вернулся к Готье, который, усадив Беранже на табурет, подошел к нему.
     - Не могли бы вы подтащить этот сундук к кровати? - спросил он тихим голосом. - Я принес все, что нужно для последнего причастия.
     Произнеся эти слова, он откинул капюшон, открыв грубые, лишенные красоты черты. Но это лицо было энергичное и веселое. Большой рот с приподнятыми углами, чуть вздернутый нос выдавали натуру, созданную для веселья, несмотря на аскетичную худобу лица. Вокруг широкой тонзуры росла корона из диких прядей начинавших седеть волос. Но когда он появился в свете свечи, наклонившись над умирающим, Катрин с возгласом удивления покинула свое убежище. Она не верила своим глазам.
     - Ландри! - воскликнула она. - Ты здесь? Он выпрямился, посмотрел на нее без удивления, но с радостью, засветившейся вдруг в его карих глазах, в них она внезапно обнаружила прежнюю живость своего друга детства.
     Она стояла с другой стороны кровати и рассматривала его, раскрыв рот, словно он был призраком. Ее замешательство было таким заметным, что, несмотря на серьезность момента, он ей улыбнулся.
     - Да, Катрин.., это именно я! Как ты задержалась!
     - Задержалась? Ты что же хочешь сказать.., что ты меня ждал?
     - Мы тебя ждали! Графиня де Шатовилен, которая дала нам в дар, моим братьям и мне, небольшой надел для часовни. Графиня - наша благодетельница. В благодарность мы отправляем в замке богослужение. И, естественно, она мне сказала, что позвала тебя. Вот почему мы тебя ждали...
     Ландри говорил и раскладывал на сундуке, который Готье и Беранже подтащили к кровати, распятие, две маленькие свечки, веточку самшита и два маленьких флакона, один с лампадным маслом, другой - со святой водой. Он попросил таз воды и немного белой материи.
     Тем временем Катрин опустилась на колени перед кроватью. Она искала взгляд Ландри, с которого не спускала глаз, словно боялась, что он исчезнет в облаке дыма. Это было настолько невероятно, что бы он там ни говорил, найти здесь Ландри Пигаса, мальчишку с Моста Менял, которого она когда-то оставила в аббатстве Сен-Сен. Хотя, если подумать, вышеназванное аббатство было не так далеко...
     - Моя мать? - выдохнула она.
     - Она не дождалась, Катрин! Вот уже неделя, как она свято почила в бозе! Будь спокойна, - добавил он, увидев, как изменилось лицо его подруги, - она умерла без мучений, до самого конца говоря о тебе и о своих внуках. Я думаю, она была счастлива соединиться наконец с твоим отцом. Она не сожалела о жизни...
     - Она так никогда и не смогла оправиться после его смерти, - прошептала Катрин. - В течение очень долгого времени я не отдавала себе в этом отчета, так как об этом никогда не думала, ведь речь идет о родителях... На них смотришь как бы со стороны, но мне кажется, что они очень любили друг друга.
     - Не сомневайся! Это была любовь простая, она без этой драмы могла бы длиться долго.
     Глаза Катрин наполнились слезами. Она никогда не представляла себе своих родителей как влюбленных. Для нее они были спокойными, мирными людьми, жили один подле другого почти без слов, может быть, потому, что они в них не нуждались, чтобы понимать друг друга. И когда жизнь Гоше оборвалась в шуме и ярости разнузданной толпы, жизнь Жакетты покорно тянулась до, тех пор, пока она, ее мать, не смогла отправиться в этот великий путь, к которому она готовилась в течение стольких лет. Этот день был для нее желанным...
     Прижавшись лбом к атласному одеялу, Катрин принялась молиться одновременно за ту, которой больше не было, и за того, кто скоро должен был отправиться той же неведомой дорогой. Их любовь была соткана из контрастов: драма и счастье, неистовство и нежность, радость и страдание, но госпожа де Монсальви знала, что, как только Арно не станет, ее собственная жизнь будет похожа на жизнь ее матери, на жизнь Изабеллы де Монсальви, ее свекрови, и на жизнь всех женщин, кого любимый муж оставляет на земле: на долгое ожидание, медленный исход, непрерывное продвижение к черной двери, которая открывает вечность света...
