сь на Жиля, и он погрузился в сладкий сон, полный сновидений.
     Картины и ощущения прошлого пришли к нему откуда-то из глубины памяти. Он вновь увидел встреченные за его короткую жизнь лица. Он стал вновь Жилем Гоэло, маленьким босоногим крестьянским мальчиком в песках Кервиньяка, нелюбимым внебрачным сыном Мари-Жанны, взбунтовавшимся учеником коллежа Сент-Ив де Ванн, ослепленным возлюбленным непокорной Жюдит де Сен-Мелэн, будущим священником, покинувшим семинарию, укравшим лошадь, чтобы быстрее устремиться навстречу своей судьбе.
     Затем он увидел себя секретарем Рошамбо, молодым солдатом, адъютантом де Лафайета, Джорджа Вашингтона, лесным охотником, компаньоном Тима Токера, пленником ирокезов, страстным любовником индейской принцессы Ситапаноки, славным воином при Йорктауне, признанным на пороге могилы человеком, который дал ему жизнь, офицером королевских драгун, безутешным мстителем за Жюдит, осужденным ее презренными братьями на ужасную смерть.
     Перед ним возникли и недавние события. Улыбающиеся лица расцвечивали перемежавшиеся воспоминания. Лица Марии-Луизы, Каэтаны, таинственной графини - двойника Жюдит и королевы. Возникли и мужские лица: граф Прованский, выходящий из темной рощи Трианона, Ферсен с синяком под глазом и, наконец, странный врач-итальянец.
     Но по мере того как сменялись его полупризрачные видения, они становились все более тягостными, болезненными, как будто какая-то другая тяжесть одолевала спящего, как будто двери его памяти тщетно силились закрыться.
     Наконец все слилось в бурный поток вспышек, разноцветных пятен, все погрузилось в бездонную пучину, обитаемую какими-то темными призраками, из глубины которой исходил грозный голос, провозглашающий: "Скипетр нанес удар по Храму, но Храм сам нанесет удар по Скипетру, и тот обрушится в грязь и кровь! Горе Лилиям Франции и тем, что служит этим Лилиям! Горе служителям французских Лилий! Горе Лилиям!.."
     А затем все исчезло. Остался лишь бездонный, черный, теплый, ласкающий водный поток, в котором Жиль плыл, счастливый и освобожденный от всего...
     Утренний луч солнца, проникший сквозь полосатые шелковые занавески, заставил вздрогнуть веки шевалье. Он заморгал, протер глаза, широко зевнул, поднялся на локте и обнаружил, что он лежит на ковре рядом с диваном, на который его, видимо, положили.
     Быстро поднявшись, он потянулся, осмотрелся, обнаружил себя вновь в библиотеке, где был принят врачом. Не было никаких следов их ужина, не было никого. В комнате был идеальный порядок. Лишь около кресла стояли его сапоги да на спинке висел его мундир. Стояла полная тишина.
     Жиль отдернул штору, солнце наполнило своим светом комнату. Окна выходили на маленький запущенный садик, где сорняки расползлись среди кустов роз до самых стен, увитых плющом.
     Звук открывающейся двери заставил его обернуться. Он увидел вошедшую толстую женщину в чепце и фартуке, вооруженную метлой. Увидев незнакомца, она вскрикнула, выронила все свои принадлежности.
     - Ради всех святых! Что вы здесь делаете? Кто вы?
     - Как это кто я? А почему это должно вас касаться? Извольте-ка сообщить господину графу де Калиостро, что я бы хотел попрощаться с ним перед отъездом и что я не отказался бы от чашки кофе.
     - Кому сообщить?
     - Вашему хозяину! Графу де Калиостро.
     - А кто это?
     Когда речь шла не о засаде или о службе, требующей терпения, то это терпение вовсе не было главной добродетелью шевалье. Он сначала обулся для придания себе большего достоинства, натянул на себя мундир, парик и предстал перед служанкой. Она на всякий случай подобрала метлу, вероятно, чтобы защищаться от неожиданного пришельца.
     - Давайте договоримся. Этот дом принадлежит графу Оссолинскому?
     - Да, но это так, призрак. Он никогда не бывает здесь.
     - Возможно. Но я предполагаю, что вы же не можете не знать, что граф Оссолинский предоставляет свой дом в распоряжение своего друга графа де Калиостро, когда тот приезжает в Париж.
