ый голос коннетабля:
     - Итак, вы здесь, мадам де Монсальви? Я вас не ждал, и, чтобы быть полностью откровенным, ваш визит не доставляет мне никакого удовольствия. Добавлю, что это впервые.
     Во вступлении не было ничего ободряющего. Однако Ришмон встал, чтобы встретить гостью как подобает, и любезно предложил ей место рядом с собой на скамье.
     Но Катрин пренебрегла этим приглашением, стараясь набраться мужества. По тону коннетабля она поняла, что сражение будет суровым. Речь не шла о светской беседе. Поэтому лучше сражаться лицом к лицу и с открытым забралом.
     Пользуясь привилегией женщины и знатной дамы; она ответила так же резко:
     - Мне тоже не доставляет никакой радости вам его отдавать, монсеньор! Я не рассчитывала, что сразу по прибытии в Париж мне придется явиться к вам и умолять о милосердии, в то время как я собиралась жаловаться на зло, мне причиненное. Но, явившись к вам в качестве просительницы, я странным образом превратилась в обвиняемую.
     - Я вас ни в чем не обвиняю.
     - Тот, кто обвиняет моего господина Арно, обвиняет меня.
     - Ну хорошо, тогда скажем, что вы обвиняетесь в попытке вырвать у меня помилование, которое у меня нет ни малейшего желания даровать. Что же касается ваших жалоб.., могу я знать, в чем они?
     - Не делайте вид, что не знаете о них, монсеньор. Я вижу здесь мессира Эрмита, который наверняка не забыл упомянуть об обстоятельствах моего приезда. Но если вы настаиваете, чтобы я назвала их сама, то извольте. Я заявляю, что моим близким, моей земле, моему городу и мне самой причинили зло! Я жалуюсь на то, что, пользуясь отсутствием моего супруга и его лучших рыцарей, Беро Д'Апшье и его сыновья осадили Монсальви, который, быть может, в этот час уже пал и вопиет о своих страданиях Небу. Я жалуюсь на то, что не добилась никакой помощи ни от магистратов Орийяка, ни от епископа, поскольку они боятся нападения Вилла-Андрадо, находящегося в настоящее время в Сен-Пурсене, ни от вашего бальи из Монтаня, который предпочитает совершать паломничество в компании своей супруги вместо того, чтобы заниматься делом, как ему велит Долг! Я также жалуюсь на то, что наш хозяин брошен в тюрьму, тот, без которого я и мои люди обречены на несчастья и безвозвратно погибнут!
     Голос Катрин, в котором дрожал гнев, наполнил сравнительно небольшой сад. Едва только новость об опасности угрожающей городу Монсальви достигла ушей Рокморелей и их друзей, они немедленно покинули свое укромное место где явно чувствовали себя непривычно.
     Это было похоже на настоящее нашествие. В одно мгновение фруктовый сад наполнился страшным шумом и гамом. Катрин и Бастарду, находившемуся рядом с ней как бы в подтверждение своего покровительства, казалось, что их окружило грозное огнедышащее полчище.
     Жан Орлеанский изо всех сил старался их удержать, но овернские рыцари не были расположены оставаться в тени.
     - Совершено нападение на Монсальви! Вы это знаете, со вчерашнего дня, монсеньор, а мы, сыновья этой земли, до сих пор ничего не знали! - возмутился Рено де Рокморель. - Чем мы здесь занимаемся? Сокрушаемся по поводу заслуженной смерти одного подлеца, когда сотни мужчин, женщин и детей находятся в смертельной опасности! И стоило ли вырывать Париж у англичан, если одновременно вы отдаете на разграбление остальную часть страны? Верните нам Монсальви, сир коннетабль! Верните нам нашего командира и дайте нам уехать! Мы слишком много потеряли времени!
     Коннетабль поднял руку, чтобы унять шум.
     - Спокойствие, господа! Все не так просто, как вам кажется. Поверьте мне, что я с болью и гневом узнал о том, что происходит в Верхней Оверни, и, как только будет возможно, пошлю помощь...
     - Как только будет возможно? - переспросил Фабрефор. - Другими словами, тогда, когда люди найдут свою смерть в стенах Монсальви и Беро д'Апшье успеет там надежно обосноваться! Кроме того, вы слышали, что сказала госпожа Катрин? Кастилец в Сен-Пурсане и люди Орийяка, боятся его появления. Какое нам дело до Парижа, если по возвращении мы найдем наши замки занятыми, деревни сожженными, а нашил женщин подвергшихся насилию? Мы не останемся здесь ни на минуту!