     Ландри, пока она молилась, кончил свои приготовления, надел на свое одеяние шелковую епитрахиль. Он рассматривал умирающего.
     - Кто этот человек? - спросил он тихо. Катрин вздрогнула, только теперь поняв, что он не мог знать. Эрменгарда говорила ему только о Катрин, она не могла предвидеть то, что произошло. И солдаты, которые за ним ходили, не должны были взять на себя труд упомянуть его имя. А если и упомянули, то имя капитана Грома.
     Она взяла лежащую на одеяле большую руку, удивилась, что она такая теплая. Она горела от жара.
     - Это мой муж, - вздохнула она. - Граф де Монсальви...
     Она почувствовала, что Ландри не понимает и тем не менее не задает больше вопросов. Его переполненный милосердием взгляд переходил поочередно с ее светловолосой головы на ту, другую, которая лежала на кровати, наполовину скрытая в окровавленных бинтах.
     - Ты мне расскажешь позже! - прошептал он. - У нас еще будет время.
     Потом, обмакнув в святой воде веточку самшита, он опрыскал комнату. Все встали на колени.
     - Pax huic domui! - сказал он сильным голосом. - Adjutorinum nostrum in nomine Domini...
     Ритуал соборования, умиротворяющий и простой, прокатился по комнате нежной музыкой латинского языка. Наклонившись над телом Арно, Ландри взял немного лампадного масла и, большим пальцем смазал ему глаза, уши и губы, руки, ноги.
     Произнеся последний Amen, Ландри вымыл руки, вытер их куском полотна, которое протянул ему Беранже, снял епитрахиль, погасил маленькие свечи и сложил все предметы в сумку, которую он носил на веревке своего пояса. Наконец он повернулся к Катрин, которая пошла открыть узкое окно. Ночь опустилась на землю, но в комнате было жарко, как в печи. Одежда липла к телу, и по лицам тек пот.
     В комнату ворвался шум с маленькой площади: это гуляли солдаты, прохаживаясь между домами и лагерем. В окнах горел тусклый свет, и создавалось впечатление, что в деревне продолжается мирная жизнь. На башнях замка горшки с огнем освещали дозорные галереи, не оставляя ни одного места в тени и исключая возможность неприятного сюрприза. Во мраке ночи замок был похож на огненную корону...
     - Теперь скажи мне все, - прошептал Ландри. - Я тебя слушаю...
     - Что ты хочешь знать?
     - То, что от меня ускользает. Почему ты так долго не отвечала на зов госпожи Эрменгарды, почему я нахожу тебя здесь, рядом с тяжело раненным мужем? На вас напали эти бродяги? Мне говорили о раненом по имени...
     - Гром! Ты прав. Ты должен знать. Действительно, если бы я сама все это не пережила, то, наверное, с трудом бы поверила. Но мы живем в страшное время...
     Рассказ о том, что произошло в Монсальви, потом в Париже, в Шиноне и в Type, оказался кратким. Катрин его пересказывала не раз. О жизни ее до осады Ландри узнал от Эрменгарды. Мучительней была часть, когда надо было переходить к событиям вчерашней ночи. Чтобы нарисовать картину уничтожения деревни, Катрин с трудом находила слова, ей было тяжело их произносить, так как каждое слово вызывало в памяти страшный образ.
     - Я знаю, как это происходит, - перебил монах. - К сожалению, для меня это зрелище не новое, и уже много раз я чудом оставался жив в подобных ситуациях.
     - Много раз?
     Он пожал плечами. У рта появилась грустная складка.
     - Да. Похоже, что это и есть война! Продолжай, прошу тебя...
     - Продолжать? Остается сказать самое трудное, мой Арно!
He решаясь смотреть на него, она описала ему картину захваченного дома, человека под пыткой, насилованную женщину и потом, прижав ладони к лицу, сказала:
     - И тогда я увидела того, кто командовал... Капитана Грома, моего супруга! Арно!.. Его!..
     В комнате повисла тишина. Ландри не говорил ничего. Готье и Беранже перешли в другой конец комнаты, почти спрятавшись за занавесками у кровати.
     Монах нагнулся и дотронулся пальцем до колена своей подруги детства.
     - Что ты тогда испытала, Катрин?
     Она устремила на него несчастный взгляд.
