до самого полудня. На праздник прибывали люди из всех областей Флоренции, представители духовенства, юноши и девушки с белыми крыльями на спине, окаймленными золотым ободком, изготовление которых стоило Сандро Боттичелли большого труда. Эти украшения составляли реликвию города.
     Толпы народа скопились в церкви Дуомо на праздничную мессу.
     Это была первая большая церемония в храме, оскверненном убийством Джулиано Медичи. Накануне архиепископ Флорентийский провел церемонию очищения церкви святой водой и благовониями. После мессы все разошлись по домам передохнуть и набраться сил, так как впереди ожидались большие скачки. На улицах прямо с лотков раздавали булочки и сладости, а на площади Чианти, где обычно брали воду, жаждущим подавали кувшины виноградного вина.
     Группы музыкантов весело играли на скрипках, флейтах и тамбуринах. Самые знатные дамы сидели на трибунах, откуда наблюдали, как проходил праздник. Фьора увидела Лоренцо, одетого по своей привычке во все черное, но с тяжелой золотой цепью, усеянной рубинами, на шее. За эту цепочку можно было отдать целое королевство. На его шляпе также сверкал крупный рубин. Рядом с ним шел молодой светловолосый человек с золотой лилией на шляпе. Это был Филипп де Коммин, а сзади него мелькал берет с огромным пером, заставивший сильнее забиться сердце Фьоры. Неужели Дуглас Мортимер тоже проделал этот долгий путь, чтобы попасть на праздник? А почему бы и нет?
     Разве Людовик XI не дорожил своим молодым и талантливым советником, чтобы отпустить его одного, без охраны, в эту неспокойную Италию? А кто, как не Мортимер, был лучшим телохранителем?
     Ей так хотелось броситься навстречу своим друзьям, нестрогие правила этикета удержали ее.
     Приближался час обеда, и надо было вернуться во дворец Альбицци. Дядюшка Людовико не переставал ворчать по поводу бессмысленных светских развлечений, которые только испортили такой святой день, созданный для скромных радостей науки. Его брюзжание усиливалось еще и тем, что ему пришлось надеть вместо удобной рабочей одежды наряд из тяжелой ткани, отороченный черной куницей.
     - Зимой в таком одеянии еще куда бы ни шло. Но в эту жару! Я весь вспотел и стал красный, как рак.
     - Дядюшка, ты можешь разоблачиться, когда пойдешь отдохнуть после обеда, - сказала Кьяра. - Я приказала Коломбе, чтобы она принесла твоего любимого холодного вина, может, это освежит тебя, - добавила она в утешение. - И кроме того, дорогой мой, не забывай, что в тебе течет кровь Альбицци, и в такой день надо быть одетым подобающим образом, в соответствии с твоим положением.
     Однако жара не помешала дядюшке Людовико воздать должное вкусным блюдам: жареным сосискам из печенки, обильно политым острым соусом и посыпанным пряными травами, душистой дыне и своему любимому кьянти. После трапезы он удалился в свой прохладный кабинет в ожидании часа, когда нужно будет вновь подняться на трибуны, с которых знатные люди города наблюдали за скачками.
     После дневного праздника, в котором принимали участие различные ремесленные цеха, придававшие блеск Флоренции, в праздничное действо включились люди из разных городских кварталов, участвовавшие в скачках на лошадях без седла и без стремян по заранее определенному маршруту. Призом было "палио", прекрасный отрезок ткани, самый красивый, даримый Лоренцо Великолепным победителю.
     Люди с хоругвями и свечами шли до самой Баптистерии <Баптистерия - помещение для обряда крещения.>.
     Потом останавливались перед сеньорией, тоже богато украшенной по случаю большого праздника.
     А над величественным дворцом из серого камня реяли шелковые знамена с эмблемами подчиненных городов. На вершине самой высокой башни развевалось знамя Флоренции - королевы всех городов. Вокруг площади были построены небольшие деревянные башенки городов-союзников Флоренции. Окна этих башенок были украшены флажками из тафты, шелка и других дорогих тканей. Мостовые, пестревшие нарядными праздничными одеждами горожан, походили на лужайку с яркими весенними цветами. Вдоль площади были натянуты шелковые веревки, ограждающие место для кавалькады. На площади Дуомо настежь открытые бронзовые двери Баптистерии позволяли увидеть целый лес зажженных свечей, придающих ей особенную торжественность. А немного дальше стояли разноцветные палатки наездников, державших в руках флаги с красной лилией Флоренции или голубые стяги с золотой лилией короля Франции.
