все стало ясно. Значит, Дюшатле вовсе не ей хотел помочь, он толкнул ее на то, чтобы предать Картуша, спасая собственную шкуру? Что ж, пусть будет так. Картуш погибнет. Она все равно не может больше вынести мысли о том, что он жив и принадлежит другой. Жаннетон просто с ума сходила, стоило ей только вообразить Картуша в объятиях Мари-Антуанетты. Но и Дюшатле свое получит, он еще поплатится за это.

***

     Все прошло так, как и рассчитывал Паком. Картуш без колебаний пришел в "Пистолет". Устроившись в той же комнате, что всегда, он ждал Жаннетон в обществе троих своих людей, коротая время за игрой в карты и попивая бургундское. Он и не подозревал, что к кабачку уже стягиваются огромные силы полиции. Около десяти часов явился Дюшатле в сопровождении Пакома.
     - Я поднимусь наверх с друзьями, - сказал Дюшатле перепуганному хозяину. - Девушки есть?
     Эта фраза была условным сигналом, о котором они договорились с Жаннетон.
     - Да... да, есть, - невнятно пробормотал трактирщик. - В той комнате, где всегда.
     После этого все произошло очень быстро. Дверь вышибли и, прежде чем кто-либо успел пошевелиться, Картуша и трех его товарищей связали и выволокли из комнаты. Оказавшись за дверью и увидев Дюшатле, он все понял и плюнул ему в лицо. Но на этот раз разбойник попался, и крепко попался: его отвели в Гран-Шатле <Шатле - название двух крепостей в Париже. В первой из них, Гран-Шатле, помещался Парижский уголовный суд, вторая служила тюрьмой. Гран-Шатле разрушили в 1802 году.>.
     Удивительная вещь - там по приказу регента для него был создан особый режим. Его вполне прилично кормили, и карцер, в котором он сидел, был чистым. Расследование его дела началось на следующий день, и с ним разговаривали весьма учтиво, показывая тем самым, с каким уважением к нему относятся.
     Судье, который заметил ему, как жаль, что столь выдающаяся личность избрала дурной путь и тем самым поставила правительство в прискорбную необходимость вынести наказание, Картуш ответил:
     - Господин судья, я никогда не забуду вашей любезности. И потому я счастлив вручить вам на память обо мне этот маленький подарок...
     С этими словами Картуш протянул судье его собственные часы, которые ухитрился стянуть, пока его допрашивали.
     Суд не мог удержаться от смеха. Этот Картуш совершенно неисправим! До чего же он забавный...
     Впрочем, оказавшись за решеткой, Картуш снова стал самим собой. Страх испарился. Он тем спокойнее смотрел в лицо своей судьбе, что был твердо уверен в своем освобождении. Его армия была еще очень многочисленна и сильнее, чем можно было себе представить. И потом, существовала ведь клятва, которую они дали в тот первый вечер в заброшенной каменоломне на пустыре: его люди сделают невозможное ради того, чтобы спасти своего главаря от эшафота. И Картушу в его мечтах уже представлялась эта сцена, которая должна была стать для него подлинным триумфом: все его люди, вооруженные до зубов, соберутся на Гревской площади! В неудержимом порыве они вырвут его из рук стражи, и он спасется, возможно даже, под восторженные крики толпы...
     Да и как, собственно говоря, мог он усомниться в своей популярности? В карцере, где он сидел вместе с тремя своими товарищами, постоянно толпились посетители. Невозможно даже вообразить себе количество людей, которые хотели увидеть знаменитого Картуша! Ему приносили еду и вино, угощали пирожными, шутили...
     Однажды, когда дверь распахнулась перед очередным посетителем, Картуш был потрясен, увидев, кто стоит на пороге. Это была маршальша Буффле... с бутылкой шампанского в руках.
     - Мне пришло в голову, - сказала она, - что вам здесь, может быть, этого недостает, и я вам его принесла. Вы были правы, - прибавила она, силясь улыбнуться, - оно лучше моего.
     Но на глазах у нее были слезы, и растроганный Картуш не нашелся что ответить. Он безмолвно поцеловал дрожащую руку этой замечательной женщины, и та, кивнув ему на прощанье, поспешно выбежала, пытаясь скрыть свое волнение. Только после ее ухода Картуш обнаружил, что она оставила ему деньги.
