л огромный лес, полный всевозможной дичи. Почти все принцы и вельможи имели в Фонтенбло дома и особняки.
     Все это было построено после большого пожара, в начале века уничтожившего большую часть жилых зданий ничем в то время еще не примечательного городка. Но за год Людовик XVI отстроил его и предоставил ему муниципальное управление.
     Признательные жители Фонтенбло взяли на себя труд размещать королевскую свиту, и не было дома, который не принял бы одного или нескольких придворных, имена которых писались мелом на дверях. Апартаменты замка, построенные Людовиком XVI вдоль галереи Франциска I, не могли вместить всех желающих, кроме того, они не были меблированы, и каждый приглашенный жить в замке должен был сам обеспечивать себя мебелью. Парижские мебельщики процветали и открывали свои филиалы в Фонтенбло.
     В городе жизнь била ключом, никто не обратил внимания на трех всадников: Жиля, Тима и Ферсена, которые въехали в Фонтенбло в середине следующего дня, примерно через час после прибытия в него королевы. По улицам сновали люди: конные, пешие, вельможи, крестьяне, солдаты, местные жители, просто любопытные, съехавшиеся со всего королевства посмотреть на королевскую охоту. Гостиницы и постоялые дворы были переполнены - ни одной свободной комнатушки во всем городе.
     - Только ослиное упрямство могло заставить вас сопровождать меня, - ворчал швед, свирепо глядя на своих спутников. - У меня здесь не меньше сотни знакомых, я могу у них остановиться, а вы?
     - Ни Тим, ни я, мы не боимся провести ночь под открытым небом, - ответил Турнемин спокойно. - Скажи нам только, где тебя ждать и как встретиться с тобой после свидания с...
     - Но постарайся понять, что, пообещав тебе сегодня же увидеть того, кого ты знаешь, я боюсь теперь не сдержать слово. Кто же знал, что поездка в "деревню" может вылиться в такую неописуемую ярмарку. Почему бы вам не вернуться в Мелен и не подождать меня там?
     - Вернемся, но потом. Я хочу как можно меньше ждать и как можно быстрее все узнать. К тому же ведь ты нам сказал, что я теперь неузнаваем...
     Швед бросил на своего друга взгляд одновременно и беспокойный и хитрый. Покидая постоялый двор в Сен-Жермене, Жиль снова превратился в капитана Джона Вогана, его лицо и походка настолько изменились, что смутился даже Тим.
     Несколько точных жестов - и Жиль исчез под маской, выбранной для него великим Превием. Только Ферсен никак не мог привыкнуть к новому лицу Турнемина, он постоянно оглядывался и всматривался в этого незнакомого ему американца.
     - Скажи лучше, что ты мне не веришь, - проворчал он. - Ты думаешь, я пообещал помочь, только чтобы отделаться от тебя?
     Шевалье пожал плечами.
     - У тебя не должно быть таких мыслей, Аксель. Клянусь честью, я так не думаю, я верю тебе. Просто я больше не живу.., и Мелен мне кажется концом света...
     - А вот какая-то деревня Томри, - вдруг вставил Тим. - Это далеко отсюда?
     - Не больше трех четвертей лье, если считать от дворцовой ограды, - объяснил Аксель. - Это деревня виноделов на берегу Сены. Зачем она тебе?
     - Вчера в харчевне вино было уж очень хорошим, а хозяин сказал, что оно из той деревни.
     Его привез кузен харчевника, он держит в Томри небольшой постоялый двор и у него есть свой виноградник. Можно туда поехать...
     - Как называется его постоялый двор?
     - Гран-Прессор, кажется.
     - Чудесно, останавливайтесь в Томри, хозяин, может, найдет для вас хотя бы связку соломы.
     Но, во имя неба, Турнемин, не поливай деревню огнем и кровью, если не увидишь меня сегодня ночью. Я не уверен, что смогу сразу же добиться аудиенции...
     - Не беспокойся, я умею ждать. Куда ты пойдешь теперь?
     - О, у меня огромный выбор. Попрошусь на постой к графу д'Артуа или к герцогине де Фитц Джеме, фрейлине королевы и моему старому другу. Глядите, вот ваша дорога, - добавил он, - она пересекает Авон, и немного дальше будет Томри.
