа Бургундского. 11 марта 1438 года послание герцога Жан де Клев, приняв от его имени управление городом, казнил зачинщиков мятежа. Лишь вмешательство герцогини Изабеллы спасло Луи и Г ертруду Ван де Валь. Их сын за день до этого был обезглавлен (прим. авт.).
     Он внезапно замолчал и разразился рыданиями. Катрин никогда не видела мужчину, который бы так плакал, даже его, легкого на слезы. Он мог плакать по заказу и сделал слезы оружием дипломатии. Но на сей раз это был не спектакль. Слезы, прерываемые громкими всхлипами, лились ручьем. Напуганная подобным проявлением чувств, Катрин отошла к окну и выглянула на улицу. За окном стояла глухая ночь, и шел затяжной дождь. Молодая женщина решила, что надо дать Филиппу выплакаться, ибо слезы снимают горечь с души. Если бы только она могла уйти, чтобы пощадить гордость поверженного принца! Он может не простить ей, что она стала свидетелем его отчаяния.
     Постепенно рыдания стали реже и стихли. Лишь потрескивание огня нарушало установившуюся тишину. Раздался охрипший голос Филиппа:
     - Где ты? Иди ко мне.
     Она нехотя покинула свое убежище.
     - Я здесь, монсеньер.
     - Я думал, что ты покинула меня! Подойди ближе, ближе...
     Он поднялся, подбежал к ней и обнял, спрятав на ее груди мокрое от слез лицо.
     - Я хочу забыться, Катрин, ты должна мне помочь... Он жадно целовал ее шею, щеки, лицо, не замечая, что она оставалась бесчувственной к его ласкам.
     - Что я могу сделать?
     Вопрос, заданный мягким спокойным голосом, был для него словно ушат холодной воды. Филипп выпустил ее из рук.
     - Что ты можешь сделать? Помочь мне забыться, а ты прекрасно это умеешь. Дай мне свое тело, мы будем наслаждаться любовью до полного изнеможения. Сними это рубище и распусти волосы. Мне нужен блеск твоей плоти, ее нежность и тепло.
     Его пальцы принялись лихорадочно развязывать ее черную рясу, веревку на поясе. Он взбесился, увидев под рясой еще одно платье. - Помоги-ка мне!
     - Нет! Если вы хотите взять меня, возьмите, но не рассчитывайте на мою помощь!
     Он отступил, словно от пощечины. Она увидела, как от нового приступа гнева на его висках вздулись вены.
     - Ты не хочешь принадлежать мне? Ты, моя возлюбленная, отказываешь мне?
     - Я больше не ваша возлюбленная. Вспомните, Филипп. В Лилле я вам сказала, что это прощание.
     - Тогда не нужно было оставаться на моих землях, тебе следовало вернуться домой, как ты об этом объявила. Я думал, что ты уже далеко, и вдруг узнаю, что ты в Брюгге, да еще беременна... от меня. И в довершение ко всему тебя там держат заложницей, как обменную монету за их проклятые привилегии, которые я им никогда не верну. От кого ты была беременна?
     Это было так на него похоже, задать вопрос в столь драматичные минуты.
     - Вы считаете, что это так важно?
     - Для меня да. Может быть, отдаваясь мне в королевскую ночь, ты надеялась приписать мне чье-то отцовство?
     Пожав плечами, она дерзко ответила:
     - Монсеньер, для принца, самого образованного в христианском мире, вы говорите глупости! Я думала, что вы меня лучше изучили. Если вы так хотите знать, меня изнасиловали пьяные разбойники в вашем милом городе Дижоне. Я хотела вырвать этот стыд из своего тела. Мне рассказали о некой флорентийке, и я отправилась в Брюгге на ее поиски. Мне пришлось проехать через Лилль, я увидела вас... и захотела узнать, может ли старая любовь вылечить мое тело и душу. Филипп, вы были моим первым любовником, и женщине не дано узнать лучшего любовника, чем вы. Той ночью вы, сами не зная, возродили меня к жизни. Упрекать меня в этом было бы жестоко.
     Он подошел Катрин, пытаясь снова прижать ее.
     - Почему же сейчас ты отказываешь мне? Посмотри на эту кровать, покрытую мехами, на эту комнату, вспомни, как мы были счастливы с тобой в Лилле, вспомни о нашей радости, наших ласках. Я столько хочу дать тебе, а ты принесешь мне забвение и успокоение.
     - Успокоение? Забвение чего? Того, что вы сегодня совершили?
     - Что я сделал? Мне кажется, я тебя спас.
     - Да, в придачу вы меня еще и спасли! Но на самом деле меня спасли не вы, а Сан-Реми, настоятель августинцев, мать Беатриче - Главная Дама монастыря бегинок, выходившая меня. Я могу сказать, что сделали вы: пренебрегая данным вами словом, ваши воины ворвались в открывшийся перед вами город, вы приказали стрелять по толпе. Под вашими стрелами погибли женщины и дети. Вы пробудили в людях отчаяние, худшее из безумств, и чуть не смешали свою кровь с кровью ваших жертв. Меня спасла не вы, а мои друзья, открывшие для вас решетку и выпустившие нас!
     - Ты меня упрекаешь? Меня, принца, над которым они глумились и насмехались?
     - Да, несмотря на все их многочисленные великие прегрешения! Я справедлива. Я считаю вас не правым, потому что вы - сильный, великолепный и намного умнее их. Сам разум должен был подсказать вам способ подчинить Брюгге без пролития крови и этого смертельно опасного обмана. Когда дети плохо воспитаны, в этом обвиняют не их, а родителей, за спиной которых знания и опыт. Конечно, надо уметь карать, но милосердие, монсеньер, такое прекрасное слово! Правда, оно присуще лишь Богу!
     Воцарившееся молчание, казалось, раздавит его. Герцог отвернулся от Катрин и потемневшими глазами смотрел на языки пламени в камине. Катрин увидела, как из них по бледным, осунувшимся от усталости и горя щекам медленно потекли слезы.
     - Простите меня, - мягко сказала она, - но надо, чтобы кто-то сказал вам это. Вы знаете, я никогда не могла лгать и скрывать свои чувства.
     Филипп встряхнул плечами, словно сбрасывая тяжелое бремя, и с болью в голосе сказал:
     - Ты меня больше не любишь.
     - Вы тоже, монсеньер, несмотря на эти комнаты и невероятные портреты. Ваша любовь - от гордыни, от плоти, а не от сердца. Видите ли, когда действительно любят, можно всем пожертвовать для любимого человека, отдать все без остатка, не сожалея об этом. Когда-то, может быть, вы любили меня так, но сейчас все иначе. Я думаю, монсеньер, только детей можно любить такой всепоглощающей любовью. А теперь позвольте мне удалиться. Я хотела бы узнать, прибыли ли сюда, как я надеюсь, мой конюх и паж. Мы немного отдохнем перед предстоящей дорогой.
     - Вы уже хотите уезжать?
     - Да, так будет лучше. Не следует, чтобы видели нас вместе, да и дорога в мои горы долгая.
     Он тяжело вздохнул.
     - Хорошо, уезжайте, ведь ничто не сможет удержать вас! Я позабочусь, чтобы ваше путешествие было не слишком трудным.
     Катрин подошла к нему и встала на колени.
     - Прощайте, монсеньор. Он сделал нетерпеливый жест.
     - Почему прощайте? Между Францией и Бургундией царит мир. Почему я должен быть приговорен к вечной разлуке с вами? Что бы вы ни думали, я буду бесконечно счастлив снова увидеть вас.
     - Как будет угодно Богу...
     Она поцеловала безвольно опущенную руку принца, поднялась и, не оборачиваясь, вышла из комнаты, чтобы не слышать горьких вздохов за своей спиной. Следовало перевернуть эту страницу.