     - Но кто это? Я никогда о нем не слышала.
     - Это невероятно. Я был вчера вечером принят графом. Мы поужинали. Тогда позовите консьержа.
     - Какого консьержа? Уже на протяжении многих месяцев этот дом пустует.
     - Ну, а кто вы?
     - Я? Я вдова Радинуа. Я живу неподалеку на улице Святой Анастасии. Мой покойный муж служил у графа Оссолинского. Он следил за домом. И я вот работаю вместо него. Но клянусь крестом на могиле моей покойной матери, я никогда не слышала о вашем графе. И об этом, как его.., консьерже.
     - Ну вспомните же! Такой молодец большого роста. Должно быть, он поляк.
     - Никогда не видала, - снова заверила его вдова Радинуа. - Когда господин граф наезжает в Париж, он привозит с собой всю прислугу. В последний раз это случилось добрых пять лет назад. Ну, если он имеет желание предоставлять свой дом друзьям, то разве я могу быть против? Вероятно, он дал ключ от дома вашему графу. Не мог же он пройти сквозь стену. Вот только следовало бы мне об этом сказать. Ну и что же теперь будем делать?
     - Ничего. Приступайте к уборке. А я посмотрю, нет ли здесь моего вчерашнего хозяина. Но прежде всего вот что я сделаю.
     Он устремился к маленькой дверце в глубине библиотеки, открыл ее и ахнул от удивления: не было никаких следов ни черной обивки, ни кресел и столика, ни предметов из серебра. Он увидел просто узкую комнатушку с голыми стенами, совершенно пустую, только на полу лежала стопка книг да стояла маленькая библиотечная лесенка. Совершенно ничего не осталось от тревожных украшений прошлой ночи.
     Размышления его над еще одной тайной были прерваны вдовой Радинуа.
     - Скажите, это случайно не для вас?
     - Где вы это обнаружили? - спросил он, беря у нее письмо.
     - Там, на камине. Там что-то написано. Ну а я, чего уж тут скрывать, читать-то я не выучилась.
     Вот мой покойный муж, он-то умел читать. А настоятель храма Святого Людовика Христолюбивого говорил, что если бы он захотел...
     Но Жиль не заинтересовался интеллектуальными способностями покойного Радинуа. Письмо было действительно адресовано ему, что следовало из размашистой надписи на конверте. Письмо было кратким и поэтому еще более тревожным.
     "Не пытайтесь искать мадемуазель де Сен-Мелэн. Это будет опасно для ее жизни."
     Все было так непонятно... С гневом он сунул письмо в карман, нахлобучил шляпу и направился к двери.
     Служанка, уперев руки в полные бедра, с улыбкой наблюдала за каждым его движением.
     - Если вам вздумается еще раз провести здесь ночь, предупредите меня. Я приготовлю вам комнату. Это будет немного лучше дивана. Мне так нравятся красивые военные. Я живу на улице Святой Анастасии, в доме номер два.
     Но Жиль не имел никакого намерения возвращаться в этот дом, даже с разрешения вдовы Радинуа. Тем не менее он ее поблагодарил и отправился на поиски конюшни, умоляя Господа, чтобы его Мерлин не испарился подобно тому врачу-итальянцу, консьержу-поляку и его видениям в черной комнатушке.
     Опасения были напрасными. Ирландский жеребец стоял в чисто прибранном стойле, его сбруя была развешана на стене. Он заржал при виде своего хозяина, подставил свою умную морду под ласковые потрепывания.
     - Ты умная лошадь, - приговаривал Жиль, седлая его, - но не ты же засыпал в ясли овса, не сам же ты себя расседлал. Не твой же это ангел-хранитель! Кто-то же это сделал! Или же я сам призрак, видение. Бог ты мой! - воскликнул он, крепко затягивая подпруги. - Если бы ты мог говорить, ты мог бы мне сказать, что я, по крайней мере, не сумасшедший. А к тому же это письмо. Этот проклятый колдун знает о Жюдит больше, чем я полагал. Как же он узнал ее настоящее имя?
     Вдруг его пронзила внезапная мысль. Есть же кто-то, кто может подтвердить, что это был не сон. Это же тот знатный гость, которого он видел в щель двери. Не может же лгать принц Роган, бретонец, да еще и кардинал. Конечно, будет затруднительно офицеру личной гвардии короля расспрашивать великого духовника Франции о его близких друзьях, о его ночных визитах.