     Площадь наполнили стройные звуки церковного хора и органа Затем вступили гобой, виола и тамбурин. По левую и правую руку архиепископа, чью мантию, шитую золотом, несли церковные служки, стояли дьяконы с серебряными кадилами, дым от которых доходил до самой большой красной трибуны, где сидели Фьора и Альбицци. Кресло по соседству должны были занять Лоренцо Великолепный и его почетный гость.
     Дядюшка Людовико нашел еще один повод, чтобы поворчать: запах ладана вызывал у него кашель. Он так хотел бы сейчас очутиться в долине Мюгелло и подышать там свежим воздухом.
     Кьяра не выдержала и одернула его:
     - Да хватит тебе ворчать, дядюшка Людовико! Тебе выпало счастье сопровождать самую красивую женщину нашего города, а ты только и думаешь о своих бабочках! Ведь на нас смотрят!
     И действительно, все взгляды были обращены в сторону Фьоры, которая в ярко-красном платье выглядела как королева.
     Когда она подходила к своему креслу, возбужденная толпа бурно приветствовала ее.
     Она отвечала благодарной улыбкой и грациозным наклоном головы, счастливая от того, что народ Флоренции выражал ей искреннюю сердечность и восхищение. Однако Фьора хорошо знала, что настроение народа очень переменчиво. Но сейчас тучи развеялись благодаря любви Лоренцо, и жители города были готовы преклониться перед ней, как когда-то перед красавицей Симонеттой, прозванной Звезда Генуи.
     - Клянусь, - сказала Кьяра с гордостью за подругу, - что именно ты будешь вручать пальму первенства победителю.
     - Ты в этом уверена?
     - Уверена, иначе зачем бы нас нужно было сажать в первый ряд, По соседству с креслом Лоренцо? А этим вечером ты станешь королевой бала.
     - Знаешь, Кьяра, днем куда бы ни шло. А вот вечером во дворце Медичи, в доме матери и супруги Лоренцо, подобная ситуация будет неловкой.
     - Вот еще новости! Да после смерти Джулиано женщины из рода Медичи ни разу не приняли участия ни в одном празднике.
     А сегодня утром они слушали мессу в личной капелле, так как донна Лукреция не желает идти в Дуомо, где убили ее сына...
     Смотри! А вот и твой принц!
     Серебряные трубы, украшенные шелковыми флажками с гербом Медичи, возвестили о приходе Лоренцо Великолепного и его французского гостя, сопровождаемых почетным кортежем.
     Оба синьора направились к трибуне. Все дружно поднялись, приветствуя их. Лоренцо и Коммин шли, держась за руки, подчеркивая этим согласие между обеими странами. Сзади Коммина маячила высокая фигура Мортимера, за которым следовали шотландские гвардейцы.
     Было видно по всему, что король Людовик XI хотел придать своему послу как можно больше пышности в глазах флорентийцев.
     Дойдя до нижней ступеньки трибуны, мужчины остановились, чтобы приветствовать всех по очереди. А когда они поднялись и уже готовы были занять свои места, Фьора почувствовала на себе их восхищенные взгляды. Ее сердце дрогнуло от радости. Взгляд Лоренцо обжег ее таким знакомым огнем. Однако едва уловимая улыбка Коммина и быстрый взгляд его голубых глаз, казалось, выражали легкую грусть.
     - Он, должно быть, сожалеет о том, какую женщину потеряла Франция, - прошептала ей на ухо Кьяра.
     - Но мы ведь с ним большие друзья и останемся ими навсегда, - возразила Фьора. - Я очень люблю мессира де Коммина, ты же знаешь!
     - И он тебя тоже, и как мне кажется, больше, чем ты думаешь.
     - Да ты с ума сошла! Придет же такое в голову!
     Пока молодые женщины тихо переговаривались, Лоренцо и Коммин поднялись вверх по ступенькам, покрытым красным ковром, ведущим к почетным креслам. Но вместо того, чтобы занять свои места, они направились прямо к Фьоре, которая присела в глубоком реверансе, поочередно приветствуя одного и другого.
