ные канавы были переброшены там и тут доски, а в центре города, на какой-нибудь Брод-стрит или Уолл-стрит, грязища такая, что особам деликатным впору зажимать нос. Но окрестности прекрасные: озерца, раскидистые деревья, холмы, особенно очаровательны берега Гудзона. Вообще говоря, Нью-Йорк занимал часть большого острова Манхэттен, по которому вился лентой древний индейский путь, называвшийся Бродвеем; остается сказать еще о Бруклинских холмах, к которым лепились жилые кварталы, находились они по другую сторону Ист-Ривер, и добираться туда приходилось на пароме.
     Турнемин познакомился с Нью-Йорком, когда сражался в рядах армии Лафайета: с горсткой бойцов осадили они Форт Конституции, где скрылся после предательства в Уэст-Пойнте генерал Бенедикт Арнольд. Форт, охранявший бухту, Жиль узнал без труда, а вот сам город - едва-едва. Он вырос быстро, как гриб, а точнее, как поганка. Порт - без сомнений один из лучших портов мира: с глубокой, прекрасно защищенной бухтой - пестрел флагами; кораблей здесь было так много, что "Кречету" не нашлось места у причала. Пришлось стать на якорь подле небольшого островка, поросшего орешником, Наттенз-Айленда. Впрочем, парусник Турнемина не был одинок, рядом с ним и возле соседнего острова Бедлоуз-Айленда  стояло много кораблей, не сумевших подойти ближе к берегу.
     Жиль и не подозревал, какая удача поджидала его на берегу. Первым, кого он встретил, выпрыгнув из шлюпки на пристань, или, скорее, на временный причал на восточном побережье Манхэттена, оказался выходящий из таверны, каких здесь было бесчисленное множество, высокий мужчина в наряде из зеленой замши и в бобровой шапке: дружище Тим Токер собственной персоной.
     Правда, он-то совершенно не удивился встрече.
     - Ты же написал на Рождество, что скоро приедешь. Вот я с тех пор и хожу каждое утро в порт.
     - Каждое утро? Зачем? Я ясно сказал в письме, что найду тебя дома...
     - Я так и понял, только дом мой в настоящее время именно здесь.
     - То есть как здесь? А как же Стилборо? А твоя невеста Марта, дочь корабельного мастера из Ньюпорта?
     - Марта и теперь моя невеста, а женой станет только тогда, когда я наконец окончательно обоснуюсь.
     - В Нью-Йорке?
     Тим пожал плечами.
     - Почему нет? Марте надоел ее Ньюпорт. Она хочет жить в большом городе. Вот я и решил взять в компаньоны одного парня - Роберта Боуна и заняться делом.
     Жиль рассмеялся, указывая на зеленый замшевый наряд друга.
     - По-твоему, можно делать дела и одеваться, как следопыт?
     - Именно так, ведь торгуем мы мехами. А за ними, как ты догадываешься, приходится отправляться на индейские земли...
     - Значит, этим ты и занимаешься. Понятно.
     А политике что же, конец? Ты больше не доверенное лицо генерала Вашингтона?
     - Почему ты так думаешь? Как раз наоборот.
     Генерал, видишь ли, вернулся в свои владения у горы Верной. И, как он сам выражается, "возделывает свой сад". Но это не значит, что его не интересует политика, хоть он и утверждает обратное. У него есть глаза и уши во всех тринадцати штатах.., и я один из тех, кто помогает ему видеть и слышать. А не лучше ли нам поговорить обо всем за пуншем? В порту дьявольски дует...
     Так Жиль вновь встретился с Америкой. Разумеется, с помощью Тима все сложности разрешились сами собой, как по волшебству. И часа не прошло, а Тим уже выхлебал ведро кипятка и бочонок рома и решил, что сам отправится с Турнемином к Вашингтону, заодно успел и подобрать подходящий дом, где могли бы остановиться домочадцы друга, а также отыскать все необходимое для их обустройства.
     Дом этот стоял в глубине сада, спускавшегося к самой реке Гарлем; это была деревенская усадьба под названием "Маунт Моррис" по имени его создателя, полковника Морриса. Построив ее в 1765 году, этот верный подданный короля Англии вынужден был в самом начале восстания отправиться обратно за океан, бросив свое жилье на бывшую у него в услужении чету; он рассчитывал вскоре вернуться, но мирный договор положил конец его надеждам.
