предназначалась для стульев в столовой.
   В  небольшом  шкафчике  по  соседству  лежали  мешочки  с  шелковыми,
шерстяными нитками, золотой канителью,  иголками,  карандашами,  там  же
лежали ножницы с перламутровыми ручками и засушенные  листья,  собранные
во время прогулок, с них и срисовывался узор.
   Разглаживая кончиками пальцев изумительной красоты  пурпурные  листья
бука, Гортензия как будто опять слышала смех Дофины, она одна умела  так
заразительно смеяться. А затем до нее донесся ее голос:
   - Вышивание - лучшее успокоительное средство,  какое  я  знаю,  милая
Гортензия. Оно занимает руки и оставляет свободной  голову,  что  иногда
очень удобно.
   Вот, например, к вам явились с  визитом,  а  это,  мягко  говоря,  не
приводит вас в восторг, или  вам  рассказывают  какие-то  малоинтересные
истории. Вышивание помогало мне  целыми  вечерами  напролет  выслушивать
вашего дядюшку маркиза, изредка улыбаясь ему.
   До сих пор Гортензию не привлекало это занятие, но сейчас она открыла
ларец, вынула мешочек из вышитого полотна и повесила  его  на  рамку,  в
которую была затянута вышивка. Затем уселась в кресло с высокой спинкой,
пустовавшее уже несколько месяцев, выбрала шелковую нитку в тон начатого
рисунка, вдела ее в иголку  и  решительным  жестом,  с  некоторой  долей
вызова, воткнула иглу в натянутую ткань. Странно, но уже сам  этот  жест
успокоил ее: давно пора было почувствовать себя полной  хозяйкой,  а  не
вечной гостьей мадемуазель де Комбер!
   Когда Клеманс заглянула  на  минутку  в  гостиную,  чтобы  убедиться,
хватит ли  дров  на  вечернюю  топку,  она  была  так  поражена,  увидев
Гортензию, восседающую у пяльцев и занятую вышиванием, что выронила одно
полено. Гортензия подняла глаза:
   - Слушаю вас, Клеманс.
   - Извините, мадам, но я не  ожидала  увидеть  вас  здесь.  Я  открыла
дверь, и мне почудилось... Пресвятая Дева, у  меня  до  сих  пор  сердце
колотится.
   - Вам показалось, что это мадемуазель Дофина?
   Мне именно этого и хотелось. Знайте, что с этого момента я буду вести
себя точно как она, будь она на моем месте. Иначе  говоря,  буду  делать
все,  что  мне  захочется,  не  заботясь  о  том,  что  будут   говорить
окружающие.
   Вошла Жанетта, ведя за руку маленького Этьена, избавив таким  образом
Клеманс  от  необходимости  отвечать.  Она  торопливо  сложила  дрова  и
ретировалась на кухню, прикрыв дверь так осторожно, словно в комнате был
больной.
   - Что это с  ней?  -  осведомилась  Жанетта,  с  изумлением  проводив
глазами Клеманс.
   - Она с трудом оправилась после того, как услышала от меня новость, я
и вам скажу: мы с Жаном собираемся пожениться, разумеется, тайно, но тем
не менее...
   Улыбка, осветившая нежное  лицо  молодой  кормилицы,  согрела  сердце
Гортензии.
   - Как приятно это слышать, мадам Гортензия. Мы с дядей надеялись, что
все этим кончится.
   - Это было нелегко. Жан наотрез отказывался  жениться  на  мне.  Что,
мол, люди скажут. Как будто это имеет какое-то значение!
   - Нет, не потому, что кто-то что-то  скажет,  -  мягко  поправила  ее
Жанетта, - а из-за гордости. У вас  есть  все,  а  он  ничего  не  может
дать.., по крайней мере ничего, что можно было бы увидеть глазами. Боже,
как я рада, что он согласен. Это так не похоже  на  вас  обоих,  жить  в
грехе...
   Жить в грехе! Эти слова еще звучали  в  голове  Гортензии,  когда  на
следующий день после обеда она шагала по круглой брусчатке улицы Роланди
в Сен-Флу, направляясь к дому своего кузена, старого  каноника  Комбера.
Она воспользовалась бричкой  Франсуа,  направлявшегося  в  город,  чтобы
пополнить запас свечей и лампового масла. После визита  к  канонику  она
уедет домой на той же  бричке.  Правда,  ей  придется  отказать  себе  в
удовольствии навестить мадам де Сент-Круа,  чтобы  не  задерживаться  на
ночь в Сен-Флу.