     - Тогда уезжайте! Я вас не держу.
     - Мы так и сделаем, - быстро ответил Рокморель, - но уедем не одни. Нам нужен Арно де Монсальви, и если нужно силой вырвать его из вашей Бастилии, мы пойдем и на это! Вам придется идти врукопашную против ваших отрядов, сир коннетабль!
     - Вы болеете только за ваши собственные интересы! - крикнул Ришмон. - Вы забываете, что в завоеванном городе правосудие должно быть более жестким и непримиримым, чем где бы то ни было. Я отдал приказ и четко сказал, какие последуют санкции в случае неповиновения! Сир де Монсальви это знал и, тем не менее, не принял к сведению...
     - А как можно стоять, сложив руки, когда мимо вас проходит убийца вашего брата? - бросил Дюнуа. - Все мы поступили бы так же!
     - Не говорите так, сир Бастард, - ответил Ришмон. - Никто лучше вас не умеет уважать приказы. Как парижане смогут доверять мне, если я не покажу, что я здесь хозяин и несу ответственность от имени короля? Если я закрываю глаза на первое же серьезное неповиновение? Вы что же, забыли, что я дал слово?
     - Ваше слово не стоит головы Арно де Монсальви, - бросила Катрин в бешенстве.
     Потом, видя, как Ришмон побледнел и отступил, как от удара, она бросилась на колени.
     - Простите меня! - воскликнула она. - И не сердитесь на резкие слова! Я как безумная с тех пор, как узнала об опасности, которой подвергается мой муж.., и из - за чего!
     - Был убит пленник, - упрямо ответил бретонец, - которому я пообещал жизнь. Неужели вы думаете, что мне самому не хотелось бы повесить повыше и поскорее эту толстую свинью Кошона, чье идиотское неистовство предало Деву Жанну смерти? Однако я сдержался. Не...ет! Я не знал в начале переговоров, но даже если бы я знал, это ничего бы не изменило: я должен был дать им уйти всем - или никому! Встаньте, госпожа Катрин, мне не нравится видеть вас у моих ног.
     - Это место подходит тому, кто молит о пощаде! Я поднимусь, когда получу то, что я у вас прошу. Все, что вы мне сказали, я уже знала. Я знаю, как серьезен проступок моего мужа, поскольку он осмелился пренебречь вашим словом.., словом принца и самого честного, верного человека!
     Тут вмешался прево торговцев. Легко поклонившись и, которой он собирался возразить, Мишель де Лаллье вздохнул:
     - К несчастью, мадам, парижский народ еще не знает монсеньора коннетабля де Ришмона. Воспоминания, которые парижане сохранили об Арманьяках, и особенно о коннетабле Д'Арманьяке, не очень приятны. Именно поэтому город сдался своему настоящему хозяину - Карлу Французскому, да хранит его Господь в добром здравии. Но как он будет реагировать, если представляющий короля человек сразу же начинает обходить законы? Слово принца было дано мне прево торговцев и моим эшевенам. Я не имею права его возвращать.
     - Почему? Но почему же? - простонала Катрин, готовая расплакаться.
     - Потому что я должен реагировать на жалобу вдовы Легуа. Люди из ее квартала разграбили ее дом и грубо с ней обошлись, но она должна была уйти со своим мужем и у нее больше ничего не осталось.
     - Станет ли она богаче и счастливей; если убьют моего мужа?
     - Госпожа, - проговорил старик, - вы не можете понять: вы знатная и благородная дама, и для вас маленькие люди так мало значат...
     - Гийом Легуа не принадлежал к маленьким людям. Это был крупный буржуа и богатый человек!
     - Возможно, но это был все же только буржуа, как я сам и большинство людей в нашем городе. В Париже живут в основном простые люди и буржуа, а дворян очень мало. Знатные сеньоры, занятые войной и турнирами, достаточно далеки от нас. Конечно, Гийом Легуа убил брата сеньора де Монсальви, но это было во время войны, мадам...
     Катрин встала и оказалась лицом к лицу с прево.