     - Я не знаю... Сейчас уже не помню точно. Ужас, а потом разочарование... О! Это не то слово, и я не могу это передать. Это чудовищно, ты понимаешь... Почти то же, как в тот вечер, когда Кабош убил Мишеля перед нашим домом. Ты видел, что толпа с ним сделала, когда Легуа нанес последний удар? Это было кровавое месиво. Так вот, когда я вчера увидела Арно, я снова почувствовала что-то похожее. Он был там, передо мной, но мне казалось, что это не он. Мы спорили, называли друг друга страшными словами, были чужими, врагами. Я старалась дать ему понять, что я испытываю, но он был так далеко, что до него не доходили самые разумные, самые очевидные вещи! Можно было подумать, что в нем жила чья-то неизвестная воля, что-то вроде враждебной силы. Я поняла, что Арно не имел ко мне и тени доверия...
     - Ты поняла, говоришь ты? Ты уверена, что не знала об этом давно?
     Она мгновенно подумала и честно подтвердила:
     - Ты прав. Мне все время кажется, что он мне не доверяет. Сначала я была для него девицей Легуа, и этого было достаточно, чтобы я ему внушала ужас. Затем были мои.., отношения с герцогом Филиппом, которого он всегда считал своим главным врагом.
     - Все те, кто служил королю Карлу, обычно так думают, - заметил Ландри. - Только у твоего супруга к ненависти на почве политики примешивается личная ненависть, ненависть мужчины. Это злая сила, о которой ты мне рассказала. Не думаешь ли ты, что она зовется ревностью?
     - Это из ревности он поджег деревню, насиловал женщину, пытал мужчину? Когда я об этом вспоминаю, начинаю ненавидеть его.
     - Потому что ты тоже ревнива. Менее всего ты можешь простить его восхищение авантюристкой из Сен-Привея.., девицей, которая выдает себя за Деву, и.., насилие над женщиной! Женщиной, которая тоже была блондинкой, как ты!
     Ландри устремил глаза на раненого и мгновение внимательно его разглядывал.
     - Я бы предпочел, чтобы он не прошел через исповедь, - вздохнул он. - Души подобной закалки, где гордость выше Бога, имеют странные тайники, довольно темные. Бешеная ревность, глубокое отвращение к мужчине.., или женщине, когда ее в какой-то степени идеализировали, могут довести до крайности. У них потребность разрушения вызвана попыткой утолить страдание! Я знаю примеры... Но скажи мне, Катрин, перед недавним сражением что ты решила делать?
     Она не помедлила и секунды.
     - Я хотела видеть мою мать. Никакая человеческая сила не могла бы мне помешать, потому что это было вполне естественно. Я проделала весь этот путь единственно с этой целью. Ультиматум Арно был несправедлив, отвратителен...
     - С твоей точки зрения! У него же перед глазами была только одна картина: ты, его жена, переходишь за стены замка и попадаешь в, раскрытые объятия человека, которого он ненавидел больше всех на свете, твоего бывшего любовника. Он видел только это. Ничего другого! И он продолжал это видеть в тот момент, когда безрассудно бросился навстречу смерти...
     - Ты хочешь сказать.., он ее искал?
     - Нет! Он был, как ты говорила, за гранью разумного. Видишь ли, я пытаюсь тебе помочь, объяснить. Только не думай, что я извиняю все эти излишества, крайности этих стоящих высоко людей, но я вынужден копаться в человеческих душах, и я узнал о многих противоречивых вещах. Отпуская ему грехи in articulo mortis <В минуту кончины (лаг.). - Примеч. пер.>, я простил ему во имя Господа! И к тому же интересуешь меня ты, и именно тебя я хочу понять. Что думала обо всем ты, Катрин? Мысль о том, что там, наверху, ты можешь встретить Филиппа Бургундского, занимала какое-нибудь место в твоем непреклонном желании пройти в Шатовилен даже с риском навсегда разбить твой семейный очаг?
     Краска медленно залила щеки и шею молодой женщины, пока она осознавала точный смысл слов Ландри. Но она не отвела глаз.
     - Ты хочешь знать, испытывала ли я.., какую-нибудь радость при мысли увидеть герцога? Нет, Ландри, никакой!
     Клянусь моим вечным спасением! Я никогда не испытывала к нему истинной любви. Я хотела только обнять мою мать.., и протестовать против причиненного мне насилия. Я ненавижу притеснения, и Арно не имел никакого права...