     Не слишком разбираясь в великих переменах, мистер и миссис Хантер, сторожа, взяли дом во временное владение, когда началась распродажа имущества англичан, и решили сдать "Маунт Моррис", а заодно предложить свои услуги по уходу за ним, пока ситуация окончательно не прояснится. Это позволяло им поддерживать усадьбу в хорошем состоянии.
     Супруги Хантер несколько лет прожили в Канаде и бегло говорили по-французски - преимущество в глазах Турнемина неоценимое: он рассчитывал оставить своих домочадцев на их попечение, чтобы сначала выполнить поручение и посетить Вашингтона, потом покончить с формальностями, необходимыми для вступления во владение землями на Роаноке и, наконец, отправиться по индейским стойбищам в поисках сына.
     В этот-то дом двое матросов и принесли на носилках Жюдит. Турнемин с отъезда не видел жену и в душе порадовался, что отложил решающее объяснение: даже злейший враг пожалел бы сейчас молодую женщину, если допустить, что не она сама была себе злейшим врагом. Бледная, изможденная, страшно исхудавшая, она прижимала к груди крохотные ручки, похожие больше на птичьи лапки. Из-за черных кругов ее темные глаза казались еще огромней, так что больше на лице словно ничего и не оставалось.
     Когда Жюдит вышла на палубу "Кречета" и Жиль в бледном свете серого туманного утра увидел ее глаза, сердце у него сжалось. Боже, во что она превратилась! Под впечатлением от жалкой картины он невольно вспомнил, как вызывающе красива была Царица Ночи, и еще ему на память пришел целомудренный прелестный образ в сиянии свечей, открывшийся ему в ту ночь, когда мертвые словно вышли из своих могил. В груди у него шевельнулось что-то похожее на угрызение совести. Неужели он привез ее сюда умирать?
     Нежно, с бесконечной жалостью взял он в ладони ее крохотную ручку. Она была совсем холодной, и Жиль некоторое время старался согреть ее, сурово и требовательно глядя на Розенну, стоявшую возле носилок, мрачную, в черной накидке - ну прямо ангел смерти. Старуха, видно, догадалась, о чем подумал Жиль, потому что вдруг пожала плечами и пробормотала:
     - Твердая земля под ногами, хорошая пища и отдых - вот и все, что нужно. Госпожа скоро будет чувствовать себя не хуже, чем мы с вами.
     - Надеюсь, - проговорил в ответ Жиль.
     В этот миг Жюдит открыла глаза и взглянула на него, и Турнемин не стал скрывать смертельной тревоги, он наклонился к жене и ласково сказал:
     - Скоро ваши муки кончатся, сударыня. Я нашел для вас чудесное жилье, с прекрасным видом и свежим воздухом. Вас уже ждет врач, он поможет вам восстановить силы.
     - Мне не нужен врач.
     - Нужен, вы сами отлично знаете. Я хотел успокоить вас, прежде чем поручить его заботам, старайтесь не волноваться, пока я не вернусь, а мне предстоит очень важная поездка.
     - И.., долго вас не будет?
     - Трудно сказать. Хочу только, чтобы вы знали: никто не причинит вам зла в краю, где, я надеюсь, мы обоснуемся надолго, независимо от причин.., вашего недомогания, о чем мы поговорим после моего возвращения, когда вы будете вновь здоровы...
     Кровь бросилась в лицо Жюдит - а казалось, ничто не способно ее смутить - но она ничего не ответила, лишь прикрыла веки, ясно показывая, что не хочет продолжать беседу, однако, когда жену уносили. Жиль заметил, как все спокойнее становится ее лицо.
     Благодаря все тому же воистину всемогущему в Нью-Йорке Тиму удалось переставить "Кречет" к причалу: ему нашлось местечко у частной пристани на сваях. Так что больную без труда сняли с корабля, и матросы быстро доставили ее в новое жилище. Пока пассажиры сходили на берег, Жиль изо всех сил старался не смотреть в сторону Мадалены. Она была, она должна оставаться для него сестрой его интенданта, дочерью той, которой на новом месте уготована роль экономки, сейчас же, когда в окружении матери, Розенны и Фаншон девушка ступала впервые на американскую землю, она в своей темной глухой накидке казалась всего лишь тенью среди подобных ей теней. Жиль не увидел, какой расстроенный взгляд кинуло на него украдкой прелестное дитя, когда он отходил, чтобы проследить за выгрузкой Мерлина. Чистокровный жеребец панически боялся моря, и потому сводить по сходням его надо было очень осторожно.