     Ферсен направился к центру города, а Жиль и Тим спокойным шагом поехали дальше через лес, раскрашенный осенью в пурпур и золото. Солнце садилось, вечерний свет проходил сквозь ветки и кроны деревьев, блестел на сиреневых спокойных водах Сены, видневшейся в конце аллеи. Воздух был мягким. Жиль, бросив поводья на шею своей лошади, полной грудью вдыхал его, чувствуя, как красота природы успокаивает его исстрадавшееся сердце. На минуту он снова стал простым бедным крестьянином, истинным сыном земли...
     Тим Токер, наоборот, почти не смотрел на прекрасные пейзажи Иль-де-Франса, он не сводил глаз с Турнемина или, вернее, с того человека, с которым он встретился три дня тому назад на набережной Ране. Жиль, погруженный в свои мысли, долго не замечал этого молчаливого экзамена, он думал о том, удастся ли Ферсену встретиться с королевой и убедить ее выслушать...
     - Что ты на меня так смотришь? - спросил он наконец Тима. - Неужели ты никак не можешь привыкнуть к моей новой голове?
     - Наоборот, мой мальчик! Я к ней что-то слишком быстро привык, это-то меня и удивляет!
     - Я что, действительно похож на американца?
     - На американца? Я не знаю, как должен выглядеть настоящий американец и чем он отличается от тех храбрых европейцев, что пришли к нам на помощь. Есть американцы брюнеты, блондины, рыжие, темнокожие, светлокожие... На самом деле настоящие американцы - это наши братья индейцы. А все остальные, и я в том числе, мы лишь потомки голландских, английских, ирландских, французских переселенцев... Нет, меня удивляет не это. Я смотрю на тебя и не могу понять, откуда у тебя привычки настоящего моряка и почему ты так похож на старого Джона?
     Ты вполне можешь ехать в Америку и выдать себя за его сына.
     - Старого Джона? Ты что, его знал?
     Тим пожал плечами. Они, без привычной оленьей куртки, казались странно узкими, сжатыми плотной городской одеждой.
     - Он жил в Провидансе, а я родом из Стиллборо, это не так далеко. Мой отец, пастор, был, кажется, единственным человеком в мире, с которым капитан Воган разговаривал, когда был на суше. Жил он в старом доме, полном сквозняков и пустых бутылок. Когда "Сускеана" стояла на ремонте, отец ездил к нему и брал меня с собой. Воган был высокий и тощий, с широкой бородой и густыми бровями - они почти закрывали глаза, неприветливый и молчаливый, как рыба. На берегу он большее время пил и за час из него можно было выжать слов десять, а поскольку он их обычно заимствовал из Библии, то мало было желающих с ним спорить.
     - Но с твоим отцом он же о чем-то разговаривал? - спросил Жиль, поневоле заинтересованный историей человека, чей образ и имя он вынужден был носить.
     - Совершенно верно, они говорили о Библии!
     Старик знал ее так же хорошо, как и мой отец, и, когда был в хорошем настроении и не пьян, мог часами комментировать какой-нибудь простой стих. Правда, с той же скоростью: по десять слов в час, - добавил Тим смеясь.
     - Любопытно, что ты его знал, - сказал Жиль. - Но, признайся, тебя не шокирует то, что я присвоил его имя?
     - Почему это должно меня шокировать? Таким сыном, как ты, любой бы гордился, и я уверен, что старый Джон доволен заменой. Нет, я думал не об этом, сегодня утром мне в голову пришла одна идея.
     - Какая?
     - Недели через две-три я уеду в Америку с депешами от господина Джефферсона. Почему бы тебе не поехать со мной вместе и действительно не стать Джоном Воганом-младшим? Насколько я понимаю, тебе здесь не слишком сладко. И если тебе удастся вырвать жену из той скверной истории, в которую она попала, то на просторах Атлантики будет легче укрыть ее в безопасном убежище. Что ты об этом думаешь?
     - Забавно, - ответил задумчиво Жиль. - Забавно, что моя новая голова подала тебе ту же мысль, что родилась и у меня, когда я впервые смотрел на свое новое лицо в гостинице Вайят.
     Мне захотелось все бросить, уехать и начать жизнь сначала.
     - Вот видишь! - обрадовался Тим. - Моя крестная называла это предчувствием. Она говорила, что к предчувствию нужно обязательно прислушиваться. Ну что, поедем?