     В голосе Лоренцо неожиданно прозвучали металлические нотки:
     - Господин посол, вы сказали мне, что вас связывает давняя дружба с одной из самых красивых дам нашего города. Полагаю, видя ваше нетерпение, я угодил вам, устроив вам встречу.
     - Это именно так, монсеньор, и я вам безмерно признателен.
     Мадам графиня де Селонже, - добавил он уже по-французски, обращаясь к Фьоре, - для меня большая радость вновь видеть и приветствовать вас от своего собственного имени и от имени короля Франции, моего господина.
     Наступило неловкое молчание. Фьора, потрясенная тем, что ее назвали по имени, которое ей уже не принадлежало, не знала, что ей ответить. Она стиснула руки, чтобы хоть как-то унять дрожь, от волнения она даже забыла, что надо ответить на приветствие французского посла. Затем, собравшись с духом, она наконец вымолвила:
     - Мессир Филипп, я вижу за вашей спиной сержанта Мортимера. Вероятно, он скажет вам, что у меня больше нет права называться этим именем...
     - Почему же? - спросил Коммин. - Для того, чтобы не считать себя больше супругой графа де Селонже, надо быть его вдовой. А мессир Филипп де Селонже.., жив.
     - Что вы сказали?!
     - Он жив, - повторил Коммин и, увидя состояние Фьоры, поспешно добавил:
     - Ну-ну, возьмите себя в руки. Может быть, новость, которую я вам принес, несколько неожиданна. Прошу простить меня, но я был уверен, что она обрадует вас.
     - А вы не ошибаетесь? - Фьора боялась, что поняла что-то не так. - Но эта казнь?..
     - ..Не была доведена до кровавого конца. Видите ли, губернатор Дижона отдал приказ о ее отмене в самый последний момент. Занесенный над головой меч палача даже на волосок не коснулся вашего мужа.
     Пренебрегая всякими приличиями, Фьора буквально рухнула в кресло, сдерживая смех и слезы, душившие ее. Жив! Филипп жив! Значит, он где-то дышал тем же воздухом, что и она под этим благодатным небом. Значит, она вновь увидит его, дотронется до него, посмотрит ему в глаза, ответит на его улыбку, а его сильные руки обнимут ее! Глазами, полными слез, она смотрела на Коммина, который с беспокойством склонился над ней:
     - Мадонна! Как вы побледнели! Да вы плачете?
     - От радости! О мой друг, вы были так неосторожны! Разве вы не знаете, что слишком большое счастье тоже может убить?
     - Простите меня, ради бога! Мы с вами еще поговорим.
     Мне надо многое вам сказать...
     Оставив Фьору с ее подругой, протянувшей ей платок, смоченный душистой водой, Коммин пошел к Лоренцо, который уже сидел на своем месте. Снова заиграли трубы.
     - Полагаю, что ты не упадешь в обморок, - сказала Кьяра с беспокойством. - Ведь на тебя все смотрят!
     - Пусть смотрят! Не всякий же раз им представится случай увидеть счастливую женщину. Безмерно счастливую!
     - Но до сих пор ты, кажется, не была несчастна? - спросила подруга с легким упреком.
     - А может быть, и была! Да, мне было хорошо, я испытала радость, я удовлетворила свою гордость. Но то, что я испытываю сейчас, это совсем не то! Как бы тебе это объяснить? Такое впечатление, что в одно мгновение во мне все перевернулось...
     Кьяра не отвечала. Взглядом она искала Лоренцо, и, когда их глаза встретились, она прочла в них неизъяснимую тоску. Что касается Фьоры, она никого больше не замечала, ее мысли были далеко отсюда, в сотнях лье от Флоренции, которую она любила и в которой еще несколько минут назад решила остаться навсегда. В мыслях она уже спешила навстречу человеку, которому навеки отдала свое сердце.
     В этот вечер она не появилась на балу Медичи. После скачек Фьора отправилась во Фьезоле в сопровождении двух слуг Альбицци.
     - Скажи мессиру де Коммину, что я жду его, - доверительно сказала она своей подруге.
     - Но вы могли бы поговорить сегодня вечером на балу.