     - Напротив! У него были все права! - сказал твердо Ландри. - И ты это прекрасно знаешь! Даже запретить тебе входить в замок, даже применить силу, чтобы заставить подчиниться. Он твой супруг перед Богом и людьми!
     - Я все это знаю, - ответила с горечью Катрин. - Мужчины имеют все права и оставляют нам только одно: право безоговорочного подчинения. И что из того, если они им злоупотребляют! Я не прощу Арно!
     - И теперь?
     - Теперь?
     Глаза Катрин наполнились слезами.
     - Для меня больше нет "теперь". Как могу я не простить ему в тот час, когда я теряю его навсегда? Это я, может быть, нуждаюсь в прощении, если мой бунт явился причиной его смерти... Я его люблю, Ландри, все равно люблю, как прежде, даже если и боюсь теперь, и эта любовь - вся моя жизнь. Нельзя обрывать жизнь.
     Монах встал, подошел к кровати, наклонился над раненым, взял его руку, внимательно и долго на него смотрел с нахмуренными бровями, очевидно, пытаясь понять что-то. Потом покачал головой.
     - Он у врат смерти, - сказал Ландри, - но.., если бы он вернулся?
     - Что ты говоришь?
     - Ничего! Это только предположение, чтобы заставить тебя понять саму себя. Этот человек, этот умирающий, которому ты прощаешь в его последний час, простишь ли ты ему, если Бог решит, что именно этот час не будет последним?
     Она упала на колени, вытянув руки к монаху, в котором в эту минуту она видела только Божьего человека, того, чьи молитвы, возможно, имели достаточно силы, чтобы вырвать божественное милосердие.
     - Если я буду знать, что он жив, я готова согласиться на что угодно.., даже на разлуку, даже на немое повиновение.
     - Ты его до такой степени любишь?
     - Я никогда никого, кроме него, не любила, - подтвердила она. - Я тебя заклинаю, если есть надежда, шанс, даже самый маленький, даже один на миллион, что Бог мне его оставит, скажи мне это!
     Улыбка монаха была полна грусти и сострадания.
     - Ты говоришь так, как если бы видела во мне посла или посредника, способного вести переговоры со Всемогущим.
     - Ты только что сам это сказал: Он - Всемогущий, а ты - его жрец., - Но я не творю чудес. Не строй напрасных иллюзий, Катрин. Конечно, я видел однажды в монастыре Сен-Сен одного человека, который выжил от раны, похожей на эту: причиной было копье, и человек, как и этот, был очень крепкий. Но лечение было умелым.., а в нашей бедной общине есть только монашек, немного дурачок, который страстно увлекается травами и дикими цветами.
     - Все равно! - вскричала Катрин, вновь охваченная надеждой, которую не могла скрыть. - Надо бежать за этим монашком.., или лучше перевезти моего супруга в Сен-Сен! Это не так далеко, и если он выдержит путешествие...
     - Спокойствие! Я повторяю тебе, что мое предположение вызвано только тем, чтобы понять, что у тебя на сердце. У нас нет такой возможности покинуть этот дом раньше завтрашнего дня! А завтра:.. Дворянчик из тех негодяев, кто не выпустит кость, которую держит. Ты забыла, что тебя ждет завтра? Разве ты не должна под угрозой пытки юноши проникнуть в замок в сопровождении двух человек? Двух человек, двух бандитов, чья миссия, конечно, заключается в том, чтобы открыть ворота их друзьям...
     Катрин приложила руку ко лбу с растерянным видом. Ландри грубо вернул ее к реальности в тот момент, когда она уже вскочила на неукротимую кобылицу надежды... У нее не было никакой возможности выбора, никакого способа попытаться спасти мужа.., если допустить, что у него есть шанс. Она должна была ждать здесь, пока ей разрешат подняться в замок, чтобы совершить предательство. Она устремила на Ландри вопросительный взгляд, умоляя о помощи, даже иллюзорной:
     - Они не смогут до него добраться, - прошептала она почти про себя. - Когда герцог там, охрана...
