ент в день их прощания
- обязательно приехать во Францию  и  вместе  с  Гортензией  побывать  в
Оверни. Потом отправиться в Рим, чтобы найти там Фелисию...
   Пальмира же  изменила  свои  планы.  Поскольку  речь  уже  не  шла  о
восстановлении Французской империи, она решила остаться в Вене  и  время
от времени носить цветы на одинокую могилу на краю леса возле Ваграма...
   - Я прекрасно понимаю, что он никогда бы на мне не женился, но так  я
буду считать себя его безутешной вдовой. Да мне и нечего  делать  теперь
во Франции короля-гражданина. Есть слова, которые не сочетаются  друг  с
другом...
   Теперь карета выехала из Вены, но  вместо  того  чтобы  повернуть  на
Линц, она направилась в сторону Братиславы и, значит, Ваграма. Фелисия и
Гортензия не могли покинуть  Австрию,  не  сказав  последнее  прости  их
дорогому другу.
   Солнце приближалось к горизонту, когда они выехали на равнину  Ваграм
и приблизились к небольшому леску, возле  которого  покоился  тот,  кого
Гортензия считала последним странствующим рыцарем, человеком, чья  жизнь
полностью принадлежала Наполеону!
   Император был в его  сердце,  и  лишь  катастрофа  позволила  женщине
занять там свое место. И Гортензия думала, что Дюшан  смог  полюбить  ее
лишь потому, что в сердце его стало пусто, а самоотверженность  осталась
без дела...
   Теперь он был мертв. Так глупо. Из ревности к человеку, который этого
совсем не заслуживал, из-за  женщины,  которая  никогда  ему  ничего  не
обещала, кроме большой дружбы. Но Гортензия теперь стала меньше упрекать
себя за то, что довела  его  до  этой  одинокой  могилы...  Дюшан  умер,
пожалуй, из-за того, что рухнули его мечты. Да и как смог  бы  он  затем
пережить то, что  человек,  на  которого  он  возлагал  столько  надежд,
которого так хотел сделать вторым Наполеоном, окажется бедным чахоточным
мальчиком, Орленком, находящимся в вечной  неволе,  которому  смерть  не
позволила развернуть свои крылья? Может быть, его успокоило бы  то,  что
он лежит неподалеку от него и на поле Славы...
   В полном молчании две женщины опустились на колени  возле  маленького
холмика, на котором  на  другой  день  после  убийства  Мармон  поставил
маленький деревянный крест, похожий на те, которыми было  усеяно  старое
поле битвы, чтобы даже невольно не оскорбить память того,  кто  лежал  в
одинокой могиле.
   Гортензия благоговейно положила на  могилу  букет  роз,  который  она
захватила с собой, а Фелисия голыми  руками  посадила  маленький  кустик
лавра там, где должно было покоиться  сердце  Дюшана.  Потом  они  стали
молиться...
   Гортензия закрыла глаза, чтобы вновь вызвать в  своей  памяти  гордый
облик потерянного друга. Когда она вновь их  открыла,  то  увидела,  что
Фелисия уже встала с колен и отошла немного в сторону. Отвернувшись, она
смотрела на заходящее солнце, огромное и багровое, которое  должно  было
сейчас заливать террасы и парк Шенбрунна.
   Затянутая в черную амазонку, которую она так любила,  Фелисия  стояла
прямая и напряженная в  лучах  заходящего  солнца  и  напоминала  силуэт
старинной плакальщицы,  которая  неподвижно  и  обреченно  наблюдала  за
гибелью Империи...
   Гортензия подошла к ней.
   - Вам не хочется уезжать, Фелисия, - сказала она тихо.  -  Почему  бы
вам не остаться.., до конца, как Леона Камерата? Вы бы меньше  страдали,
а я спокойно могу уехать одна.
   Римлянка повернула к ней свое  прекрасное  лицо,  по  которому  текла
одинокая слеза...
   - Нет. Это ничего не даст. Я не  могу,  я  не  хочу  быть  бессильной
созерцательницей... Я  просто  смотрела  на  это  солнце...  Говорят,  в
Ватерлоо над поверженными на поле брани  солдатами  Великой  Армии  тоже
садилось кроваво-красное солнце. Это  было  траурное  солнце,  но  тогда
оставалась надежда...  А  сегодня  больше  нет  надежды,  и  это  солнце
заявляет о том, что Французская империя исчезнет навек...
   - Завтра солнце снова  взойдет,  Фелисия.  Почему  же  не  возродится
когда-нибудь и Империя? По крайней мере остается наследник...
   Фелисия презрительно пожала плечами...