     - Нет, только не на балу, - покачала головой Фьора - Мне нужно побыть одной, Кьяра. И я хочу вернуться домой.
     - Что-то подсказывает мне, что ты уже вернулась...

Глава 3

НИКОГДА НЕ НАДО ГОВОРИТЬ "ПРОЩАЙ"

     - Где он?
     Филипп де Коммин сидел в кресле, положив руки на его подлокотники. Фьора устроилась за столом напротив него.
     - Я ничего толком не знаю, - вздохнул он. Де Коммин смотрел на Фьору своими чистыми голубыми глазами, как бы прося извинения, но Фьора была не настолько простодушна, чтобы не понять, что за ними скрывалась дипломатическая хитрость.
     - Но здесь что-то не то, - сухо сказала она. - Как это вы, который в курсе всех дел, не знаете этого?
     - Не приписывайте мне ни ловкости, ни какой-то особенной осведомленности. Надеюсь, вы не забыли, что я был сослан на много месяцев. Поэтому единственное, что я могу вам сказать так это только то, что мне велел передать наш король: ваш муж был помилован в тот момент, когда его вот-вот должны были казнить.
     Деметриос, присутствующий при разговоре Фьоры и де Коммина, подошел к серванту и, наполнив бокалы мальвазией, протянул один из них гостю.
     - Попробуйте, - предложил он с улыбкой.
     - Вы хотите сказать, - продолжала Фьора, - что, сойдя с эшафота, он просто растворился в толпе? Это так не похоже на короля Людовика.
     - Нет, конечно. Сначала его препроводили в дижонскую тюрьму, а оттуда куда-то в другое место. Только не спрашивайте куда, ибо мне это действительно неизвестно. Наш господин считает нужным сам сказать вам об этом при вашей встрече, так как он, разумеется, ждет вас.
     Радостная улыбка осветила лицо молодой женщины.
     Значит, больше не надо было сомневаться, нужно ли ехать во Францию. Его величество решил призвать ее к себе, а это означало, что она вновь может обрести свое счастье.
     - Как это чудесно, что мы поедем вместе! В беседах с вами время в дороге летит незаметно!
     Дуглас Мортимер, который в этот момент опустошал корзину с медовыми коврижками с миндалем, запивая их виноградным вином, рассмеялся:
     - Придется вам, донна Фьора, довольствоваться моим обществом. Это мне приказано сопровождать вас, для чего я здесь и нахожусь. А мессир де Коммин поедет дальше в Рим.
     - В Рим! Боже, а что же вы там будете делать? - спросила Фьора. Потом добавила, извиняясь:
     - Простите мне, пожалуйста, бестактное любопытство.
     - Ну что вы, что вы! Все объясняется очень просто. Я очень рад, что нашел вас здесь, и теперь спокоен за вашу судьбу. Ведь у меня был приказ найти вас в Риме и отправить первым же пароходом во Францию, чего бы это мне ни стоило. Для этого мне пришлось прихватить с собой такое многочисленное войско.
     - Не хотите ли вы сказать, - вставил Деметриос, - что собирались заставить папу выдать Фьору?
     - Именно так. Королю не нравится, когда его посланники исчезают бесследно или становятся жертвами нерадушного приема. Ну а пока можно сказать, что все хорошо, что хорошо кончается. Хотя с его святейшеством еще не все окончено.
     - Королю Франции угодно быть посредником в улаживании конфликта между Римом и Флоренцией? - не удержался от вопроса Деметриос, который все больше входил во вкус политических игр с тех пор, как ему пришлось пожить около Людовика XI.
     - Ни в коем случае. Моя миссия в Италию имеет двойную задачу: заверить Флоренцию в том, что Франция будет оказывать ей помощь и поддержку, а что касается папы римского, то я Должен дать ему понять, что король гневается на него. У меня с собой есть для него письмо, которое, может быть, образумит папу.
     Это письмо содержит предложение короля созвать в ближайший месяц в Орлеане представителей церкви для восстановления Прагматической Санкции <Прагматическая Санкция освобождала в некоторой степени французскую церковь от временной зависимости от Рима, который больше не имел права назначать ни епископов, ни аббатов, а самое главное - получать от них прибыли. Людовик XI отменил ее в самом начале своего правления.>, установленной в свое время в Бургесе еще при царствовании Карла XII. Он требует собрать генеральный церковный совет и будет просить у него низложения Сикста IV. А в конце письма король пожелал папе, чтобы тот, ослепленный ненавистью к Флоренции, немного прозрел, ибо настоящая опасность грозит со стороны Турции.