     Совершенно ясно, что при таких условиях система защиты, которую избрал для себя Картуш, утверждавший, что его имя - Жан Бургиньон, а к Картушу он никогда даже близко не подходил, никуда не годилась. Но он уперся, да еще к тому же уверял, будто не умеет ни читать, ни писать.
     Для того чтобы вырвать у него признание, ему устроили свидание с матерью. Однако все время, пока несчастная женщина, захлебываясь рыданиями, обнимала Картуша, тот сохранял на лице каменное выражение и терпел ее объятия, не выказывая ни малейшего волнения. Но силы его были на исходе... И он решился бежать.
     Из осторожности его отделили от товарищей и подселили к нему молодого человека, арестованного за кражу. Но Картуш к тому времени обнаружил, что в одном из углов камеры пол отзывается на стук гулко, словно под ним пустота.
     - Там, должно быть, сточный желоб! Если хочешь, друг, мы вдвоем попробуем сыграть с ними еще одну партию! Как только мы отсюда выберемся, я сумею надежно тебя спрятать и дам тебе к тому же сколько угодно золота.
     Парень не заставил себя уговаривать, и они немедленно принялись за работу. Используя в качестве рабочего инструмента цепи Картуша, они отбили одну из плит пола и принялись рыть. Заговорщики Довольно быстро справились с этим делом. Когда дыра оказалась достаточно большой, чтобы в нее пролезть, Картуш и его новый товарищ оказались в выгребной яме.
     Место было не слишком приятное, но зато огораживавшая яму стена разрушилась под воздействием влаги. Беглецы без труда пробили ее и очутились в подвале у зеленщика.
     - Мы спасены! - выдохнул Картуш. - Отсюда ничего не стоит выбраться наружу.
     - Нас поймают... отыщут по одному только запаху! - поморщился молодой вор.
     И правда, удача была решительно не на их стороне. Когда они тихонько отворяли деревянную дверь погреба, залаяла собака и подняла на ноги весь дом. На этот раз орудием судьбы оказалась мерзкая шавка.
     Зеленщик прибежал на шум в одной рубашке, размахивая мушкетоном, а его жена тем временем, высунувшись в окно, вопила: "Помогите!"
     Картуша и его товарища снова схватили и на этот раз разлучили. Впрочем, теперь крепость Шатле показалась судьям недостаточно надежным местом, и разбойника, закованного в цепи, перевели в Консьержери, в башню Монтгомери. У его двери днем и ночью, сменяясь, караулили четверо сторожей. Тем временем процесс шел своим ходом, и 26 ноября 1721 года Картуш был приговорен к колесованию заживо на Гревской площади, после того как будет подвергнут обычной и чрезвычайной пыткам.
     Он невозмутимо выслушал приговор. Колесу наверняка придется долго его дожидаться. Картуш был совершенно уверен в том, что его люди не дадут ему на нем растянуться и отобьют своего вождя прежде, чем роковая повозка достигнет места казни.
     Эти мысли помогли ему утром 27 ноября, в день казни, вытерпеть пытку сапогом с мужеством, поразившим судью, который вел допрос. Восемь клиньев раздробили ему ноги, но он не переставал твердить, что невиновен и не понимает, чего от него хотят. Уже полумертвый, он все еще мечтал о свободе.
     Гревская площадь была сплошь забита людьми. Они толпились даже на крышах, а выходящие на площадь окна сдавались за бешеные деньги. Здесь был весь город и весь двор. Шепотом поговаривали даже, будто сам регент тайком смотрел на казнь из окна. Когда показалась тележка, везущая приговоренного, по толпе прокатился долгий ропот.
     Картуш, смертельно бледный, стоял привязанный к прутьям решетки и из-за них безучастно смотрел на толпу. Если бы не веревки, он не смог бы держаться на размозженных ногах, но он и сейчас не утратил самообладания. Теперь свобода была уже близка. Она ждала его... там, в этой толпе, и он жадно вглядывался в каждое лицо, высматривая друзей, стараясь увидеть тайный знак, который придаст ему сил. За время этой дороги от тюрьмы он вытерпел адские муки, публичное покаяние оказалось пыткой, и теперь ему хотелось, чтобы все делалось быстро, очень быстро и чтобы он мог наконец отдохнуть, позаботиться о себе, вернуться к жизни после агонии.