   - Ни один Бонапарт на это не способен. А если вы имеете в  виду  сына
королевы Гортензии, мне кажется, от него  нельзя  чего-то  ожидать.  Это
только авантюрист. К тому же в нем нет ни капли крови Наполеона.
   Нет, Гортензия, битва проиграна. Теперь следует уехать и  постараться
забыть обо всем. Впереди у нас еще длинная дорога...
   Взявшись за руки, они направились к карете, где  их  ждал  Тимур.  На
могиле Дюшана последние лучи солнца освещали пурпурные розы  и  золотили
маленький кустик лавра...

Часть III

ПОСЛЕДНИЙ ВЛАСТЕЛИН

Глава XII

ЧТО ХОТЕЛ СКАЗАТЬ ФРАНСУА...

   Никогда еще сад не выглядел таким красивым.
   Благодаря тому, что все лето стояла сильная жара, там все  еще  цвели
розы. Огромные шары пурпурных гераней полыхали среди  пышной  зелени.  В
одном углу сада голубел целый ковер анютиных глазок, в другом  выставили
свои стрелы крупные желтые гладиолусы и синие люпины.  Одна  стена  была
увита белыми розами, возле другой стоял целый  лес  шток-роз  с  цветами
величиной с чайное блюдце. Беседка  краснела  листьями  винограда,  и  в
голубом свете утра поблескивали капельки росы, густо  усеивавшие  каждую
травинку. Этот сентябрь  как  бы  соединял  пышность  осени  и  свежесть
запоздалой весны...
   Гортензия и Фелисия  шли  по  центральной  аллее  к  реке.  Гортензии
хотелось показать подруге свои владения.
   Они молча шли, наслаждаясь утренней свежестью и стараясь  запечатлеть
в памяти эти последние мгновения перед расставанием, не зная, смогут  ли
они еще увидеться в этой жизни. Но, подойдя к старому колодцу, Гортензия
не выдержала и заговорила:
   - Вы огорчаете меня, что уезжаете так скоро, Фелисия. Почему  бы  вам
не побыть  здесь  еще?  Провести  со  мной  зиму?  Ведь  мы  только  что
приехали...
   Действительно, две молодые дамы прибыли в Комбер лишь накануне  после
обеда, внеся в  этот  тихий  мирок  много  беспокойства  и  любопытства.
Клеманс заплакала при виде Гортензии, уткнувшись в фартук;
   Жанетта, забыв о сдержанности, бросилась на шею хозяйке. Что касается
Франсуа, который узнал о приезде лишь вечером,  вернувшись  с  поля,  он
молча поклонился, но весь его вид выражал такую радость,  что  Гортензии
стало немного стыдно. Как могла она  так  надолго  бросить  этих  добрых
людей, почти не получая отсюда весточки? Они ничего не могли понять в ее
похождениях в Австрии и начали думать, что она просто их бросила, что  и
выразила по-своему Клеманс:
   - Нам подумалось,  что  вы  уехали  от  нас  навсегда,  как  когда-то
мадемуазель Виктория де Лозарг, ваша бедная матушка.
   - Вот тоже придумали! Матушка уехала отсюда, чтобы выйти замуж.  А  у
меня здесь сын...
   - А все-таки поговаривали... Вы же знаете,  что  такое  люди...  Люди
сами стараются ответить на вопросы,  которые  у  них  возникают...  Есть
такие, что говорят, что вы собрались выйти замуж...
   - Какая чепуха! У меня были серьезные причины для отъезда, это  может
подтвердить и графиня Морозини. И ведь я несколько раз писала вам.
   - Из-за границы! А поскольку Франсуа не мог  читать  ваши  письма  на
рыночной площади, вот все и думали кто что горазд...
   Гортензия решила отложить на время разговор о деле.  Жанетта  привела
маленького Этьена, и молодая мать растаяла от счастья. Она опустилась на
колени, чтобы взять его на  руки,  и  страстно  целовала  мальчугана.  И
плакала от счастья...
   - Маленький мой! Моя крошечка! Мой Тьену!..
   Какой ты красивый и как ты вырос!..
   - И какой невыносимый! - добавила Жанетта. - Только  дядя  Франсуа  и
может с ним справиться...
   - Ему нужен отец, - заключила Клеманс, направляясь на кухню  к  своим
кастрюлям. - А вам надо хорошенько поесть с дороги...
   Остальное время она показывала  Фелисии  свой  дом,  потом  они  сели
ужинать. Клеманс пожертвовала ради этого  чуть  не  половиной  птичника,
замесила гору  теста  с  помощью  Тимура,  чья  представительная  фигура
произвела на нее огромное  впечатление,  достала  из  погреба  несколько
бутылок вина.