   Улица Роланди проходила неподалеку от прекрасного собора, чьи строгие
квадратные башни возвышались над синеющими крышами  верхнего  города,  и
вела прямо к старой крепости. На ней  находились  самые  старинные  дома
города,  в  котором,  впрочем,  было  много  прекрасных  зданий  древней
постройки. Дом каноника с каменным портиком в стиле эпохи Возрождения, с
окнами, украшенными резными каменными колоннами, был, несомненно,  одним
из самых изящных. Маленький каноник, кругленький и розовый,  с  венчиком
седых кудрявых волос, походил  на  старенького  ангелочка,  проводившего
свои дни в покое и уюте,  коими  он  был  обязан  своей  экономке,  даме
гренадерского   вида,   ревностно   следившей   за   его   здоровьем   и
благополучием.
   Обычно  дом  благоухал  нежнейшим  ароматом  бергамота,   но,   когда
Гортензия поднималась  по  изумительной  красоты  белокаменной  лестнице
(которую Флоретта, так звали могучую экономку,  должно  быть,  ежедневно
мыла и скребла, чтобы сохранить  эту  невероятную  белизну),  ей  в  нос
ударил здоровый запах капусты, лука и приправ. Молодая  женщина  поняла,
что на ужин у  каноника  сегодня  мясное  рагу.  Ни  для  кого  не  было
секретом, что добряк тоже впадал в грех, но у него это был приятный грех
чревоугодия.
   Голос Флоретты  опередил  Гортензию  и  эхом  прокатился  по  дому  с
оглушительной силой, которую не смягчала толщина стен:
   - Господин каноник, к вам с визитом графиня де Лозарг.
   - Какой приятный сюрприз! Входите же, дорогое дитя!
   Последние слова он произнес, уже выйдя на  лестничную  площадку,  так
что, поднявшись по лестнице, Гортензия попала  прямо  в  объятия  своего
старинного  приятеля.  Он  обхватил  ее  своими  короткими   ручками   и
расцеловал  по  деревенскому  обычаю,  который  предпочитал  всем   этим
придворным реверансам...
   - Найдите что-нибудь вкусненькое к столу, добрейшая  Флоретта!  Мадам
де Лозарг поужинает с нами...
   - К сожалению, не могу,  -  отвечала  Гортензия.  -  Прошу  прощения,
поверьте, мне правда очень жаль.
   Но я приехала только на минутку, чтобы  поговорить  с  вами.  Только,
может быть, я не вовремя?
   - Вы? Не вовремя? Входите, дитя мое, и поверьте, мне  так  жаль,  что
нельзя пообщаться с вами подольше.
   Чаю, Флоретта!
   Комната,  где  оказалась  Гортензия,   выглядела   очень   теплой   и
приветливой со своим большим камином, в котором пылал огонь,  старинной,
до блеска натертой мебелью, двумя книжными  шкафами,  набитыми  книгами,
стоявшими друг против друга, с древними резными  креслами,  чей  суровый
вид смягчали мягкие подушки в бархатных чехлах в  тон  занавесей.  Здесь
было приятно тепло, особенно после улицы,  продуваемой  ледяным  ветром,
холод которого  не  могли  смягчить  лучи  по-зимнему  бледного  солнца.
Гортензия с довольным вздохом освободилась  от  своего  подбитого  мехом
плаща,  слегка  ослабила  ленты  бархатного  капора,   чьи   бело-пенные
муслиновые отвороты освещали лицо мягким светом,  и  уселась  в  кресло.
Каноник, устроившись в кресле  напротив,  с  нескрываемым  удовольствием
смотрел на нее.
   - Хорошенькие женщины - такая  редкая  радость  в  этом  доме,  милая
Гортензия, а вы,  да  простит  мне  господь,  кажетесь  прекрасней,  чем
всегда. Как поживает малыш Этьен?
   В соответствии с правилами хорошего тона Гортензия рассказала  ему  о
сыне, справилась о здоровье каноника  и  обменялась  с  ним  несколькими
общими  фразами  о  знакомых  и  родственниках.  Тем  временем  Флоретта
принесла поднос с дымящимся чайником, печеньем и всеми принадлежностями,
необходимыми для чайной церемонии, как  это  было  принято  в  приличных
семействах. И,  только  попробовав  печенье  и  выпив  чашку  ароматного
напитка. Гортензия наконец сочла возможным объяснить цель своего визита:
   - Дорогой кузен, я приехала просить вас обвенчать меня и надеюсь,  вы
не откажете мне провести церемонию тихо и скромно, чтобы об  этом  никто
не узнал...
   Если каноник и удивился, то ничем это не обнаружил. Пухлой ручкой  он
старательно смахнул несколько крошек с сутаны.