     Повозка остановилась у подножия эшафота, возведенного перед ратушей. Приговоренному помогли спуститься. Бросив взгляд на колесо, он прошептал:
     - До чего мерзко выглядит!
     И его беспокойный взгляд снова метнулся к толпе, отчаянно ища помощь, которая должна была, обязательно должна была прийти. Но людское море оставалось недвижимым и безмолвствовало. По нему не пробегало ни малейшего колыхания, ничто не выдавало присутствия там людей Картуша. Палач уже пытался вести его по ступеням эшафота, и никто не шелохнулся...
     И тогда Картуш понял, что они его покинули, что никто не придет ему на помощь и что клятва, данная в каменоломне, ничего не стоит. Он сейчас умрет, умрет всего через несколько минут и такой страшной смертью...
     Им овладела ярость. Повернувшись к офицеру, который распоряжался казнью, он крикнул:
     - Отведите меня обратно в суд! Я все расскажу...
     Его отнесли в ратушу. Уже темнело, пришлось зажечь факелы. Толпа устраивалась, приготовившись к ожиданию, а тем временем стража вела Картуша в большой зал.
     - Вы просили выслушать вас? - сказал советник Арно де Буэ, который вел процесс. - Вы признаетесь наконец что вы - Картуш?
     - Да, я действительно Картуш! И я назову вам моих сообщников.
     В течение нескольких часов Картуш, охваченный дикой яростью, не умолкал: он называл имена, еще и еще, давал адреса. По мере того как он выдавал все новых сообщников, стражники уходили, потом возвращались и приводили с собой перепуганных мужчин и женщин, и те, ослепленные светом, жмурились, словно совы, вытащенные из дупла. Взглянув на свое войско, которое постепенно собиралось перед ним, Картуш презрительно бросил:
     - Вы от меня отреклись. Но я по-прежнему остаюсь вашим командиром и буду командовать вами и дальше, даже после смерти.
     Только двоим удалось избежать преследования: Дюшатле был найден в своей комнате мертвым, убитым ножом в спину, а Жаннетон-Венера бесследно исчезла.
     Закончив свои признания, Картуш попросил разрешения проститься с женой, уточнив при этом, что ей ничего не было известно о его преступлениях. Мари-Антуанетта пришла, лицо женщины было белее полотна ее чепчика. Муж с женой обнялись с безнадежной нежностью, не в силах вымолвить ни слова, а затем, отстранив плачущую Мари-Антуанетту, Картуш повернулся к командиру лучников:
     - Теперь я ваш! И давайте поживее!
     Его снова отвели на эшафот. Площадь за это время успела превратиться в огромный табор. Люди ели, пили, кое-кто спал. Картуш с пугающим мужеством улегся на крест, на котором палач должен был перебить ему кости перед тем, как привязать к колесу.
     - Мне больше нечего сказать! - произнес он. И вытерпел страшную пытку, не издав ни единого стона. Его перенесли на колесо, где полчаса спустя палач удавил его. На этот раз все было кончено, Картуш был мертв.
     Но, разбирая эшафот, палач обнаружил под ним труп молодой темноволосой красавицы, плававшей в собственной крови, с грудью, пронзенной кинжалом. Это была Жаннетон-Венера, не захотевшая и в смерти разлучиться с единственным мужчиной, которого она в своей жизни любила...

КАЛИОСТРО

1. Лоренца

     День постепенно угасал, в церкви сгущались непроницаемые тени, тускнели краски витражей. И все же Лоренца никак не могла решиться покинуть Сан-Сальваторе. Она, наверное, уже несколько часов простояла коленопреклоненной на холодных плитах у самого подножия главного алтаря, не смея пошевелиться, а тем более повернуть голову, потому что боялась встретиться глазами со страшным взглядом.
     Она почувствовала на себе этот взгляд, едва вошла в церковь, и этот взгляд, устремленный на ее окутанную черным покрывалом голову, временами опускающийся ей на плечи, с каждой минутой давил все сильнее, становился все более властным. Она точно знала, что стоит ей обернуться, стоит только встретить этот взгляд, и она покорится ему, как уже едва не произошло однажды.