     - Войны? Нет, мессир, не войны! А во время восстания, если позволите! Кабош никогда не был военным командиром, насколько мне известно!
     - Вы играете словами. Я должен был сказать - во время гражданской войны, но вы не можете знать, что это такое, потому что тогда вас, должно быть, нежно воспитывали за стенами какого-нибудь отдаленного благородного замка, куда не доходили ужасы Парижа! Вы не знаете, что было здесь, когда люди, устав от фаворитов Изабо, злодеев дворян, непосильных поборов, поднялись на защиту свободы. И, рискуя усилить вашу боль, добавлю, что убийством молодого сеньора де Монсальви, если оно и было, не вызвало ни в ком сожаления. Париж сочтет правильным, если монсеньер коннетабль заставит упасть голову какого-нибудь дворянина, виновного в убийстве буржуа, даже если этот буржуа служил врагу. Все мы ему служили в той или другой мере, по принуждению или доброй воле, но служили! Процесс, который монсеньер слишком задержал из-за политических событий, должен состояться. Вы понимаете?
     Катрин посмотрела на старика, потом на всех присутствующих. Она увидела встревоженного Тристана, уже отчаявшегося Бастарда, коннетабля, укрепившегося в своих позициях, на что указывал его сжатый рот и нахмуренные брови.
     Она увидела также дрожащих от гнева овернцев, чьи суки уже нащупывали на боку эфесы шпаг и кинжалов. Она поняла, что через секунду все решится. Эти храбрые люди овернской земли, которую она теперь любила больше всего, были готовы на убийство ради спасения друга и утверждения своих сеньориальных прав.
     Если Арно будет принесен в жертву душам предков Гийома Легуа, этот сад обагрится кровью, а там, в Оверни, поднимется восстание, которое охватит горы со стремительностью лесного пожара. Она не могла избежать этой драмы и спасти Арно, не пренебрегая своей гордостью и не признавшись, кто она на самом деле. Старый прево не вернет слово Ришмону и госпоже де Монсальви, но он вернет его, возможно, Катрин Легуа.
     Одним жестом она заставила замолчать своих друзей, громко выражавших свой гнев и неодобрение, и повернулась к Мишелю де Лаллье:
     - Нет, мессир, я не понимаю! Напротив, это вам следует кое-что понять, поскольку вам неизвестна одна вещь. Ведь в ту эпоху, о которой вы говорили, я, как вы изволили выразиться, не "получала нежное воспитание" в каком-нибудь замке. Я была в Париже, мессир, в страшные времена Кабоша, я даже была на Мосту Менял в ту ночь, когда Гийом Легуа убивал Мишеля де Монсальви, и его кровь забрызгала мое детское платье...
     - Но, позвольте, это невозможно!..
     - Невозможно? Всем моим друзьям, присутствующим здесь, которые меня хорошо знают, известно, что Арно Де Монсальви в моем лице взял в жены вдову Гарэна де Брази, сюринтенданта финансов Бургундии, но в Бургундии знают, что Гарэн де Брази женился по приказу герцога Филиппа на племяннице дижонского нотабля, который был простым буржуа. Не правда ли, мессир де Тернан, вам это известно?
     Услышав прямое обращение к себе, бургундский сеньор вышел из своего безмятежного состояния и посмотрел на молодую женщину.
     - Да, действительно, я слышал об этом. Герцог Филипп, мой повелитель, воспылав страстью к молодой девушке.., и это легко поймет каждый, увидев вас, мадам, вынудил, как говорили, интенданта финансов жениться на племяннице суконщика, если не ошибаюсь?
     - Ваша память вам не изменила, мессир. Мой дядя Матье Готрэн, действительно и поныне занимается торговлей тканями на улице Грифона под вывеской Гран-Сен-Бонавентур. Он принял мою мать, сестру и меня, когда нам пришлось бежать из Парижа от Кабоша. Таким образом, я не прибыла из благородного, затерянного в деревенской глуши замка, мессир де Лаллье: я родилась в Париже, на Мосту Менял, и вы, может быть, помните моего отца, золотых дел мастера Гоше Легуа, делавшего вам такие красивые кувшины...
     Старый прево и коннетабль вздрогнули одновременно.
     - Легуа? - проговорил последний. - Что это значит?