     Деметриос аж присвистнул:
     - Надеюсь, вы выйдете живым и невредимым из всей этой истории?
     - Это меня как раз не волнует. Даже если со мной что-нибудь случится, нашему повелителю все равно удастся восстановить это старое право наследования Королевства Неаполя, и он пошлет для этого армию в Арагон. А армия эта будет все равнее проходить через Рим.
     - Для суверена, который якобы не хочет войны, - вставила Фьора, - он торопится проглотить всех разом.
     - Но это всего лишь пустая угроза, донна Фьора. Король слишком разумен, чтобы идти на опасные авантюры. А Италия ему интересна только как союзник Флоренции и Венеции. В данный же момент главное для него - знать, сплотятся ли вокруг монсеньора Лоренцо сеньория с духовенством против происков Сикста.
     - Флорентийцы не такие трусы! - воскликнула Фьора, гордая за свой народ, который она горячо любила. - Отлучение Лоренцо и настоятелей усиливает их возмущение папой.
     А что до войны, так люди прекрасно понимают, что она неизбежна. И не надо обольщаться тем, что мы только и умеем беспечно веселиться во время праздников.
     - Война? Согласен, но интердикт? <В Средневековье с площади, где располагалась церковь, был провозглашен так называемый интердикт - запрет, повлекший за собой духовную смерть государства и явившийся, по существу, его истинной катастрофой: были закрыты церкви, смолкли колокола, прекратились исповеди, венчания и даже отпевание умерших, которых запрещалось заворачивать в саван, больным отказывалось в медицинской помощи, нищим и калекам не давали приюта. Неисполнение интердикта жестоко каралось законом.>.
     - Надеюсь, папа не дойдет до этого? - спросил Деметриос.
     - Наши осведомители в Риме передали нам как раз обратное: папа об этом серьезно подумывает. И такой человек считает себя набожным! А ведь он готов на все, чтобы только поставить Флоренцию на колени, погубить Медичи и завладеть богатством и властью. Как вы думаете, что должен делать город в такой ситуации? Сдаться?
     - Ну уж нет! - воскликнул Деметриос. - Люди, воспринявшие греческую культуру и философию, уже никогда больше не вернутся к прежним варварским временам. И я даже готов предсказать вам, что произойдет, если духовенство будут принуждать исполнять то, что приказал папа: оно просто скинет его, как ненужную вещь. Во всяком случае, я был бы сильно удивлен, если архиепископ подчинился бы ему.
     - До чего же приятно разговаривать с вами, Деметриос, - сказал Коммин, улыбнувшись. - Вы необычайно проницательны. Но хватит политики! После такой трапезы это даже просто неприлично!
     - Тогда о чем же еще вы хотели бы поговорить? - спросила Фьора с улыбкой. - Ведь политика поглощает три четверти вашей жизни.
     - Тогда поговорим о вашем будущем. Я, кажется, говорил вам, что в вашем доме, в котором вас ждут с нетерпением, все осталось по-прежнему. Полагаю, что и вы сами хотите туда вернуться как можно скорее.
     - Еще как хочу! - воскликнула Фьора. - Я так скучала все эти месяцы разлуки по моим домочадцам. А мой сын даже не знает меня, ведь меня похитили сразу же после его рождения.
     Вдруг я не понравлюсь ему?
     - Выходит, у парня плохой вкус, если он не признает такую мать, как вы, донна Фьора, - вздохнул Мортимер, вставая из-за стола после сытной еды и прохаживаясь по огромному прохладному залу. - Но мне лично кажется, что вы зря беспокоитесь, ведь сам король обожает вашего мальчика. Уж как он радуется, когда видит его. А как возвращается с охоты, так всякий раз заглянет в ваш замок, чтобы только взглянуть на дитя.
     - Это правда? Он приходит навестить моего Филиппа?
     - Ну да! Вы же знаете, как он заботится о наследнике престола, слабом и хрупком ребенке! А этот малыш без от