де Ла Рошжаклен - маркиз Луи и граф Август - упорно обвиняли министра в желании скомпрометировать достойного и верного роялиста.
     Быть может, дело и дошло бы до неприятных объяснений или даже до дуэлей на рассвете, если бы не анонимное - вернее, почти анонимное - послание, подписанное никому не известной "матушкой Шарбонье". Письмо это, якобы случайно попавшее в руки полиции, изрядно приободрило павших духом полицейских агентов. В нем корявым почерком и с массой орфографических ошибок сообщалось, что некий месье Гюэ нашел в Сене великолепные бриллианты.
     Из письма явствовало, что указанный Гюэ служил в префектуре и был заядлым рыбаком. Как-то раз воскресным утром он занимался любимым делом, то есть удил рыбу, и крючок его удочки подцепил измазанный илом гребень. Приятель, удивший вместе с ним, захотел купить у него этот гребень, чтобы сделать подарок своей подружке, но Гюэ, у которого была жена, решил сделать ей приятное. Гребень был красивой формы, а если его как следует вычистить, он, несомненно, станет хорошим украшением для пышной черной шевелюры мадам Гюэ.
     Итак, Гюэ принес гребень домой, жена стала его чистить... и с радостью обнаружила, что под черной грязью скрываются великолепные бриллианты.
     Мадам Гюэ была в восторге, и хотя супруг умолял ее не распускать язык, она, разумеется, поделилась радостью с соседками. На следующий день история уже облетела весь квартал, и мадам Гюэ, тотчас получившая прозвище "королевской наследницы", стала объектом пристального внимания и жгучей ревности; среди завистников оказалась и матушка Шарбонье. А причины для зависти были: супруги Гюэ явно стали жить лучше.
     Труднее всего смириться с удачей своего ближнего, и посему в один прекрасный вечер матушка Шарбонье засела за самую тяжкую во всей ее жизни работу: она села писать пресловутое письмо. В результате ее непомерных трудов жилище супругов Гюэ посетила полиция.
     Разумеется, супруги все отрицали и дружно клялись, что слухи - сплошная ложь и за всю свою жизнь они не видели ни единого бриллианта. Обыск ничего не дал, и полицейские, разочарованные, уже направились к выходу, размышляя о том, как они по-своему разберутся с доносчицей. Но тут на глаза их начальнику случайно попался гипсовый бюст Гомера, стоявший на камине.
     - А это кто еще такой? - спросил полицейский, указывая тросточкой на изображение создателя "Илиады".
     Гюэ покраснел, потом побледнел и наконец решился.
     - Это? Это бюст моего дедушки, - с достоинством произнес он.
     Можно быть полицейским и при этом разбираться в литературе. Столь благородное родство показалось инспектору подозрительным, и ударом трости он вдребезги разбил голову дедушки. Среди осколков был обнаружен пресловутый гребень!
     Заядлый рыболов больше не отпирался и рассказал, как, вдохновленный столь замечательной добычей, он вновь отправился удить на то же самое место - возле набережной Инвалидов. Тщательно пошарив крючком в иле, он выудил золотой браслет и еще два гребня, украшенных самоцветами, которые тут же продал ювелиру. Происшествие взволновало весь Париж. Пока ныряльщики, приглашенные префектом, исследовали дно Сены в указанном месте, на берегу пришлось выставить вооруженный кордон полиции, чтобы сдержать натиск любопытствующей толпы.
     Это была поистине чудесная рыбалка! Из ила извлекали ожерелья, браслеты, цепочки от часов, диадемы, всевозможные золотые издели и украшения - некоторые были по-прежнему завернуты в шелковые салфетки, в которые их упаковали перед отъездом. Все драгоценности без исключения принадлежали королеве Екатерине. И один из инспекторов подметил, что столь необычный клев происходил как раз напротив седьмого дерева в ряду деревьев, высаженных на набережной.