     - А то, что перед тем как назваться Катрин де Брази, - сказала молодая женщина, - а потом - Катрин де Монсальви, я звалась Катрин Легуа, и я - кузина человека, за которого вы хотите отомстить. Его кузина и его жертва, так как я сама бы попросила у вас его голову, если бы мой супруг его не убил.
     - Как это может быть? Монсальви, я готов поручиться, были никем для семьи золотых дел мастера, только, может быть.., клиентами?
     Презрительный оттенок не ускользнул от Катрин, которая не решалась смотреть на Тристана, помня его предостережения о том, что не стоит обнаруживать свое происхождение. Но она не собиралась стыдиться своего простого происхождения. Она решила объявить об этом и сделать его спасением для своего благородного мужа.
     Поэтому, когда она посмотрела прямо на Ришмона, в ее больших фиалковых глазах не было ни тени смущения, ее взгляд был полон высокомерной гордости.
     - Нет, они не были клиентами, они были совсем неизвестными нам людьми, и я просила бы у вас виселицы для Легуа не за убийство Мишеля Монсальви, а за убийство своего брата, которого он повесил на вывеске лавки перед тем, как поджечь наш дом. Действительно, когда истерзанного Мишеля приволокли на скотобойню, он еще мог спастись и найти убежище в нашем жилище, где я его спрятала, Его выдало предательство служанки. И, несмотря на мои слезы и мольбы, я видела своими собственными глазами - тогда мне было только тринадцать лет, - как Гийом Легуа поднял тесак мясника, чтобы опустить его на семнадцатилетилетнего мальчика, у которого не было оружия и которого добила толпа...
     Вдохновленная ропотом ужаса и возмущения, поднятым ее словами, она перестала обращаться только к Мишелю де Лаллье и резко обернулась к коннетаблю:
     - В тот день, монсеньор, в отеле Сен-Поль, наводненном чернью, я увидела ту, которая теперь является вашей супругой. Но тогда она была герцогиней Гийенской, я видела ее в слезах, на коленях умоляющей своего отца и эту толпу пощадить мальчика, который был ее пажом и которого она любила. Пажа, которого я, девочка, чуть не спасла. Если бы она была здесь, мадам де Ришмон первая бы просила вас помиловать брата ее убитого слуги и со все? Любовью, на какую она способна, молила бы смягчит! вашу суровость.
     Бретонский принц отвел взгляд.
     - Моя жена... - прошептал он.
     - Да, ваша жена! Или вы забыли дуэль в Аррасе, где под королевским гербом Франции Арно де Монсальви принял Божий суд, сражаясь за честь своего принца? Герцогиня Гийенская, которая только что стала вашей невестой разве она не надела собственноручно свои цвета на копы моего мужа? Вспомните, монсеньор! Ее дружба к нашем дому более давняя, чем ваша!
     Ришмон потряс головой, желая прогнать надоедливую мысль...
     - Более давняя? Ничего подобного, я впервые встретил Монсальви в Азенкуре и видел его в сражении.
     При этих воспоминаниях в душе Ришмона явно разыгралась борьба, которую, Катрин это чувствовала, он желал бы проиграть, но не мог себе этого позволить. Право решать принадлежало этому старику в бархатном одеянии гранатового цвета, который задумчиво на нее смотрел.
     Она обратила к нему свой призыв и свои мольбы.
     - Сир прево, - взмолилась она, - я, Катрин Легуг прошу вашего правосудия для Гийома Легуа, убийцы моего отца и своего гостя, человеку, чье преступление долг и тяжелым грузом лежало на моей жизни и от которого я когда-то чуть не умерла! И поскольку правосудие уж свершилось, я смиренно прошу у вас милости для человека, который стал его орудием, ослепленный столькими годам ненависти...
     Ответом было глубокое молчание. Каждый старался сдержать дыхание, осознавая серьезность момента.., и, возможно, под воздействием волнующей красоты этой женщины, в чьих глазах блестели слезы и чьи тонкие белы руки умоляли старого прево торговцев.
     Он тоже смотрел на нее, и в глубине его старческих глаз засветилось что-то похожее на гордость с оттенком нежности.
     - Так, значит, - произнес он тихо, - вы и есть та маленькая Катрин, которая играла при мне со своими куклами в магазине этого добряка Гоше в старые времена? Простите меня за то, что я не знал о его жестокой гибели. В эти мрачные дни меня не было в Париже, я ничего не знал об обстоятельствах его смерти. С тех пор было столько смертей, самых разных...