     Устроив тех, кто оставался, в "Маунт Моррисе". Жиль вернулся на борт "Кречета" вместе с Тимом Токером и помогавшими ему матросами.
     Пятерых женщин он оставил под присмотром Пьера Готье, вручив ему значительную сумму, которой должно было хватить надолго, и Понго. В Нью-Йорке, как в большинстве быстро растущих городов и как во многих портах, было неспокойно.
     Взяточничество и проституция расцветали тут пышным цветом, особенно в квартале, который в насмешку прозвали "Святой Землей". Вокруг самого порта публичные дома соседствовали с кабаками, дрянной народец в них кишмя кишел, но под защитой индейца обитателям поместья Морриса ничто не грозило - Жиль в этом был уверен.
     В тот же вечер с отливом "Кречет" вышел из нью-йоркского порта и взял курс на юг, в бухту Чесапик.

***

     Чья-то рука легла на плечо Турнемину, прервав его размышления.
     - Окажите мне честь, отужинайте со мной как обычно, господин де Турнемин, - прозвучал над ухом знакомый голос капитана Малавуана. - Склянки били дважды... Но, может быть, я не вовремя и вам не до еды?
     Жиль потянулся, словно пробудился ото сна, и взглянул туда, где едва угадывалось бородатое, с грубыми чертами лицо капитана. Стало совсем темно, все вокруг превратилось в тени, и люди тоже. Лишь на берегу сквозь густую растительность кое-где пробивались светлячками яркие точки, да за кормовыми огнями корабля тянулся по черной воде золотистый след. Однако Жиль, устремившийся, по словам Тима, "навстречу воспоминаниям", не заметил, как угас день и зажглись огни.
     - Нет, у меня нет причин отказываться от вашего приглашения, капитан, - ответил он весело. - Завтра нас ждет, надеюсь, великий день.
     Так отпразднуем его заранее, опустошим пару бутылок старого вина. И экипажу выдайте рому.
     Матросы заслужили, дни и ночи еще прохладные...
     И, взяв Малавуана под руку, он скрылся с ним в чреве парусника.

ХОЗЯИН "МАУНТ ВЕРНОНА"

     Ударил корабельный колокол, а вслед за ним свисток боцмана возвестил о том, что наступило утро. Тим взлетел по трапу, по-мальчишески перемахнул через перила и очутился на палубе.
     Шагая по коридору, ведущему к каюте Жиля, он намеренно громко насвистывал, чтобы заранее известить друга о своем приближении.
     От удара мощной руки дверь не просто открылась, а распахнулась настежь, и перед Тимом предстал Турнемин за утренним туалетом. Вооружившись бритвой, шевалье тщательно и методично соскребал со щек обильную пену. От грохота, сопровождавшего появление Тима, он невольно сделал неловкое движение, порезался и со страшными ругательствами принялся искать полотенце, чтобы остановить кровь из крохотной ранки.
     - Ну у тебя и манеры, - буркнул он, истощив наконец весь свой богатый и разнообразный запас бранных слов. - Тебе бы в артиллеристы податься!
     - Зачем? От меня толку больше, чем от них, - захохотал следопыт, - особенно когда требуется быстрота. Ну-ка, поживей! Давай пошевеливайся!.. Главный тебя дожидается. Даже прислал за тобой экипаж.
     Его слова произвели магическое действие. При мысли, что он заставляет великого Вашингтона ждать пусть всего лишь мгновение. Жиль нырнул с головой в таз, и через несколько минут, в строгом темно-синем костюме и белоснежной сорочке, уже сидел рядом с Тимом в причаленной к борту корабля шлюпке.