     Любой другой человек на месте маркиза наверняка бы смутился и не стал отрицать очевидных доказательств своей вины. Но не таков был Мобрей! Когда маркизу предъявили драгоценности, он уверенно заявил, что никогда их не видел, и продолжал утверждать, что во всей этой истории он всего лишь исполнял данное ему поручение, а посему не может отвечать за то, каким образом новое правительство решило распорядиться добычей. Обвинял он главным образом графа д'Артуа, барона де Витроля и Талейрана и во всеуслышание заявлял, что никак не может решить, кому из этой троицы принадлежат лавры самого отъявленного мошенника. Не забывал он и чернить королеву Екатерину, напоминая о ее злосчастной любви.
     Скандал начал принимать угрожающие размеры - прежде всего потому, что никто ничего не понимал, зато все наугад обвиняли всех и, используя поднявшийся со дна ил, в мутной водице сводили личные счеты. Друзья Мобрея во весь голос упорно твердили о невиновности маркиза, но, с горечью констатировав, что никто не желает их слушать, решили перейти к действиям.
     Однажды вечером, когда Мобрея и Дазье в закрытой карете перевозили из Дворца правосудия в Ла Форс, на перекрестке карету остановила банда вооруженных людей. Разбойники вскочили на лошадей, разбили окна экипажа, открыли дверцу и выпустили узников. Дазье удалось бежать, а Мобрею не повезло: один из охранников вцепился в него мертвой хваткой, и пока маркиз отбивался от героического полицейского, собралась толпа - она и помогла задержать арестанта. Бедняга маркиз, крайне возмущенный, был в одиночестве доставлен в Ла Форс, а вскоре его перевели в тюрьму Аббатства. Новое узилище показалось Мобрею поистине ужасным - особенно после того, как он лишился общества приятеля, - и маркиз сильно заскучал.
     Однако долго скучать ему не пришлось. 19 марта 1815 года двери тюрьмы неожиданно распахнулись перед маркизом. Изумленный узник ничего не понимал, однако разгадка была проста: Наполеон бежал с острова Эльба и двигался на Париж. Это событие заставило новое правительство в целом и Витроля в частности призадуматься. Не желая оставлять в руках вновь объявившегося императора человека, изрядно запятнавшего дело роялистской партии, барон и его коллега Бурьенн, недолго думая, решили попросту отпустить Мобрея на все четыре стороны. Поэтому в то дождливое мартовское утро дерзкий маркиз и очутился на парижской мостовой.
     Поразмыслив, Мобрей отправился в Терн к своему приятелю Дазье, но не застал его: Дазье совершенно некстати пришла в голову идея поиграть в верноподданного, и он отправился ко двору императора попытать счастья. Мобрею ничего не оставалось, как вернуться в Париж. Он отыскал свою возлюбленную и поселился в квартале Сен-Жермен, надеясь, что о нем все забудут... Там его и арестовали по приказанию Наполеона, обвинив в краже бриллиантов королевы Екатерины и в покушении на убийство императора.
     Теперь обвинение было гораздо более серьезным, и в худшем случае Мобрей рисковал лишиться головы. Однако никакие повороты судьбы не могли обескуражить маркиза. На следствии Мобрей заявил, что, хотя Талейран пообещал ему целое состояние за убийство императора, он только сделал вид, что согласился, чтобы эту страшную миссию не поручили никому другому.
     - Данное поручение давало мне возможность приблизиться к императору, но только для того, чтобы его похитить, - сказал Мобрей. - Я хотел препроводить его величество в Испанию, где у меня есть друзья.
     - Зачем же вы тогда по дороге сделали остановку и украли драгоценности королевы Екатерины?
     - Да потому, что у меня действительно был такой приказ! Уверяю вас, Бурбоны - всего лишь бандиты, а граф д'Артуа - самый худший из них. Однако и тогда я попытался спасти состояние королевы, в котором, на мой взгляд, император нуждался значительно больше, чем д'Артуа.
     Случилось самое невероятное: ему поверили. Точнее, сделали вид, что поверили, ибо эта невероятная история о попытке покушения вполне устраивала Наполеона. Ведь своим возвращением он перечеркивал отречение, отказывался от собственной подписи. А наличие заговора и угроза покушения предоставляли ему вполне законный предлог для подобного нарушения обязательств: его безопасность не была обеспечена... После подведения такой политической подоплеки грабительский налет превращался в мелкий проступок.