     Прошло примерно две недели с того дня, когда, придя в Сан-Сальваторе к вечерней молитве, девушка встретилась на паперти с одетым в черное молодым человеком лет двадцати пяти или двадцати шести. Увидев ее, он остановился и поклонился ей, но не заговорил, а только смотрел на нее. Но с тех пор глаза этого человека не давали ей покоя. Никогда еще ей не доводилось видеть таких глаз: черные, необыкновенно блестящие и почти сверхъестественно глубокие. Встретив этот взгляд, Лоренца сначала ощутила холод, пронизавший ее до самого сердца, а потом ее охватил такой жар, что она даже не разглядела лица мужчины в черном. Боязливо перекрестившись, словно встретилась с самим дьяволом, она поспешила войти в церковь и в тот раз молилась усерднее обычного.
     Назавтра тот человек явился снова. По-прежнему безмолвный, он ограничился тем, что поклонился ей, но с тех пор Лоренца каждый день видела его в церкви Сан-Сальваторе, и всегда он был молчалив и неподвижен. Ее страх вскоре перерос в ужас. И тем не менее хоть она каждый вечер давала себе торжественную клятву не ходить больше в Сан-Сальваторе, но, когда приближался час вечерней молитвы, она прикрывалась плотной накидкой, окутывала голову покрывалом, брала свой молитвенник и, подчиняясь силе, против которой не могла устоять, помимо воли направлялась к церкви.
     Сегодня вышло еще хуже обычного. Вместо того чтобы постоять на паперти, а затем уйти, незнакомец вошел в церковь вслед за ней. Она хоть и не видела, как он вошел, но все же ощущала его присутствие. А теперь она с ума сходила от страха. Время шло. Церковь вот-вот закроют, и ей придется выйти, оказаться на безлюдной площади, лицом к лицу с незнакомцем. При одной этой мысли Лоренца, суеверная, как все римлянки, чувствовала, что изнемогает, теряет последние силы.
     И вдруг она увидела, как в церковной стене бесшумно отворилась маленькая дверца и появилась сгорбленная фигура церковного сторожа. Он пришел, чтобы погасить свечи и запереть храм. И тут Лоренца внезапно вспомнила, что эта дверца выходит на старую монастырскую галерею, а оттуда можно попасть на небольшую площадь, которую замыкает фасад дворца Ланчелотти.
     Темнота с каждым мгновением все более сгущалась. Уже ничего было не разглядеть, только светилась красная лампадка на хорах. Девушка, совершенно уверенная в том, что ее не видно в тени колонн, бесшумно встала и легко, словно струйка дыма, выскользнула за дверь. В галерее еще не совсем стемнело, ее ренессансные арки смутно вырисовывались на фоне запущенного сада. Обеими руками подхватив юбки, Лоренца пустилась бежать к выходу, но голос, раздавшийся у нее за спиной, заставил ее замереть.
     - Лоренца Феличиани! - произнес голос. И пока она, пораженная ужасом, с бешено колотящимся сердцем, стояла, не в силах пошевелиться, голос продолжал звучать мягко и нежно. - Лоренца Феличиани, почему вы меня боитесь? Ну, обернитесь же! Решитесь взглянуть мне в лицо! - Но поскольку она по-прежнему оставалась неподвижной, голос сделался властным:
     - Посмотрите на меня! Я так хочу!
     Тогда она обернулась, и внезапно страх полностью оставил ее. Забыв на мгновение, как она боялась этого взгляда, девушка увидела, что незнакомец очень хорош собой. Смуглый, темные волосы, зачесанные назад и стянутые на затылке простым шнурком, открывают широкий лоб. Было еще достаточно светло, чтобы она заметила, как сверкнули его прекрасные белые зубы, когда он ей улыбнулся.
     Приблизившись к девушке, он взял ее за руку, и Лоренца не отняла своей руки.
     - Вы не должны меня бояться. Я не желаю вам зла, совсем напротив!
     - Так чего же вы хотите?
     - Смотреть на вас - вы так красивы! И еще, если вы согласитесь, я хочу, чтобы вы стали моей женой!
     Лоренца внезапно отдернула руку, словно только сейчас осознала, как неприлично то, что к ней прикасается незнакомец, и отвернулась от него.
     - Нет! Нет, это невозможно! Я обещала посвятить себя Богу! Я скоро уйду в монастырь!