     Действительно, на узкой дороге, бежавшей вдоль берега, их уже поджидал экипаж - нечто вроде коляски с двумя великолепными английскими упряжными лошадьми, бежавшими чрезвычайно резво, что делало честь конюху генерала Вашингтона. Верх коляски был откинут, поскольку погода этим утром стояла по-настоящему весенняя. Яркие солнечные лучи пронзали утренний туман и золотили воду широкой реки. Небо еще не приобрело глубокой синевы, а было нежно-голубым, отчего густые леса вокруг казались особенно зелеными. Где-то со стороны Мэриленда  погребальный звон колокола маленькой белой церковки, затерявшейся среди цветущих садов, созывал верующих на похороны, но даже это не могло приглушить радости прекрасного спокойного утра.
     Жиль, сидя рядом с Тимом в коляске, взбиравшейся на холм, любовался распускающейся листвой деревьев, за которыми где-то там прятался "Маунт Вернон". Теперь вокруг них стоял стеной дремучий лес - бог знает сколько ему веков - не ведавший о топоре дровосека, такой густой, что в его дебри не проникал солнечный луч. Экипаж катил по зеленому тоннелю, где вовсю распевали птицы, как вдруг по обоим краям дороги появились белые столбики.
     - Въехали во владения генерала, - "объяснил Тим. - Это указатели его границы.
     - А велики ли владения?
     - Больше десяти тысяч арпанов .
     - Черт побери!
     И в самом деле, им пришлось проехать еще не меньше двух или трех миль, пока они добрались до домика привратника, от которого собственно начиналась сама усадьба. Правду сказать, холмистая и необычайно красивая местность, по которой пролегала дорога, ничуть не напоминала рукотворный парк - сколь мог видеть взгляд, его украшала лишь сама природа.
     Они перебрались через ручей, а потом через овраг, и вдруг перед ними открылся дом - белый, величественный, необычайно красивый, он стоял на краю ухоженной лужайки, полого сбегавшей к рядам гигантских деревьев, - словно драгоценную поделку положили на нежно-зеленый бархат.
     Резиденция великого мужа была трехэтажной, если считать мансарду с хорошенькими круглыми окошками; венчала дом забавная восьмигранная колоколенка, на которой, в свою очередь, высился громоотвод, составлявший гордость Бенджамина Франклина, а в стеклах его весело играли солнечные лучи. Главный портик с окнами фасада и дверью, украшенной треугольным фронтоном, опирался на белые колонны, в лучших традициях усадебной архитектуры Юга. С той и с другой стороны от элегантного дома располагались пристройки - справа конюшни и стойла, а слева - большая оранжерея, помещения, где хранился табак и где работали чернокожие, затем - просторный птичий двор. За этими постройками видны были хижины рабов (их насчитывалось две сотни), а еще дальше снова начинался лес, обрамлявший своей зеленью "Маунт Вернон".
     Едва коляска остановилась возле портика, дворецкий, столь же черный, как и кучер, который их вез, распахнул дверцу экипажа и сообщил гостям, что генерал ждет их на террасе. Видя, что Жиль безуспешно пытается отыскать глазами что-нибудь, хоть отдаленно напоминающее террасу, Тим схватил его за руку и потащил через лужайку.
     - Спасибо, Гедеон! Сюда, друг мой, терраса с этой стороны!
     За пышными ветвями деревьев скрывалось длинное сооружение с колоннами, возведенное на самом склоне высокого берега Потомака. Раза два-три в день генерал Вашингтон удалялся на террасу, чтобы полюбоваться в подзорную трубу изгибами реки.
     За этим занятием и застали великого мужа друзья, войдя в его обсерваторию. Не отрывая глаза от окуляра, недовольно хмурясь, он словно и не заметил, что они уже здесь, а продолжал изучать сверкающий широкий полумесяц бухты, на которую с этой высокой точки открывался великолепный вид, и что-то невнятно бормотать, как будто происходившее в гавани было для него личным оскорблением.
     Испугавшись, что именно его корабль вызвал недовольство генерала, Турнемин подошел к балюстраде, чтобы посмотреть, что случилось, и вздохнул с облегчением: в нескольких кабельтовых от "Кречета" бросил якорь большой фрегат, не успевший еще убрать паруса, - его прибытие-то и не понравилось, как видно, Вашингтону.
     Он вдруг пожал плечами, резким движением сложил подзорную трубу и повернулся лицом к гостям:
     - Боюсь, что наш обед будет не столь приятным, как я рассчитывал, дорогой шевалье, - сказал он, протянув руку, и Жиль почтительно пожал ее. - Так что пойдемте хоть позавтракаем спокойно. А потом я покажу вам свое имение, впрочем, я и один обхожу его каждый день.