     - Он же может дать адрес этого колдуна, по крайней мере! Не отлучит же он меня от церкви, если я у него это спрошу! А там посмотрим.
     Ведя под уздцы Мерлина, он вышел из конюшни.
     - И лошадь ваша тоже была здесь всю ночь!
     - Это же половина меня самого! Мое почтение, мадам! - отсалютовал он служанке, что повергло ее в состояние глубокого смятения и заставило покраснеть до корней волос.
     - Как же вы милы! Приезжайте сюда, когда захотите. Садитесь же в седло, я так хочу полюбоваться вами.
     Чтобы доставить удовольствие этой доброй женщине. Жиль устроил небольшой спектакль.
     Он вскочил в седло, не касаясь стремени, заставил Мерлина поклониться, затем пройтись испанским шагом под восторженные аплодисменты присутствующей публики и важно выехал из открытых ворот. И как раз в этот момент он заметил, как из одного из соседних домов выходит величественная английская шляпа, которая что-то ему напомнила. Он также заметил, что трупы после вчерашней стычки были уже убраны.
     Он уже хотел пришпорить лошадь и мчаться во весь опор по направлению к Бастилии, но сдержался, чтобы проверить, не ошибается ли он. Но это был в самом деле тот элегантный секретарь графини де Ла Мотт. Он был занят тем, что пытался натянуть ярко-желтые перчатки. У него был вид отдохнувшего человека, выходящего после спокойно проведенной ночи, а теперь он остановился на мгновение на пороге своего дома, чтобы вдохнуть утренний свежий воздух перед тем, как вновь заняться своими обычными делами.
     Они заметили друг друга одновременно. Всадник, выезжавший из ворот дома Оссолинского, казалось, поверг незнакомца в шок. На его гладко выбритом лице появилось чувство удивления.
     Быстро покончив со своими перчатками, он нервными шагами удалился в сторону улицы Сен-Жиля, с угрожающим видом поигрывая тростью.
     Это странное поведение повергло Жиля в недоумение. Миловидный секретарь не знал его, да и не мог знать. Их краткая встреча на выходе из Трианона не должна была произвести на него никакого впечатления, поскольку он не мог знать, что Жиль в это время следовал по пятам за его хозяйкой. Тогда отчего же, черт побери, такая реакция при виде его, выходящего из дома? А не из-за того ли, что именно из этого дома? Видимо, он знал, что в доме никого нет, и совершенно не был в курсе того, что происходило здесь ночью.
     Он пустил Мерлина мелкой рысью по утреннему Парижу в направлении улицы Святого Людовика. Раздавались крики бродячих торговцев, им эхом вторил своими призывами точильщик. Жиль принялся размышлять, что весь этот маленький мирок, обитающий около Тампля, ведет себя как-то странно. Внезапно мысль его остановилась на этом слове "Тампль" - храм. Он вспомнил о том голосе, который раздавался во время его сна, том голосе, который провозвестил такое грозное проклятие Лилиям Франции. Оно снова прозвучало в ушах Жиля, но на этот раз с болезненно-тревожным чувством, которое он испытал при виде этого белокурого секретаря. Так что же могла значить эта грозная анафема всему королевству, исходящая от солдата удачи? И как он, рожденный в позоре, мог вплести свою жалкую нить в роскошный ковер королевских судеб?
     Вряд ли он мог ответить на подобный вопрос.
     А потом в лучах прекрасного утреннего солнца, золотивших Париж, ночные тени теряли свою грозную силу. В конце-то концов. Жиль сейчас намеревался заниматься только собой и той, которую он любил. Прежде всего, необходимо было найти Жюдит, пусть она и называла себя Жюли.
     Неужели она была замешана в эти странные и опасные действия? Он твердо знал, что в его сердце достаточно любви и решительности, чтобы вырвать ее из заговора, темные следы которого он обнаруживал ежедневно. Этот заговор будет раскрыт, но, как обычно, совсем не главные его зачинщики понесут наказание, но те, кто помогал им и которым не выпало удачи быть рожденным на ступенях трона.
     Молодому человеку не составило никакого труда найти особняк Рогана Страсбургского, в котором жил кардинал. Но сегодня удача ему не сопутствовала: ему сообщили, что его преосвященство уехал из Парижа еще с первыми лучами солнца, не соизволив сообщить, куда он направляется.