   На этот раз в карете прибыло пятеро путешественников.  В  Париже  они
пробыли три дня, и Фелисия сдала свой  особняк  хозяину,  высвободив  от
дальнейших забот о доме Ливию и Гаэтано, которые  ожидали  там  прибытия
хозяйки. Но поскольку мечты о восстановлении  Империи  рухнули,  Фелисии
больше не нужен был этот особняк в городе, куда она не собиралась отныне
возвращаться.
   - Здесь я нужна была только Делакруа, но он тоже уехал.
   Действительно, на набережной Вольтера дамы узнали, что художник уехал
со своим другом графом Шарлем де Морнэ в Марокко. Они  узнали,  что  его
картина "Свобода" не  имела  ожидаемого  успеха,  хотя  и  была  куплена
королем. Его тянуло уехать из  этого  слишком  обывательского  Парижа  в
более романтические места.
   Поэтому она без всякого сожаления покидала столицу  Луи-Филиппа  ради
солнца Италии.
   А сейчас все эти люди внесли радость и необычайное  оживление  в  дом
Гортензии. К сожалению, Фелисия стремилась как  можно  скорее  уехать  к
себе.
   - Ваш дом полон  очарования,  ваш  сад  великолепен,  -  сказала  она
подруге. - Здесь было бы так  приятно  жить  и,  может  быть,  обо  всем
забыть... Слишком просто! А я ничего не хочу забывать. Мне  надо,  чтобы
моя жизнь служила какому-то делу.
   - Мне бы так хотелось, чтобы вы остались. Хоть ненадолго.  Мне  будет
трудно без вас...
   Фелисия улыбнулась и взяла ее под руку, входя в дом, где Клеманс  уже
приготовила завтрак.
   - Мне тоже. Но вам надо здесь решить кое-какие дела, о которых вы мне
даже и не говорили. Но я знаю, в каком вы  нетерпении.  Мое  присутствие
будет вас стеснять, да и мне самой  хотелось  бы  поскорей  вернуться  в
родные места...
   - Чтобы встретиться с Мармоном?, - улыбнувшись, спросила Гортензия.
   - С нашим старым противником? Он достаточно умен, чтобы понимать, что
я мало что могу. Нет. Мне хочется найти смысл жизни...
   Гортензия остановилась и с некоторой тревогой посмотрела на подругу:
   - Вы уверены, Фелисия, что не  подумываете  о  смерти?  Я  вас  очень
люблю, больше, чем сестру. Мне бы хотелось снова встретиться с вами...
   - Не волнуйтесь! Мне тоже хочется с вами встретиться... И увидеть вас
счастливой, если это возможно.
   Вы должны к этому стремиться. Помните только одно: любовь  -  слишком
прекрасная и редкая вещь, и не следует рисковать ею ради бог знает каких
социальных  предрассудков.  Она  заслуживает  того,   чтобы   ради   нее
жертвовали всем...
   Час спустя на повороте дороги, где кончались владения Гортензии,  она
стояла, держа за руку сына и глядя вслед  тяжелой  карете  черно-желтого
цвета, в которой она проделала такой длинный путь по дорогам Европы.  На
этот раз карета уезжала без нее, и хотя это был  ее  собственный  выбор,
сердце все равно сжималось. Когда  ей  снова  доведется  встретиться  со
своей подругой, которая стала для нее почти сестрой?
   Вдали поднимался столб пыли, и все еще слышны были топот копыт и звон
уздечек. Вскоре Гортензия видела лишь пыль на дороге, которая  опустела.
Она вытерла слезу и сильнее сжала ручонку ребенка. Он взглянул на мать.
   - Уехала? - спросил он.
   - Да, мой дорогой! Тетя Фелисия уехала. Но она еще приедет.
   Ребенок уже хорошо говорил, и это умиляло Гортензию. Теперь было  так
приятно болтать с сынишкой... Они  медленно,  в  ритм  маленьких  шажков
Этьена, вернулись к дому, где его подхватила на руки Жанетта.
   - Мне бы хотелось увидеть вашего дядю, - сказала Гортензия. -  Вы  не
знаете, где он?
   -  Дома,  госпожа  графиня.  Он,  наверное,  занимается  счетами.  Он
говорил, что все утро будет ждать вас...
   Действительно, Франсуа  Деве  ждал  Гортензию.  Он  стоял  в  дверях,
скрестив руки на груди, глядя на дорогу, идущую к дому. При виде молодой
женщины он снял свою черную шляпу, которую, как  и  все  овернцы,  почти
никогда не снимал, и стоял с непокрытой головой.