     - Не знаю. Это было тогда, когда я считал, что Жюдит меня забыла... И еще я вспомнил...
     Тебе, моему самому старому другу, я могу признаться: я думал тогда не о Жюдит. Я думал о...Ситапаноки! Мне вдруг смертельно захотелось увидеться с ней...
     Лошади шли медленно, шурша опавшими листьями. Стрела солнца пронзила ветки большого тополя. Бронзовые листья сверкали, словно глаза индейской принцессы. Тим кашлянул и быстро, словно внезапно решившись, произнес:
     - Ты не сможешь увидеться с ней, Ситапаноки умерла...уже давно, но я об этом узнал лишь полгода назад.
     - Умерла?!
     Даже произнеся это страшное слово, Жиль до конца не мог поверить в случившееся. Ситапаноки была, быть может, самым прекрасным созданием, когда-либо родившимся на земле, так животворно восхитительна, что ее сияние казалось светом небес, и для тех, кто не прикасался к ее живой и теплой коже, она представлялась дочерью богов, случайно заблудившейся среди смертных. Представить ее мертвой невозможно, абсурдно, нелепо, не правдоподобно...
     Не без удивления Жиль почувствовал, что не огорчен, а скорее утешен словами Тима. Мучительное воспоминание о той, что отвернулась от него и ушла к другому, больше не будет нарушать покой его ночей, прекрасное индейское приключение навсегда ушло в прошлое... Но что-то заставило его спросить:
     - Отчего она умерла? Ты знаешь?
     Тим кивнул и, отвернувшись, ответил:
     - Она умерла от грудницы примерно через девять месяцев после возвращения в лагерь Корнплэнтера. Она родила ребенка.., мальчика с бронзовой кожей, но светлыми волосами и голубыми глазами.
     Несмотря на все свое самообладание, Жиль так резко дернул за поводья, что лошадь шарахнулась в сторону и чуть не сбросила его. Он успокоил ее и повернул к другу свое внезапно побледневшее лицо.
     - Что ты сказал?
     - Я ничего не говорил. Это ты меня спросил, отчего умерла дочь последнего самагора алгонкинов, и я тебе ответил.
     - Но ребенок? Что стало с ребенком?! Он жив?!
     - Тот, кто принес мне эту весть, рассказывал, что мальчик здоров и красив, и Корнплэнтер относится к нему лучше, чем к своим сыновьям, так как видит в нем дар Великого Духа, сына Солнца и Луны, и считает, что боги вручат ему власть не только над шестью ирокезскими племенами, но и над последними алгонкинами и, кто знает, может и над белыми... Он пророчит мальчику великую судьбу.
     - Сын, - бормотал потрясенный Жиль. - У меня есть сын.
     Слово, такое новое для него, опьяняло Жиля.
     Он никогда прежде не испытывал ничего подобного. По его расчету мальчику сейчас уже года три, настоящий маленький мужчина, и Турнемину стало неприятно, что его сын называет отцом вождя ирокезского племени.
     Тим не без коварства добавил:
     - Он сын Корнплэнтера, по крайней мере, вряд ли найдется достойный воин, который захочет претендовать на ребенка. Может, ты попробуешь? Когда снега покроют долину Махук, трудно будет добраться до вигвама Корнплэнтера. Сила его огромна, а воины многочисленны.
     Взгляд, каким Жиль окинул его, был полон горечи и упрека.
     - Ты не должен был мне рассказывать все это, Тим.., во всяком случае не сейчас, когда мне нужна ясная голова и свободное сердце. Если бы не опасность, грозящая Жюдит, клянусь тебе моей душой и честью отца, что никакая сила, никакой человеческий закон не помешал бы мне поехать с тобой! Но я себе не принадлежу.., пока. И потому, во имя нашей дружбы, не напоминай мне о сыне Ситапаноки...
     - А почему я должен напоминать о нем? Я вообще ничего не знаю...
     Они достигли Сены; ее рыжая и фиолетовая вода омывала деревню с белыми домиками с коричневыми крышами и роскошными шпалерами виноградников. После перенаселенного Фонтенбло она казалась удивительно тихой и мирной. Хлыстом Жиль указал на большую искусно нарисованную вывеску, скрипевшую над низкой дверью.
     - Вот он, Гран-Прессор, - сказал Турнемин, в его голосе деланное спокойствие выдавало сердечное волнение. - Будем надеяться, что Ферсен скоро придет...