     Может, в свое имение в Куиврей, а может, и в Страсбург. И больше ничего нельзя было выудить из привратника, упорно остававшегося неподкупным.
     Разочарованному и взбешенному Жилю оставалось лишь следовать в каком-то другом направлении. Но куда? Может быть, в Бордо? Но Калиостро был слишком хитер.
     Ведь он знал, где искать Жюдит, тогда зачем бегать за этим колдуном? Конечно, запертая за темными стенами старого дворца Медичи, она была недоступной и далекой, подобно обитателю другой планеты. То, что ей грозила бы опасность, если бы он попытался вырвать ее оттуда, в это Жиль верил, хотя любовь его и восставала против этого.
     Он начинал понимать, что посещения сильных мира сего чаще всего порождают муки и страдания, особенно для тех, кто чист сердцем, и он страстно хотел вырвать Жюдит из этой тьмы.
     Когда-то он мечтал увлечь Жюдит к диким берегам Америки, начать там новую жизнь и основать с ней династию Кречетов. А теперь он желал увезти ее в сердце долины Юнондэ под защиту старых башен замка, укутанного лесом. Они будут там вдали от шумов двора, от людских страстей. Один-единственный день с Жюдит теперь казался ему бесконечно более счастливым, чем вся эта жизнь среди драгоценных лепных украшений Версаля.
     Однако сейчас было не до мечтаний. Голодный, желающий привести себя в порядок. Жиль направился к отелю "Йорк", где он надеялся найти у хозяина отеля Никола Картона все необходимое.
     Через Гревскую площадь он проехал Новый мост, на котором была расположена ярмарка, так живо напоминавшая его юношеские забавы.
     Это был единственный мост, не превращенный в улицу двумя рядами домов. Он напоминал скот рее сад, благодаря рядам выставленных цветов и фруктов, доходившим до проезжей части. Но там было и другое, кроме бесконечных лотков на открытом воздухе: чинильщики, старьевщики, сапожники, торговцы лентами, уличные трактирщики, мешавшие в огромных кастрюлях свое сомнительное варево, чистильщики обуви, собачьи парикмахеры, шарлатаны, готовые вам вырвать зуб под звуки оглушающей музыки или всучить чудесный эликсир и от старости, и от мозолей на ногах. Это было удивительное ежегодное празднество.
     Этим утром Париж, казалось, пребывал в отличном настроении. Ночная гроза умыла город, да и баржи, приплывшие из Монтре, привезли хорошие новости. Это были новости о великолепном будущем урожае, что будет для всех достаточно хлеба, и цены на него не будут высокими.
     В то время как молодой человек, направляя своего коня сквозь красочные развалы товаров, отвечая улыбкой на приглашения торговки рыбой, подмигивал девушкам, его взгляд привлек красный плюмаж на шляпе дюжего молодца в белом мундире с красным пластроном. Это был сержант Суассонского полка, ответственный за набор рекрутов. Он как раз был занят своей работой"
     Левой рукой он держал за плечо юношу лет шестнадцати или семнадцати, а правой небрежно поигрывал туго наполненным кожаным мешочком, висевшим на поясе.
     Его звучный голос был слышен издалека. Но то, что он говорил, никого не интересовало. Любой парижанин знал наперед все его разглагольствования о славе и удовольствиях на службе короля, о красивом мундире, о его неотразимости перед всеми девушками, об отличной кухне в армии, об исключительно высоком жалованье, но юноша, на которого нацелился сержант, кажется, не давал себя убедить. Он отрицательно качал головой, делал робкие попытки высвободиться из-под тяжелой лапы на его плече. Жиль услышал, как он бормотал:
     - Я бы с удовольствием, господин сержант, но не могу. Мне надо заботиться о сестре. У нее только я на целом свете. Вы же видите, что она инвалид.
     И действительно, девочка лет четырнадцати-пятнадцати, вцепившись в него, следила полными беспокойной тоски глазами за этим разговором. У нее было нежное красивое личико, одно плечо выше другого, она заметно прихрамывала.
     - Вот ты и будешь заботиться о ней, когда пришлешь ей часть жалованья. Она сможет спокойно на нее прожить и даже нанять служанку.