   - Тайный брак?
   - Да. Увы, по-другому невозможно!.. По крайней мере на  это  мне  все
намекают.
   - Все - это скорее всего полдюжины  человек,  не  больше,  -  заметил
господин де Комбер, утонув еще глубже в  подушках  и  сцепив  пальцы  на
прекрасном распятии, висевшем на груди. Затем он на  какое-то  мгновение
смежил веки.  Зная,  что  он  не  дремлет,  Гортензия  не  нарушила  его
молчания. Но поскольку оно грозило слишком затянуться, она  нерешительно
прошептала:
   - Вы не спрашиваете, за кого я собираюсь замуж?
   Каноник открыл глаза чудного незабудкового цвета, в которых мелькнула
веселая искорка, однако не перешедшая в улыбку.
   - Думаю, что я и сам знаю. Недавно мы говорили о  вас  с  кузиной  де
Сент-Круа, о, только не волнуйтесь, со  всей  любовью,  которую  мы  оба
питаем к вам, и пришли к  выводу,  что  такое  развитие  событий  вполне
вероятно. Хотя и не очень желательно...
   Гортензия мгновенно возмутилась:
   - Для кого нежелательно? Для меня, во всяком случае, выйти  замуж  за
Жана будет самым большим счастьем, какое только можно вообразить!
   На этот раз каноник улыбнулся.
   - Возможно, я не должен был бы вам говорить, но за мою долгую жизнь я
убедился, что брак, даже  если  вначале  он  расцвечен  нежными  цветами
взаимной любви, редко сохраняет этот убор до конца. А если речь  идет  о
страсти, то это бывает еще реже.
   - Я уверена в любви Жана так же, как и в моей.
   Если есть существа, предназначенные друг другу, то это безусловно  мы
с Жаном.
   - Так всегда говорят в  подобных  случаях.  Дитя  мое,  я  отнюдь  не
отрицаю, что этот юноша  обладает  прекрасными  качествами.  Я  даже  не
возражаю,  что  он,  может  быть,   наиболее   достойный   представитель
старинного рода Лозаргов. К несчастью...
   - Он не носит и  уже  не  будет  носить  их  имя,  знаю!  -  отрезала
Гортензия. - Именно поэтому я и говорю о тайном браке.  И  я  прошу  вас
соединить нас этим браком, здесь или в Комбере, в день и час, которые вы
сочтете подходящими для вас. Я не могу  и  не  хочу  жить  без  любимого
человека, но пусть по крайней мере я буду его  женой  перед  господом  и
смогу жить в мире с собственной совестью.
   - Эти чувства делают вам честь, - вздохнул каноник, -  и  я  не  вижу
причин для отказа. Однако меня донимает любопытство: как это вам удалось
убедить вашего друга согласиться  на  этот  брак?  По  словам  мадам  де
Сент-Круа - вы с ней недавно виделись, он был далек от этой мысли. Кроме
того, если я не ошибаюсь, он не из тех,  кто  легко  меняет  свой  образ
жизни. Так как же?
   Гортензия почувствовала, как щеки заливает краска,  доходя  до  самых
корней белокурых волос. Она должна  была  бы  помнить  о  необыкновенной
проницательности старого  священника,  давно  привыкшего  заглядывать  в
самые укромные уголки человеческой души.
   Она вдруг почувствовала, что не в силах солгать, глядя в  эти  чистые
голубые глаза... Она, как ей показалось, нашла неплохой выход.
   - Отец мой, - сказала она в ответ, - не могли бы вы исповедать меня?
   Каноник подскочил от удивления и нахмурился.
   - Конечно,  только  вы  меня  пугаете!  Может  быть,  вы  прибегли  к
нечестному средству? С другой стороны,  хочу  вас  сразу  же  успокоить.
Совсем необязательно прибегать к исповеди,  чтобы  я  сохранил  в  тайне
доверенный мне секрет. Не забывайте, как я люблю и уважаю вас.
   Гортензия поняла, что она побеждена, что придется все ему рассказать,
но, к собственному удивлению, это показалось  ей  гораздо  более  легким
делом.
   - Уважаете, говорите вы?  Боюсь,  что  частицу  вашего  уважения  мне
придется потерять, ибо я действительно добилась согласия Жана с  помощью
хитрости.
   - Какой же?
   - Я сказала ему, что жду ребенка.
   - А.., это не так?
   - Пока. Но я всей душой надеюсь, что очень скоро это станет правдой.
   В  ее  голосе  прозвучал  вызов,  и   приветливое   лицо   священника
замкнулось.