     - Герцога там нет, - нетерпеливо перебил Ландри. - Приехал сеньор де Вандее с отрядом герцогской стражи. Живодеры ошиблись, как, впрочем, и местные жители, из-за сходства. Шатовилен - одна из важнейших крепостей на бургундских рубежах, а у графини совсем не было войска. Близость английских бастионов и отряды, разбушевавшиеся после договора в Аррасе, ее очень беспокоили. Она попросила подкрепления. Только и всего!
     Вздох облегчения вырвался из груди молодой женщины. Она почувствовала некоторую радость от того, что могла снять со счета Эрменгарды обвинение в подстроенной ею ловушке. Ее мать умерла, Филипца там не было. Что тогда ей делать в крепости?
     Решение было принято немедленно. Встав с места, она направилась к двери.
     - Надо сказать об этом Дворянчику! Надо ему немедленно сказать! Он тебе поверит, потому что ты Божий человек. Скажи ему то, что ты знаешь, и особенно, что герцога там нет. Я его сейчас позову... Но он преградил ей дорогу.
     - Ты сошла с ума! Я тебе сказал, что Шатовилен - один из ключей от Бургундии. Есть там герцог или его там нет, не все ли равно Роберту де Сарбрюку! То, что он хочет и чего добивается от тебя, это чтобы ты помогла ему завладеть замком, куда без измены невозможно проникнуть! Что бы мы ему ни сказали, завтра с восходом солнца ты должна будешь отправиться в замок, чтобы облегчить им задачу. А что за этим последует, ты можешь догадаться...
     Дрожь пробежала по спине Катрин, и она закрыла глаза. Да, она знала, что произойдет потом: жилище Эрменгарды станет полем смерти, потом там прочно обоснуется Дворянчик и, защищенный мощными стенами, сможет, не бояться самого коннетабля... Ее старая подруга будет убита, а с ней все ее люди!.. Могла ли она выдержать такое? Но мысль О том, что бедный Беранже будет умирать в агонии, была нестерпима.
     Она открыла глаза и встретилась со взглядом монаха, который внимательно на нее смотрел.
     - Что я могу сделать?
     - Бежать!
     - А вы полагаете, мы об этом не думали! - горько бросил Готье, который нашел, что настал момент вмешаться в спор. - Но как бежать? Соседняя комната полна солдат, а из этой комнаты нет другого выхода, кроме этого окошка, в которое даже Беранже не пролезет. К тому же мы сразу напоремся на местную стражу. Поэтому, отец мой, будьте повнимательнее к своим словам! - заключил он с раздражением.
     - Если я предлагаю бежать, - парировал Ландри, - то потому, что знаю способ, молокосос! Лучше взгляните...
     Он подошел к стене напротив окна. Там виднелась маленькая дверь, выходившая в небольшую комнатку, служившую чуланом.
     - Эта дыра? - спросил Готье пренебрежительно. - Мы ее недавно обследовали. Она содержит только пустые горшки из-под варенья, старую упряжь, сырье для изготовления пеньки и несколько веретен...
     - Вы плохо смотрели! Принесете мне свечу. Ландри взял табурет, вошел в чулан и встал на табурет, немного сгибаясь, чтобы не стукнуться головой о низкий потолок.
     - Смотрите, - прошептал он, нажимая обеими руками на вышеназванный потолок, - он поднимается, когда убираешь эти два железных стержня.
     - Люк? - прошептал Беранже. - Но куда он ведет?
     - На чердак, конечно, точно под скат крыши. Мэтр Гондебо, владелец этого дома, был человек основательный, к несчастью, наделенный сварливой и чудовищно ревнивой супругой. Она заставляла его ложиться спать в этой комнате, откуда он не мог выйти, не пройдя через ее комнату. По крайней мере, она воображала, что он не может выйти. Но изобретательный герцогский нотариус, бегающий за юбками как заяц, приспособил этот люк, позволявший ему пробираться на чердак. Там в конце есть отверстие, через которое подают сено. Оно выходит во фруктовый сад, спускающийся к реке. Я не знаю, есть ли там еще лестница, но вы все трое молоды, а внизу высокая трава. Вы легко спрыгнете.
     - Дальше? - прошептал Готье, который увлеченно слушал. - Как найти лошадей, выйти за ворота?
     - Даже и не ищите их, вас снова схватят. Пересеките реку вплавь и вскарабкайтесь на холм замка. У барбакана есть густые заросли