   - Вы знали, что я сейчас приду, Франсуа? - спросила Гортензия.
   - Я слышал, как отъезжала карета вашей подруги, госпожа Гортензия.  И
знал, что вы скоро вернетесь...
   И я вам за это очень благодарен. Вы хотите говорить в доме или пойдем
погуляем?
   - Пожалуй, пойдем в дом. Я уже гуляла с графиней Морозини. Нам  очень
понравился ваш  сад,  Франсуа.  Мне  кажется,  что  с  каждым  годом  он
становится все лучше...
   - Он ждал вас, как и все мы. Не хотелось вас разочаровывать...
   Что сейчас и произойдет? Чтобы написать мне такое письмо, у вас  были
основания... Мои дела плохи, не так ли?
   Они вошли в длинную комнату с низким потолком в  самом  центре  дома,
где  Жанетта  поддерживала  монастырскую  чистоту.   Длинный   стол   из
каштанового дерева, деревянные шкафы для одежды и сундуки,  скамейки  по
обе стороны очага поблескивали в полутьме как шелковые. Все части камина
были начищены и блестели как золотые,  а  на  столе  красовался  большой
букет голубых китайских астр. Пахло дымом из камина, пчелиным  воском  и
свежеиспеченным хлебом.
   Франсуа  подвинул  Гортензии  одно  из  деревянных  кресел,   которые
когда-то сделал его дед и на котором  красовались  подушки  из  зеленого
полотна, сшитые Жанеттой. Гортензия со вздохом опустилась в кресло  Этот
вздох выражал ее усталость и беспокойство. Она с тревогой бросила взгляд
на деловые  книги,  разложенные  на  столе.  Франсуа  перехватил  его  и
улыбнулся.
   - Что касается дома и фермы, могу вас заверить, что все идет  хорошо.
Мы собрали небывалый урожай на возвышенности, что касается скотины...
   - Франсуа! Не тяните. Вы не послали бы мне такое письмо, если бы речь
шла об урожае трав или скотине. Речь, конечно, идет о  Жане,  и  я  горю
нетерпением поскорее узнать о нем. Почему вы ничего не писали  о  нем  в
своих письмах? Или...
   - Он просто запретил мне писать о себе, мадам Гортензия. Он не хотел,
чтобы я что-либо писал вам в таком роде... Он думает,  что  вам  надоело
здесь и что вы уехали, чтобы больше не возвращаться...
   - Он что, в своем уме? Как можно думать, что я брошу своего  ребенка?
Нашего ребенка?
   - Я имел в виду, не возвращаться к нему...
   - Но ведь он читал мои письма? Он хорошо  знает,  что  я  люблю  его.
Почему же он не отвечал мне?
   - По тому же самому, о чем я  вам  говорил.  Жан  считает,  что  ваше
чувство к нему было всего лишь капризом.., что вы не можете жить вместе,
вот почему вы предпочли уехать...
   - Но это он покинул меня! Это он вдруг  решил  уехать  в  Лозарг  под
предлогом, что Годивелла  там  осталась  одна.  Что  за  объяснение!  Он
считал, что ей что-то грозит...
   - Тут есть доля правды. После пожара о Лозарге много говорят. И много
плохого. Люди говорят, что там привидения, что замок проклят. И  Жан,  и
Годивелла запрещают подходить к нему...
   - Какая чушь! Не понимаю, зачем Жану  и  Годивелле  поддерживать  эти
слухи? Впрочем, меня это не интересует. Мне важен только Жан. Он  знает,
что мне никто не нужен, кроме него. Он прекрасно знает, что, несмотря ни
на что, я собиралась выйти за него замуж.
   Я даже сказала ему...
   - Что вы ждете ребенка? Я  знаю.  Видите  ли,  мадам  Гортензия,  мне
кажется, что именно это и было ему особенно тягостно. "Она меня  однажды
обманула, - сказал он мне. - А я так верил ей, считал ее такой чистой...
Почему бы ей и снова не обмануть меня?" То, что вы уехали, чтобы  помочь
своей подруге, это он понял.
   Но в то, что вы отправились за ней на другой конец Европы, в  это  он
не поверил...
   - Что же он подумал? Что я отправилась вслед за мужчиной?
   Франсуа не ответил, но его застывшее  лицо  говорило  само  за  себя.
Сделав над собой усилие, Гортензия удержалась от слез,  готовых  вот-вот
покатиться из глаз, но голос ее задрожал:
   - Разве он так плохо меня знает? - горько произнесла она.