     Словно они расстались вчера, а не шесть лет назад...
     - Я к вашим услугам, генерал, - произнес Жиль. - И счастлив, что имею честь видеть вас снова и пользоваться вашим гостеприимством.
     Вашингтон рассмеялся и, отойдя на три шага назад, осмотрел гостя с ног до головы.
     - Что ж! Стали, так сказать, настоящим дворянином? Правда, все задатки у вас были и прежде. И все же вы изменились... Главное, возмужали! Сколько вам лет-то сейчас?
     - На Святую Анну исполнится двадцать четыре.
     - А на вид все тридцать, но ничего удивительного: ни война, ни политические баталии мужчину не молодят.
     - Глядя на вас, этого не скажешь, - осмелился ответить Жиль. - Вы абсолютно не изменились. Переодень вас в мундир, вы будете точно таким, каким я видел вас шесть лет назад, когда покинул Америку, чтобы доставить домой новость о победе...
     И он не льстил хозяину, а говорил истинную правду. Генерал Вашингтон был одет в гражданское платье из темного драпа, простого и несколько старомодного покроя, заменившее ему пообтрепавшуюся в боях военную форму, но он и в свои пятьдесят пять сохранил юношескую стройность. Держался по-прежнему прямо, волосы, завязанные сзади черной лентой, лишь слегка тронула седина, а на красивом лице, любезном и вместе с тем величественном, не добавилось ни единой морщины.
     Он улыбнулся в ответ на искренний комплимент Жиля.
     - Иначе говоря, - радушно заметил он, - мы оба рады новой встрече! И сейчас будем только отдыхать. Целый день впереди - успеем наговориться о ваших делах, пока не явится невыносимый капитан Вердслей со своими вечными претензиями...
     И, взяв гостя под руку, Вашингтон увлек его к дому. К Тиму подбежали, выражая бурный восторг, две большие собаки, и он на ходу играл с ними.
     Внутри дом был устроен очень просто: прихожая с красивой лестницей разделяла две гостиные: одна из них звалась комнатой переговоров, а другая служила столовой, и стол в ней был уже накрыт. Турнемин с любопытством отметил, что все три помещения, как в особняке посла Джеферсона в Париже, украшали бюсты великих людей: Александра и Цезаря, само собой разумеется, шведского короля Карла XII и прусского Фридриха II (он лично подарил свое изображение Вашингтону), английского генерала Мальборо и принца Евгения.
     Войдя в дом, генерал повесил подзорную трубу возле двери, подвел гостей к раковине, чтобы они могли вымыть руки, и после этого направился вместе с ними в столовую, где их ждала госпожа Вашингтон.
     Супруга генерала, Марта Дэндридж, была одних с ним лет, маленькая, полноватая, она обладала удивительным благородством, а ее приветливость оценил каждый, кто хоть раз побывал в "Маунт Верноне". В свои пятьдесят пять она выглядела свежей и симпатичной, одевалась просто, но с большим вкусом.
     Она была замужем за генералом двадцать девять лет, но отцом обоих детей был ее первый супруг - полковник Кастис, один из богатейших плантаторов Виргинии, - Марта вышла за него в двадцать лет и очень скоро овдовела. Детей Кастиса воспитал Вашингтон с таким вниманием и нежностью, словно они были его собственные, а Марта умела создать вокруг себя атмосферу покоя и счастья. Это отлично чувствовали на войне солдаты, которые испытывали перед ней своего рода благоговение и называли не иначе, как леди Вашингтон.
     Француза Марта приняла со всей любезностью, свойственной ее характеру, и, сидя от нее по правую руку, Турнемин уже через пять минут мог поклясться, что знал и уважал эту женщину много лет.
     - Есть ли у вас новости от дорогого маркиза де Лафайета? - спросил генерал, пока их обносили пирогами и чаем с медом. - Уже несколько месяцев я ничего о нем не знаю.
     - К сожалению, нет. Я и сам не видел его уже очень давно.
     - Почему же? Разве он теперь не бывает при дворе?
     - Кажется, бывает.., хотя королева по-прежнему его не любит. Но вот я сам несколько месяцев не приближался к королевскому дворцу.
     - Ах да, у вас же были неприятно