     В интересах Мобрея было спокойно сидеть в своей темнице, ожидая развития событий, но маркиз был на это неспособен. Впрочем, на этот раз свою роль, видимо, сыграла неизвестная нам женщина - маркиз бежал, чтобы соединиться с ней, а быть может, даже она сама организовала ему побег. Во всяком случае, когда ранним апрельским утром гвардейцы вошли в камеру маркиза, расположенную на четвертом этаже тюрьмы и выходившую окнами на улицу, они увидели, что птичка улетела. Один из прутьев решетки был перепилен, а за окном болталась веревка, привязанная к навесу.
     Однако все решили, что побег был инсценирован, ибо вышеуказанный навес, сделанный из прогнивших досок, не выдержал бы даже тяжести кошки. В камере же на столе нашли письмо, адресованное префекту полиции:
     "Сударь, сожалею, что своим побегом доставлю вам немало неприятностей. Однако было бы несправедливо оставаться в тюрьме, когда твои друзья на воле сделали все, чтобы ты мог бежать. К счастью, моих друзей вы не знаете, и они находятся вне вашей досягаемости.
     Досадно, что правительство, как я ни просил, не посчитало нужным вмешаться в это дело. Тогда мне не пришлось бы гнить в тюрьме и бежать оттуда с риском для жизни, а вам не пришлось бы меня искать. Я надеялся на иное отношение со стороны его величества, однако теперь я с горечью вижу, что никакая услуга, даже столь значительная, не может убедить его простить незначительную обиду.
     Тем не менее прошу вас не входить в ненужные расходы и не искать меня: я перестал доверять вам, а посему не собираюсь выдавать своего убежища. Конечно, сударь, вам скорее всего прикажут организовать мои поиски, только знайте: это бесполезно. Лучше сэкономьте средства. Я искренне хочу, чтобы мое письмо позволило вам избежать неприятностей и несправедливых упреков. Имею честь, сударь, оставаться вашим покорным слугой..."
     Совершенно неожиданно Мобрей появился в Ренте - городе, куда бежали Людовик XVIII и его окружение. Однако если он надеялся, что там его встретят с распростертыми объятиями, то ему пришлось разочароваться. Его парижские признания дошли до ушей де Витроля и кое-кого еще, поэтому появлению маркиза на улицах Гента - этого пристанища изгнанников - тотчас было найдено объяснение: Мобрей стал верным слугой Наполеона и прибыл в Гент, чтобы... убить Людовика XVIII! И маркиз незамедлительно угодил в тюрьму.
     Его выпустили после Ватерлоо, посоветовав как можно скорее отправиться куда-нибудь подальше от границ Франции и намекнув, что Европа достаточно велика, и человек, наделенный его талантами, вполне сумеет найти там себе применение.
     Однако когда король вернулся во Францию, Мобрей решил, что у него нет оснований не последовать примеру его величества. Он тоже вернулся и обосновался в своем поместье, расположенном между Нантом и Анжером. Там маркиз, подобно Кандиду, мог бы возделывать свой сад или, как многие его современники, писать мемуары - но он предпочел организовать заговор. На этот раз в пользу Римского короля!
     Разумеется, его снова арестовали - на этот раз во Фландрии - и учинили судебный процесс. Для жителей Дуэ процесс этот стал неиссякаемым источником развлечений, поскольку Мобрею удавалось превращать каждое судебное заседание в настоящий спектакль. Надо сказать, в его пространных речах роли негодяев всегда отводились роялистам.
     По окончании процесса суд, как и положено, вынес свой вердикт: пять лет тюрьмы, пятьсот франков штрафа и десять лет лишения прав. Увы, судьи не успели ознакомить с приговором Мобрея, поскольку тот без лишнего шума предпочел с ними расстаться. Совершив очередной побег, неисправимый маркиз направился в Англию - довольно неожиданный выбор для сторонника Римского короля!