     Ты же даже не представляешь, что ты можешь заработать. У тебя что за ремесло?
     - Ремесло? Да никакого. Я зарабатываю на жизнь носильщиком.
     - И ты еще выламываешься. Да черт меня побери, малыш, да полное снаряжение солдата в два раза легче, чем эти деревянные шары или мешки с песком. Ты можешь считать, что тебе крупно повезло, что ты встретил меня. Пойдем-ка в трактир, выпьем по стаканчику. Я тебя угощаю. А там ты подпишешь бумагу.
     Девочка заплакала, потянула брата за рукав:
     - Не слушай его, Жильдас, он нас хочет разлучить. Прошу тебя.
     - Ты, девочка, не знаешь, что говоришь. Я же тебе добра хочу. Оставь его. Ты будешь еще и благодарить меня.
     Он грубо оттолкнул девочку, та упала на край тротуара, закричала от боли. Сержант сделал знак двум своим подчиненным, стоявшим неподалеку, крепко ухватил парня, бросившегося было на помощь сестре.
     - Хватит! Стой спокойно!
     - Действительно хватит! Отпустите этого человека, - сухо приказал Турнемин, наезжая конской грудью на сержанта.
     Тот натянуто улыбнулся.
     - Почему же, господин лейтенант? Этот малыш только и помышляет о службе королю. Остается только договориться.
     - Это не правда, - закричал юноша, осмелев при такой неожиданной помощи. - Уже целый час я ему толкую, что не хочу вербоваться в солдаты из-за сестры. Господин офицер, очень прошу вас, скажите ему, чтобы он оставил нас в покое.
     - Я это и делаю. Сержант, вам известно о запрещении королем насильственной вербовки?
     - Я об этом ничего не знаю. И мой командир тоже. Нам нужны люди. Если я приду с пустыми руками, то для меня это будет совсем не праздник.
     - День еще не закончился. Возьмите-ка и подумайте обо всем в трактире. Выпейте там за мое здоровье.
     Монета попала прямо в руку обрадованного сержанта.
     - Ну что же, постараемся, до вечера еще далеко. Благодарю, господин лейтенант. Но постарайтесь прогуливаться где-нибудь в другом месте. Вы портите мне всю работу.
     - Я сейчас же уезжаю.
     Жиль спешился. Юноша помог сестре подняться, вытер ей градом катившиеся слезы с лица.
     - Тебя зовут Жильдас. Ты бретонец? - спросил он его по-бретонски.
     Серые глаза парня округлились от удивления, а сестра вдруг перестала плакать.
     - Уроженец Ландевеннека к вашим услугам, господин офицер.
     - А что ты делаешь в Париже? Не лучше бы тебе было в родном краю? Я думаю, что ты рыбак?
     Тот отвел глаза и покраснел.
     - Я был рыбаком. Я был на службе монахов аббатства, но у меня была собственная лодка. А потом случилось несчастье. Надо было уехать из-за сестры Гаиды. Она не может без меня. Не будь вас, я не знаю, что бы произошло.
     Девочка изо всех сил цеплялась за руку брата так, что костяшки на пальцах стали белыми. Ее такие же, как у брата, большие серые глаза смотрели на офицера с чувством страха и восхищения. Жиль ласково ей улыбнулся.
     - Носильщик, это же очень тяжело. А где вы оба живете?
     Животный страх пробежал по лицу девочки.
     Она еще теснее прижалась к брату.
     - Не говори ему, Жильдас, не говори! Идем отсюда.
     Он ласково погладил ее по руке, успокаивая этого испуганного ребенка.
     - Успокойся, Гаида, он добрый, он помог нам.
     - Я знаю, но все же не говори ему!
     В это время какой-то нищий, который наблюдал за ними, подошел, стуча своими костылями.
     - Улепетывайте-ка отсюда, мальцы. Если попадетесь сержанту на глаза, вы погорели. Отпустите их, господин. Ведь как только вас не будет здесь, мальца тотчас схватят.
     - Хорошо, я уезжаю. Да хранит тебя Бог, Жильдас. Поверь мне, лучше будет, если ты возвратишься на родину. Здесь ты похож на чайку с перебитым крылом.
     Он уже ставил ногу в стремя, нищий подталкивал юных бретонцев перед собой, когда вдруг Гаида выпустила руку брата, побежала, не обращая внимания на