Часть третья. ХОЗЯИН МОНСАЛЬВИ

Глава первая. ЗАКРЫТЫЕ ДВЕРИ

     Беранже весело напевал известную песню Бернара де Вентадура, содержание которой было скорее грустным. Голос его потерял хрупкую детскую свежесть, и, хотя еще до конца не сформировался, звучал приятно. Пажу нравилась эта песня, и он распевал ее в родных горах.
     Долгое путешествие подходило к концу. Путникам потребовался целый месяц, чтобы пересечь фламандские равнины, обходя с севера Париж, где войска коннетабля де Ришмона еще до конца не очистили окраины Пикардии, Шампани от оставшихся английских войск и головорезов Жана Люксембургского, неукротимого бургундского генерала, единственного, не согласившегося с Аррасским договором. Последний этап пути пришелся на жаркий июль, наполненный ароматом черники и жужжанием пчел. Но до последнего шага было еще далеко!
     Они следовали по старой римской дороге, узкой и неровной, сплошь усаженной каштанами. Путники не встретили ни души и лишь иногда видели, как стадо овец, перегоняемое на высокогорные луга, сбрасывало своими копытами на дорогу мелкие камни. Тогда пастух, поприветствовав их взмахом руки, свистом подзывал собак и терпеливо продолжал медленным ровным шагом свое восхождение.
     При мысли о том, что ее ожидает в Монсальви, сердце Катрин начинало сильнее биться от надежды и страха: надежда вновь обрести родной очаг, смех малышей, горячие объятия Сары, теплую встречу любивших ее слуг, страха за то, каким будет первый жест Арно, его первое слово. Прогонит ли он ее, как поклялся?
     А может быть, мягкое и настойчивое влияние аббата Бернара наконец-то открыло ему глаза, и он понял, что супруга не заслужила то зло, которое он ей причинил.
     Но если его нет дома? В последние дни путешествия она узнала много неожиданного о событиях во Франции.
     Так, накануне приехав в Орийак, чтобы передохнуть на постоялом дворе аббатства Сен-Жеро, путники, к своему удивлению, попали на праздник.
     Судьи устроили народное гулянье. Были зажжены победные огни, чтобы отпраздновать окончательное поражение самого заклятого и опасного врага за последнее двадцатилетие, стервятника, долго кружившего над городом - наемного убийцы Родриго де Вилла-Андрадо.
     Карл VII, возвращаясь с дофином Луи, узнал, что по-прежнему самоуверенный кастилец, пользуясь его