     Именно в Англии маркиза наконец обуял писательский зуд. Он принялся измарывать тонны бумаги, рассылая во все газеты свои записки и воспоминания, в которых обвинял Бурбонов, Россию и Пруссию в том, что они хотели убить Наполеона... а заодно и Римского короля! Естественно, никто не придавал значения его писаниям - тем более что соседи Мобрея очень скоро стали сомневаться в сохранности его рассудка, который вполне мог повредиться после стольких превратностей судьбы. Претерпев жестокое разочарование, маркиз решил покинуть Англию и вернулся во Францию. Там он оказался во власти навязчивой идеи: отомстить Талейрану, которого он считал главным виновником всех своих несчастий. 21 января 1830 года Мобрей отправился в Сен-Дени, на торжественную службу, посвященную памяти казненного Людовика XVI, и смешался с толпой придворных. Когда появился Талейран в своем камергерском мундире, Мобрей бросился к нему и с такой силой отвесил две пощечины, что князь не удержался на ногах и упал. Талейрана унесли, ему стало плохо. Обступившие князя лекари тотчас пустили ему кровь; лечение сопровождалось выразительными рыданиями родственников, уверенных, что настал последний час великого политика.
     В семьдесят пять лет подобные происшествия обычно не остаются без последствий, однако Талейран не мог позволить себе умереть от пары пощечин. На удивление быстро оправившись, он тотчас взял свое любимое перо и, дабы "показать пример великодушия", написал изысканное письмо, в котором просил снисхождения для своего обидчика (которого, разумеется, арестовали и - в который раз! - посадили в тюрьму).
     Своим письмом Талейран полагал снискать всеобщее восхищение, однако успех выпал на долю некоего шансонье, который объявил о скором выходе в свет книги господина Талейрана под названием "О снисходительности в деле принятия пощечин". Весь Париж развлекался, а Мобрей, приговоренный к довольно длительному сроку, снова канул в безвестность.
     Однако влачить свои дни в заключении маркизу пришлось недолго: смены режимов  для него всегда были периодами благоприятными. Луи-Филипп вытащил его из тюрьмы... и назначил пенсию. Наполеону III эта пенсия показалась вполне заслуженной, и он продолжал ее выплачивать.
     В последние годы Второй Империи парижане нередко встречали на улицах высокого седого старика, пристававшего ко всем с бессвязными речами, где смешались Бурбоны, император, Римский король и влюбленная в маркиза де Мобрея королева Екатерина.
     - Она валялась у меня в ногах! - повторял старик. - Она умоляла меня полюбить ее! Но сердце мое было отдано другой... к тому же королева была уродлива.
     Известно, что в конце концов Мобрей разлюбил свою загадочную красавицу, или - что более вероятно - она его бросила после бегства из Дуэ, отчего у маркиза и началось умственное расстройство, которое с годами лишь усугублялось. Как бы то ни было, в восемьдесят девять лет Мобрей женился на белокурой уроженке Люксембурга, которая торговала своими прелестями - очевидно, именно потому История, преисполнившись достоинства, позабыла ее имя. Наверное, именно эта белокурая красотка зимним утром 1869 года закрыла глаза неугомонному маркизу...

ГОГОЛЬ-МОГОЛЬ МАДАМ ЛАФАРЖ

1.
"ПРЕКРАСНАЯ ПАРТИЯ"

     Однажды майским утром 1839 года барону Полю Гара, члену генерального совета Французского банка, доложили о приходе необычного посетителя. Барон кивнул, и лакей ввел незнакомца под роскошные своды старинного особняка Тулуз, где располагался банк и проживал вышеуказанный член генерального совета.
     Прибывшего звали месье Фуа, и в Париже он был известен как весьма тактичный и компетентный руководитель солидного брачного агентства.
     Разумеется, барон Гара призвал месье Фуа не для себя. Давно женатый на добродетельнейшей женщине, отец семейства и обладатель прочного положения в обществе, член генерального совета тем не менее нес свой крест - подобно любому простому смертному в этом бренном мире. Этим крестом была его собственная племянница Мари Капель, сирота, оставшаяся без отца и матери. Мари было двадцать три года, и, судя по всему, она не имела склонности к заключению брачных уз. Нельзя сказать, что девушка была непривлекательна - тоненькая, темноглазая, с пламенным взором и молочно-белой кожей, она обладала великолепными черными, как смоль, волосами и дивной фигурой. Все обозначенные качества заставляли забыть об ее излишне заостренном носе и слишком тонких, в ниточку, губах. Кроме всего прочего, Мари была прекрасно образованна, наделена острым умом и вдобавок получила превосходное воспитание и весьма солидное приданое (около ста тысяч франков золотом). Но тем не менее она отталкивала всех, кто, соблазненный ее привлекательной внешностью, пытался за ней ухаживать.