     - Тогда, мессир.., умоляю вас.., не просите еще одной! Бургундские сеньоры также смотрели на молодую женщину. Она, казалось, приковала их внимание, и, не отрывая от нее глаз, Виллье де л'Иль Адан как бы машинально пробормотал:
     - Надо простить, сир коннетабль! Я громко заявляю здесь просьбу от имени моего хозяина Филиппа Бургундского, который, будь он с нами, потребовал бы ее во имя справедливости.., и рыцарства.
     Каменное лицо Ришмона, казалось, оживилось; он явно заинтересовался.
     - Вы говорите, рыцарства?
     - - Конечно же!
     С тонкой улыбкой, не отрывая взгляда от Катрин, Виллье де л'Иль Адан поддел пальцами тяжелую золотую цепь, украшавшую его суровый черный пурпуэн <Пурпуэн - короткая стеганая или вышитая, с рукавами или без рукавов одежда. Первоначально надевалась под доспехи. Часто называется камзолом. - Примеч. пер.>, и поиграл геральдическим барашком.
     - Ни для кого не является тайной при Дворе Бургундии, что побудило.., чьи золотые локоны вдохновили герцога Филиппа на основание этого ордена, который все мы, его верные слуги, почитаем за честь носить, потому что он - символ высшего благородства. Вот почему я прошу о помиловании во имя рыцарства.., и потому еще, что уважаю высшее право со стороны госпожи де Монсальви. - Нахмурив брови, Ришмон размышлял. Катрин с трудом пыталась сдержать биение сердца. Ее пальцы судорожно сжимали руку Бастарда, который, почувствовав, как ей нужна опора, сжал ее руку в своей. И именно к нему неожиданно и обратился Ришмон:
     - Ваш совет, сир Бастард?
     Дюнуа смело бросил ему широкую улыбку.
     - Конечно же - помиловать! Я пришел только для этого!
     - Ваш, Тернан?
     Прево Парижа пожал плечами:
     - Естественно, помиловать, сир коннетабль!
     - А ты, Ротренан?
     - Помиловать, монсеньор! Это - по справедливости! - подтвердил бретонский капитан.
     Ришмон даже и вида не подавал, что собирался спросить мнение рыцарей Оверни, но они и не собирались оставаться в тени. Их решение выразилось грозным ревом:
     - Помиловать! Помиловать!
     - Освободить Монсальви, - пробасил Рено де Рокморель, - и в путь! Нас ждут дома!
     Этот светловолосый гигант не сомневался, что суд окончен и решение принято, оставалось только бежать к Бастилии, чтобы вывести оттуда заключенного.
     Но Ришмон был другого мнения.
     - Минуту, сир рыцарь! Не все еще сказали. Мэтр Мишель де Лаллье еще не вынес свой вердикт, а вы знаете, что заключение зависит только от него, каким бы ни было наше общее мнение! Итак, сир прево, - добавил он живо, видя угрожающие взгляды, которыми Рокморели пронзили старика, - что вы решили? Капитан де Монсальви должен жить или умереть?
     - Жить; монсеньер, с вашего разрешения. Я не признаю ни за кем в подобных условиях права на приговор смертный. Но я бы, тем не менее, желал довести до сведения графа де Монсальви, что помилование он получил не по праву сеньора, не из-за сознания благородной мести, но благодаря тени замученного славного человека, золотых дел мастера, на которого, возможно, будь этот человек жив, он и не посмотрел бы, хотя Гоше Легуа - его тесть!
     - Он узнает, - пообещал Ришмон. - Обещаю вам...
     - В этом случае я попрошу у вас разрешения удалиться, так как мне нужно немедленно отправиться в Дом с Колоннами, чтобы дать отчет о моем решении нашим эшевенам. Я уверен, что они полностью с ним согласятся.
     - Думаете ли вы, что народ поступит так же? Старик пожал плечами, и добродушие разлилось по его лицу.
     - Я обращусь к народу сегодня же вечером и скажу, что сам предложил освободить вас от вашего слова, монсеньер, и прошу милости виновному.
     - Объявите ли вы о причине этого помилования? - смущенно спросила Катрин.
     - Естественно, мадам! Народ, от имени которого я действую, должен понять. Он согласится с тем, что жизнь одного их человека была оплач