   - Желаю вам того же. Иначе не надейтесь,  что  я  смогу  благословить
брак, построенный на обмане. Как вы не  понимаете,  что  устроили  этому
человеку ловушку, недостойную ни его, ни вас?
   - Я люблю его и хочу навсегда связать его со мной.
   - Это объясняет ваш поступок, но ни в коей мере не оправдывает вас!
   Увидев помрачневшее лицо  посетительницы,  старик  смягчился  и  даже
постарался улыбнуться.
   - Дитя мое! Не думайте, что я вас осуждаю. Мне известно, что  страсть
может привести к всевозможным проступкам. Она делает человека  слепым  и
глухим, иногда она прорывает бастионы совести, но вы ведь женщина  столь
высоких моральных качеств, что  не  согласитесь  на  столь  сомнительную
сделку с небом. Вы говорите, что всегда были предназначены друг другу?
   И что хотите стать подругой Жану хотя бы перед  богом  и  собственной
совестью? Тогда зачем такая спешка?
   Почему не довериться богу, спокойно ожидая, как он рассудит? Если вам
суждено соединиться, только бог сможет распутать спутанные в клубок нити
ваших жизней и сплести из них ровную и гладкую ленту...
   - Как он сделал это для нашей кузины де Сент-Круа, когда она  звалась
еще мадемуазель де Соранж, и наместника д'Эди? -  спросила  Гортензия  с
горечью.
   - Может быть, эти двое недостаточно любили друг друга?  Наша  дорогая
кузина всегда отличалась чувством противоречия, думаю, что  и  наместник
был из того же теста. Чем сильнее им хотели  помешать  соединиться,  тем
сильнее они стремились к запретному плоду.
   Я верю, что ваша любовь и выше, и крепче, но...
   - Но вы, слуга бога, заявившего, что все люди равны перед лицом  его,
вы вслед за остальными полагаете, что Жан мне  не  пара?  Но  какое  это
имеет значение для тех, кто любит?
   - Я не думаю, что когда-нибудь говорил что-либо  подобное,  -  строго
возразил каноник. - Ясно, что по своему.., социальному происхождению  вы
стоите достаточно далеко друг от друга, но я  думаю  также,  что  тайный
брак.., который перестанет быть тайной для кого бы то ни было уже  через
несколько месяцев, может решить дело.
   - Ну и?
   - Требуется еще, чтобы он  строился  на  честном  фундаменте.  Я  уже
говорил вам, что вы женщина высоких моральных качеств, и  скажу  больше.
По тому, что я о нем знаю, он тоже очень достойный человек.  Вот  почему
вы не вправе увлекать его в эту жалкую ловушку. Он может  вам  этого  не
простить.
   - Вы так думаете? - прошептала Гортензия, впервые  почувствовав,  как
поколебалась ее уверенность.
   - Я в этом совершенно уверен. Итак, послушайте  меня,  дитя  мое:  на
следующей после Пасхи неделе я приеду в Комбер, чтобы обвенчать вас. И я
это сделаю с искренней радостью, если вы сообщите мне,  что  это  темное
облачко, коим вы омрачили свою душу, рассеялось, что будет означать, что
вы говорили правду и что бог, таким образом, благословляет ваш брак, ибо
такова его воля в отношении вас двоих.
   Гортензия поднялась и взяла свой плащ, который она повесила на спинку
кресла.
   - Пусть будет так, как вы говорите, - вздохнула она. - Надеюсь, что к
этому времени Жан все еще будет в Комбере!
   - А почему бы ему там не быть? Он должен отлучиться?
   - Он хочет уехать жить в Лозарг,  чтобы  попытаться  спасти  земли  и
строения, какие еще можно спасти.
   Замок, под развалинами которого погребен его  отец,  притягивает  его
как магнит, мои руки слишком слабы, чтобы удержать его.  Потому-то  я  и
солгала: чтобы удержать его подле себя...
   Каноник поднялся и взял руки Гортензии в свои.
   -  Не  очень-то  удерживайте  его.  Возможно,  это  наилучший,   даже
единственный способ оторваться от вас. Раз уж все равно  вы  не  сможете
постоянно жить вместе, поженитесь ли, нет ли, отпустите  его  чуть-чуть,
чтобы он не отдалился от вас еще больше. Что значат полтора лье для двух
любящих сердец? Помнится, в свое время ваш дядюшка маркиз и наша дорогая
Дофина прекрасно справились с этим препятствием.
   - Маркиз может быть. Но Дофина всем  сердцем  рвалась  поменять  свой
уютный Комбер на суровые будни замка Лозарг...