     Подобное положение объяснялось определенной свободой поведения и высказываний, а также тем, что девушка привыкла фантазировать и отдавалась своим фантазиям целиком. Это была прирожденная выдумщица, существовавшая более в мечтах, нежели в действительности: в конце концов она принималась сама верить в свои сказки. Мари выдумывала виртуозно, с удовольствием, можно даже сказать - с наслаждением. Недостаток сей служил причиной рождения всевозможных слухов, в частности, о ее предках по материнской линии. Говорили, что ее бабушка, Эрмини Кантон, якобы была незаконной дочерью герцога Орлеанского и мадам де Жанлис - самой знаменитой ученой женщины своего времени, наделенной вдобавок богатейшим воображением. Но текла или не текла в жилах Мари Капель королевская кровь, жизнь ее дяди и тети от этого не становилась легче. Они смертельно устали существовать в атмосфере вечных фантазий, царившей у них в доме из-за присутствия в нем племянницы.
     Были и причины посерьезнее: некоторое время назад в доме пропало несколько ценных предметов, и баронесса не скрыла от супруга, что она считает виновницей их исчезновения свою племянницу. Тем более что у лучшей подруги девушки, графини Леото, исчезло бриллиантовое ожерелье - при обстоятельствах, весьма для Мари неблагоприятных. Именно поэтому член генерального совета Французского банка вынужден был обратиться к милейшему месье Фуа и дал ему вполне определенные инструкции:
     - Мы с баронессой не видим никаких препятствий в том, чтобы будущий зять был родом из провинции. Однако он должен быть человеком уважаемым и обладать приличным состоянием, иначе вряд ли он сможет угодить утонченным вкусам девушки, получившей изысканное воспитание.
     Восхищенный оказанным ему высоким доверием, месье Фуа поклялся, что барон будет доволен, и мгновенно отправился на поиски. Спустя несколько недель он заявил, что нашел.
     "Случайная" встреча была устроена в зале Вивьенн, где выступал оркестр под управлением знаменитого Филиппа Мюзара. В антракте Мари, прибывшая на концерт вместе с теткой, увидела, как к ним приближается один из дядюшкиных приятелей, персонаж весьма невыразительный и с ее точки зрения не представляющий никакого интереса. Приятеля сопровождал какой-то незнакомец, которого девушка удостоила взглядом, лишь когда его представили:
     - Господин Шарль Пуш-Лафарж, один из наших выдающихся промышленников...
     "Выдающемуся промышленнику" на вид было лет двадцать восемь. Он был высок, склонен к полноте и, как это свойственно подобным людям, полнокровен; более всего он походил на крестьянина, вырядившегося по случаю воскресного дня во фрак, носить который явно не привык. Разговор его также был ничем не примечателен, так что Мари, исполнив все надлежащие светские обязанности, перестала им интересоваться.
     Поэтому она была чрезвычайно удивлена, когда через несколько дней после концерта тетка сообщила ей, что Шарль Лафарж просит ее руки.
     - Моей руки?! Мне придется выйти замуж за этого толстяка? Вы это серьезно, тетушка?
     - А почему бы и нет? Он очень приличный молодой человек.
     Мари рассмеялась:
     - Очень приличный? Тетушка! Вам, кажется, впервые изменил ваш прекрасный вкус! Неужели вы все время смотрели в другую сторону и не заметили, что у этого Лафаржа бычья шея, руки погонщика и - да простит мне бог - ногти, как у угольщика? Да, чуть не забыла: он потеет, словно масло на солнце!
     - Ты преувеличиваешь. Просто он сангвиник, а в июле очень жарко.
     - Откуда такая снисходительность? Обычно