     Но лишь на следующий день поздним вечером высокий силуэт Ферсена показался на пороге комнаты, в которой изнемогающий от беспокойства Жиль метался, как тигр в клетке, а благоразумный Тим, усевшись на корточки перед камином, поджаривал каштаны.
     Стараясь поймать взгляд шведа. Жиль воскликнул:
     - Ну как?!
     Ферсен сбросил плащ, снял перчатки и протянул к огню белые длинные руки, о красоте которых он постоянно заботился.
     - Я ничего не могу тебе сказать. Королева хочет тебя видеть.
     Жиль нахмурился.
     - Почему? Ты ей не сказал...
     - Я сказал все, что мог сказать. Она ничего не ответила мне и велела тебя привести.
     - Мне это не нравится... Видно, она очень хорошо к тебе относится, если посылает с такой неприятной миссией. Но будь что будет! Я увижусь с Ее Величеством, если она так желает. Скажи только, где и когда?
     - Сегодня вечером во дворце бал. Я должен проводить тебя к полуночи в Партер. Там ты ее встретишь. У нас есть еще два часа, и я не откажусь от стакана вина, которое так нравится Тиму, и какой-нибудь легкой закуски. По правде говоря, я умираю от голода, я не ел со вчерашнего вечера.
     - Неужели? - удивился Тим, грациозно протягивая шведу поджаренный каштан. - Твои принцы и принцессы не удосужились покормить тебя?
     - Граф д'Артуа великодушно предоставил мне мансарду и покормил меня вчера вечером, но сегодня я не получил никакого приглашения: принц охотится с королем, там и весь двор. А харчевни переполнены. Не забудь, мой милый, что я тоже здесь контрабандой...
     - Тогда я буду лучше принца и приглашу тебя отобедать, - сказал Жиль. - Я полагаю, что мое гостеприимство тебе понравится.

***

     Было уже чуть больше половины двенадцатого, когда Турнемин и Ферсен, миновав сонный Аблон, вошли в парк замка через Красные ворота. Лошадей они оставили на попечение гвардейской стражи. Швед показал ночной пропуск, ворота открылись, и наши друзья быстрым шагом, так как до Партера им предстояло пройти добрую четверть лье, зашагали вдоль канала. Они миновали бывший питомник охотничьих соколов Франциска I и Каскады, воды которых пенились в большом бассейне. Дорога была пустынной, они шли молча, разговаривать не хотелось.
     Внезапно перед ними вырос дворец, но луна, висевшая как раз над крышей, затмевала блеск и сверкание его огромных окон. Возле Каскадов дорога сворачивала к террасе, окружавшей Партер: обширный квадратный сад в три гектара, ухоженный, словно дорогой ковер, садовниками Великого века. Стройные, посаженные в два ряда липы окружали сад и отделяли его от гладкого зеркала пруда.
     В эту ночь Партер производил феерическое впечатление: поток света из высоких окон большой бальной залы лился на душистые клумбы сада, а гирлянды небольших ламп сверкали, словно светлячки в зеленых, желтых и красных листьях деревьев. Тихая музыка менуэта вторила песне большого фонтана.
     Все так же молча Ферсен проводил друга в густую тень лип; дворцовые часы пробили полночь, им ответил колокол на соседней церкви.
     - Мы пришли точно, - прошептал Ферсен, - но, может быть, нам придется подождать. Королева сказала, что удалится до полуночи...
     Он внезапно замолчал и прислушался. Вскоре и Турнемин различил легкий шум шагов и шелест шелка. К ним приближались две женщины в темных шелковых накидках, предназначенных не столько скрывать, сколько подчеркивать красоту и богатство убора обеих дам. Особенно одной из них: ее гордая голова с высокой прической была украшена бриллиантами, белоснежное платье, также усыпанное бриллиантами, отбрасывало искры. Это была королева.
     Когда она подошла, Жиль преклонил колено и снял шляпу, а Ферсен склонился в глубоком поклоне. Мария-Антуанетта обратилась сначала к нему. Указывая концом веера на свою спутницу. она распорядилась:
     - Господин де Ферсен, госпожа де Полиньяк умирает от желания прогуляться с вами вдоль этого прекрасного пруда. Но не уходите слишком далеко, наш разговор долго не продлится.