   - И стать маркизой? Знаю. Но в свете последних событий, я думаю,  для
нее лучше было, чтобы все осталось на своих местах. Даже  если  с  точки
зрения морали все было не совсем гладко. - Каноник вдруг рассмеялся:
   - Ну вот, из-за вас я говорю довольно странные вещи! Думаю, мне  надо
пройтись до церкви и помолиться... Не хотите меня проводить? Хотя бы для
того, чтобы получить отпущение по всем правилам?

***

   Гортензия вернулась в Комбер задумчивой и почти смирившейся. Ее визит
к канонику и несколько минут, проведенные под ледяными  сводами  собора,
несмотря на неудобство, оказались для нее благотворными. Она по-прежнему
была полна решимости привязать к  себе  Жана  узами,  которые  могла  бы
разорвать только смерть, но теперь по крайней  мере  она  понимала,  что
избрала для этого неверный путь. И, может быть, после долгих раздумий, в
которые она была погружена всю дорогу, сидя рядом с молчаливым  Франсуа,
она сразу же призналась бы Жану в обмане, но Жана не было дома.
   Гортензия плохо спала эту ночь. Она прислушивалась  к  звукам  вокруг
дома. Тот факт, что Жан откликнулся на первый зов своих любимых  волков,
которых он так хорошо понимал и которые понимали  его,  как-то  особенно
подчеркивал разницу между ней и ее возлюбленным. Как и в  прошлую  ночь,
молодая женщина заснула лишь с первым криком петуха. Но теперь не любовь
мешала ей  спать,  а  новая  тревога.  Она  боялась,  что  ее  постигнет
одиночество, похожее на то, что пришлось терпеть Дофине де Комбер,  и  к
которому ей придется привыкать, если все  повернется  не  так,  как  она
надеялась. И думала о том, что сказала ей Жанетта.
   Был уже поздний вечер, когда с южной стороны послышался  волчий  вой.
Жан  свистнул  своему  верному  спутнику,  большому  рыжему   волку,   и
растворился в лесу.
   Клеманс обожала  бродячих  торговцев  уже  только  за  их  совершенно
нездешний вид. Она любила эти волшебные мгновения, когда открывались  их
большие  короба  и  взору  представали  столь  милые   женскому   сердцу
сокровища:  ленты,  иголки,  шпильки,  кружева,  побрякушки,  но  еще  и
всевозможные иконки, чудесные календари, не говоря уже о разных историях
и небылицах, которыми были набиты головы  этих  волшебников,  к  великой
радости их клиенток. В  Комбере  торговец  всегда  мог  рассчитывать  на
хороший каравай хлеба, окорок, всевозможные деревенские колбасы, суп  и,
конечно, кувшинчик вина, не считая печенья, кофе и доброй чарки сливовой
водки.
   Появившийся в Комбере два дня спустя торговец крайне нуждался в таком
подкреплении.  Он  был  бледен,  как  ненастный  рассвет,  и,  по   всей
видимости,  едва  держался  на  ногах.  Он  залпом  выпил  стакан  воды,
предложенный ему Клеманс, протянул его, чтобы налили еще,  и  рухнул  на
скамью в кухне, будто его уже не держали ноги.
   - Ну и ну, бедняга Сенфуэн! - вскричала Клеманс, давно его знавшая. -
До чего вы дошли. Да простят мне святые угодники,  но,  клянусь,  у  вас
такой вид, будто вы только что повидались с самим чертом!
   - Вы не поверите, добрая моя Клеманс, но вы  попали  в  самую  точку!
Самого его я не видел, но слышал, а главное, видел адские огни. До  чего
же мерзкое зрелище!
   - Откуда же вы такой явились? - вступила в разговор Гортензия,  входя
в кухню, привлеченная  шумным  вторжением  торговца.  Сенфуэн  привстал,
вежливо приветствуя ее, но не удержался и с шумом рухнул на скамью.
   - Из Лозарга, не в обиду вам будь сказано,  госпожа  графиня.  Я  там
чуть со страху не помер... Послушай, Клеманс, нет ли у тебя чего поесть?
У меня в брюхе так пусто, совсем как в карманах...
   Пока по знаку Гортензии Клеманс поспешно вытаскивала из  шкафов,  чем
бы подкрепиться бедняге, молодая женщина опустилась на скамью по  другую
сторону стола.
   - Зачем вы ходили в  Лозарг?  Разве  вы  не  знаете,  что  замок  был
разрушен.., пожаром?
   - Конечно, знал! Ваш пожар наделал шуму в  округе.  Я-то  думал,  что
хоть на фе