   - Мне кажется, уж вы позвольте мне  как  другу  сказать  вам  правду,
мадам Гортензия, что он совсем не знает вас, так же, как и вы не  знаете
его. Вы встретились, полюбили друг  друга  и  больше  ничего  не  хотели
знать. Но вы оба происходите из совершенно разных  миров  и  никогда  не
жили вместе. Как это понимается в обиходе...
   - А я лишь этого и хочу! О каких двух мирах вы  говорите?  Мои  корни
здесь, и я это уже давно поняла.
   Моя мать...
   - Он тоже мне говорил о вашей матушке, - грустно сказал Франсуа. -  И
скажу вам, мне было очень  больно  услышать  от  него:  "Она  тоже  тебя
любила, мой бедный Франсуа, и я тебе говорил и не раз повторял, что  она
не может жить вдали от тебя. Однако она уехала,  чтобы  выйти  замуж  за
другого. И здесь она не могла даже сослаться на волю своей семьи. Какова
мать..."
   - Такова и дочь, - тихо закончила Гортензия. - И это сказал Жан!  Кто
мог вбить ему подобные мысли в голову? Его  подменили?  Это  уже  другой
человек?
   Или он сошел с ума?.. Должно быть, так, если он забыл, что между мной
и матерью такая пропасть... Эта пропасть - Этьен, одной с нами  плоти  и
крови!..
   - Но которого считают сыном вашего покойного супруга. Если бы  вы  не
любили Жана, это было бы так легко забыть.
   - Это не относится ко мне! Но скажите  мне,  Франсуа,  если  обо  мне
именно так думают, если в округе так считают.., тогда зачем вы  написали
мне то письмо? Зачем было звать меня вернуться?
   - Потому что сам я не верю, что вы полюбили кого-то  другого.  Потому
что в глубине души я все еще надеюсь, что вашу любовь можно спасти.
   - Так вы верите в эту любовь?
   - Да. Я не знаю, кто внушает Жану подобные мысли,  но  вы  совсем  не
такая, как он вас себе представляет. Поэтому я не послушал его и написал
вам. Слава богу, вы вернулись, пока еще не поздно.
   - Что значит, еще не поздно?
   - Чтобы встретиться с Жаном. Немного больше месяца назад  я  встретил
Жана в Сен-Флу: он приезжал туда за покупками. Я хотел поговорить с  ним
о вас, о том, что вы мне написали,  но  он  остановил  меня:  "Послушай,
Франсуа, - сказал он мне, - теперь не стоит говорить мне  о  ней.  Пусть
она сама объяснится, если  захочет.  Если  вернется  когда-нибудь..."  А
когда я воскликнул, что вы, без всякого  сомнения,  вернетесь,  хотя  бы
из-за сына, он сказал: "Посмотрим. Если до Рождества  она  не  вернется,
станет поздно.., но боюсь, что и сегодня уже поздно".
   - Что он хотел этим сказать?
   - Не знаю. Мне ничего не удалось больше узнать.
   А поскольку я, как и другие, не имею права подходить к Лозаргу...
   Гортензия резко поднялась,  так  что  кресло  только  чудом  осталось
стоять.
   - И вам это кажется нормальным? Вы его лучший друг, его  единственный
друг, и вы не имеете права приближаться к  этим  руинам?  И  вы  с  этим
согласны?
   - А если он этого хочет? И, по  правде  сказать,  что  мне  делать  в
Лозарге? Я тоже начинаю думать, что это  проклятое  место.  Люди  оттуда
теряют здравый смысл, там царит лишь гордыня. Если там все еще царит дух
старого маркиза, о чем говорят в округе, то он завладеет душой  сына  и,
боюсь, переделает его теперь по своему подобию. Да, мадам Гортензия, Жан
очень изменился...
   - Жан и маркиз ненавидели друг друга...
   - Конечно, но Жан всегда любил замок. Сейчас он полностью вписался  в
него, в то время как  раньше  он  не  смел  переступить  его  порога.  В
некотором роде осуществилась его мечта...
   - Последний сеньор? - горько  улыбнувшись,  проговорила  Гортензия...
Хорошо, что вы, Франсуа, напомнили мне об этом.
   - Что вы собираетесь делать?
   - Пойти в Лозарг. И немедленно! Мне никто не запрещал приходить туда.
Прикажите оседлать лошадь, Франсуа, а я пойду переоденусь!
   - Вы не поедете туда одна. Я с вами.
   - Не глупите!  Что  со  мной  случится?  Я  поеду.,  поздороваться  с
Годивеллой и сообщить ей о своем возвращении. Надеюсь, она не спустит на
меня собак?
   Но когда полчаса  спустя  Гортензия,  переодевшаяся  в  свою  зеленую
амазонку, вышла из дома, она увидела Франсуа, д