     - Я знаю. Но вы не станете монахиней! Это было бы слишком обидно! Вы станете моей женой, Лоренца.
     - Никогда! Я даже не знаю, кто вы такой.
     - В Риме меня называют Жозефом Бальзамо, я состою на службе у кардинала Орсини!
     Продолжая говорить, Бальзамо протянул руку и, взяв девушку за подбородок, ласково заставлял повернуть голову, посмотреть на него. И снова Лоренца оказалась в плену его странного взгляда. Она почувствовала, что ее воля слабеет, и вместе с тем ей вдруг захотелось спать. Словно сквозь сон, до нее донеслись слова:
     - Вы ведь станете моей женой, правда?
     - Да... я стану вашей женой.

***

     Лоренца Феличиани происходила не из знатной семьи. Она была дочерью плавильщика золота и действительно собиралась постричься в монахини. Лоренца, от природы склонная верить во всевозможные чудеса, набожная и суеверная, с детства привыкла рассматривать Землю как Богом проклятое место, а Рим, за исключением Церкви, папского окружения и святой инквизиции, - как преддверие ада. Она считала, что для чистой души существует лишь одно убежище, что от мерзостей этого мира могут уберечь лишь крепкие и глухие монастырские стены.
     И все же так сильна была странная власть, которую приобрел над ней Бальзамо, что Лоренца слепо и не рассуждая согласилась выйти за него замуж, даже не сказав об этом родителям.
     - Мы покинем Рим сразу после совершения обряда, - заявил ее странный жених. - Кардинал Орсини дал мне поручение. Мы едем в Венецию.
     Лоренца без колебаний согласилась. В самом деле, как ей объявить своим родным, что, вместо того чтобы присоединиться к доминиканкам в Сан-Систо, она собирается выйти замуж за человека, с которым всего-навсего встретилась у входа в церковь и о котором почти ничего не знала. Он, конечно, сказал ей, что родился в Палермо и всю свою юность провел в монастыре, где изучил медицину и химию. Но о своей семье, о своих родителях он хранил почти полное молчание. Об этом было сказано всего несколько слов:
     - Моя мать была красивой и несчастной женщиной; а что касается моего отца, он занимает такое высокое положение, что не может, не лишившись его, признать меня своим сыном. Мой дом, Лоренца, - большие дороги, и другого дома у меня сейчас нет... Вам придется пойти за мной туда, куда я поведу вас.
     Больше ей ничего не удалось из него вытянуть, но он приобрел над ней такую власть, что ей даже в голову не пришло еще о чем-нибудь спросить.
     - Я пойду за вами... - только и ответила она.
     На самом деле постепенно, по мере того, как истекали две недели - отпущенный им срок до того дня, на который он назначил их свадьбу, - мысли Лоренцы менялись. Она понемногу привязалась к этому странному молодому человеку, к его мягкому и властному голосу. Ему достаточно было посмотреть ей в глаза своими мерцающими зрачками, чтобы у нее исчезли все желания, кроме одного: непреодолимого желания оставаться рядом с ним, слушать его голос, смотреть на него и растворяться в нем. Он так хорошо говорил, что любит ее!
     Апрельским вечером 1769 года старик священник из Сан-Сальваторе, с которым жених, похоже, был хорошо знаком, соединил жизни Жозефа Бальзамо и Лоренцы Феличиани в присутствии двоих свидетелей, представленных как служащие кардинала Орсини и бесследно пропавших, едва обряд был совершен.
     - Теперь ты стала моей женой, - серьезно проговорил Бальзамо у церковных дверей. - Никогда не забывай, Лоренца, что принадлежишь мне телом и душой и что отныне у тебя не должно быть другой воли, кроме моей. Что бы ты ни увидела, ты никогда не должна расспрашивать меня о моих занятиях. Кроме того, ты никогда и никому не должна ничего рассказывать, как бы тебя к этому ни вынуждали, о том, что я буду делать у тебя на глазах.
     - Я все исполню! - безропотно пообещала молодая жена.
     - Поклянись!
     - Клянусь...
     - Ну а я, со своей стороны, клянусь, что сделаю все на свете, лишь бы ты была счастлива. А теперь идем!
     Через несколько минут почтовая карета уже стрем