     С новым поклоном Ферсен удалился и присоединился к подруге королевы. Вскоре их смутные силуэты растаяли среди деревьев. Королева проводила их взглядом и только после этого повернулась к Турнемину, так и не поднявшемуся с колен.
     - Встаньте, шевалье. Эта поза не подходит герою, спасшему счастье короля и надежду королевства.
     - Мадам, - тихо произнес Жиль, не дожидаясь разрешения королевы, - преступление той, за которую я пришел молить Ваше Величество, так велико, что я могу приблизиться к королеве только на коленях.
     - Такая деликатность делает вам честь, но я все-таки прошу вас подняться. Помимо того, как любит говорить мой шурин д'Артуа, что эта поза неудобна, она может пробудить неуместное любопытство. Пойдемте в грабовую аллею, шевалье.
     Она направилась туда, сопровождаемая отставшим шага на три Жилем - он не знал, как следует поступать в подобной ситуации. Королева казалась бесконечно радостной и великодушной, но это не значило, что она уступит без борьбы. Дойдя до грабовой аллеи, Мария-Антуанетта присела на скамейку, стоявшую недалеко от больших бассейнов, которые ограждали Партер с юга.
     - Я не удовольствовалась тем, что рассказал мне граф де Ферсен, и пригласила вас сюда, шевалье, - произнесла она, поднимая свою сверкающую голову, - только для того, чтобы вы осветили мне некоторые неясные детали этого печального дела.
     - Пусть королева спрашивает, я отвечу на все вопросы.
     Королева одобрительно кивнула, и в ее волосах зажглись мириады звезд.
     - Прекрасно. Тогда скажите мне для начала, как случилось, что вы стоите передо мной живой и невредимый, когда при дворе все считают вас умершим? Я знаю, вы были арестованы за сообщничество с подлым прелатом, изменником и преступником, и я не скрываю от вас, что меня это очень удивило и огорчило, ибо я верила в вашу преданность. Нет! Дайте мне договорить! Вас арестовывают, заключают в Бастилию, вы устраиваете побег, но, к несчастью, вас замечает часовой, стреляет и убивает. Во рву находят ваш труп, впрочем, очень обезображенный, его отправляют в Бретань, чтобы вы обрели покой в земле предков, и вдруг спустя несколько недель вы воскресаете, чтобы поведать графу Ферсену (граф считает вас мертвым) о самом гнусном заговоре, который только может быть организован против несчастной женщины и ее детей. Есть в этом что-то непонятное, вы не находите, какой-то секрет?
     - Да, мадам, секрет, но он принадлежит не мне.
     - Говорите! Королеве можно все сказать!
     - Конечно, Ваше Величество, королеве можно открыть любой секрет, кроме.., секрета короля. Ваше Величество знает, что я давно предан ему телом и душой...
     - Что вы его любите, я знаю. Но я также знаю, что вы не любите королеву... - добавила она грустно.
     - Как можно не любить королеву! - возразил Жиль нежно. - Ваше Величество ошибается, и моя преданность...
     - Вы ее отлично доказали, как только вернулись в этот мир. Ваша мнимая смерть превратилась для вас в ссылку. Как печально.
     - Ах, мадам, это было бы еще печальней, если бы я не умер. Ведь тогда, и уже по-настоящему, умерла бы моя жена.
     - Кто же ей угрожал?
     - Тот, кто всегда и везде угрожает преданным слугам короля и королевы.
     - Мосье!.. А вы говорите, что королеву нельзя не любить. Мой шурин прекрасно с этим справляется. Да, - вздохнула Мария-Антуанетта, - вот кое-что уже проясняется. Теперь.., у меня к вам другой вопрос: мне сказали, что эта сумасшедшая, эта женщина, посмевшая оскорблять меня и старавшаяся взорвать мой корабль, что это ваша жена...
     - Да!
     - Но.., вы в этом уверены? Не обмануло ли вас роковое сходство?
     - Теперь я ничего не понимаю. Не соблаговолит ли королева пояснить свой вопрос.
     - Я постараюсь. В тот момент.., мне показалось, что это галлюцинация. Передо мной была молодая, красивая женщина, скорее даже девушка, с прекрасными рыжими волосами, но лицо!..
     Ах, это лицо! Оно напомнило мне ту ужасную женщину, о которой вы мне говорили о