о!.. И действительно, легкое свечение появилось за завесой туч.
     - Если солдат или любой горожанин вдруг захочет поднять глаза и заметит, что клетка не на месте, в мгновение ока сбежится весь город! И тогда нас защитит только Бог!
     - Во всех странах мира, - сухо заметила Катрин, - церковь - место убежища...
     - Во всех странах, может быть, но что здесь, я в этом не очень-то уверен!
     Не без труда, с бесконечными предосторожностями трое мужчин вытащили узника из клетки. Он был совершенно бесчувственным. Не слышно было, как он дышал. Катрин поспешно положила руку ему на сердце и отняла ее со вздохом облегчения.
     - Он жив! - прошептала она. - Но насколько его еще хватит?.
     - Разденьте его быстрее! - приказал Ганс.
     - Зачем?
     - Увидите. Только, во имя благодати небесной, поспешите! Становится все светлее.
     Словно в подтверждение его слов, они услышали снизу, как один из солдат закашлял. Потом услышали звон копья, звякнувшего о камень. Четверо заговорщиков съежились с безумно забившимися сердцами, ожидая криков тревоги, которые, без сомнения, вот-вот должны были нарушить тишину... Но ничего не произошло! Вздох облегчения вырвался у разволновавшихся людей. Жосс, Катрин и Гатто бросились к Готье, стали его раздевать, а в это время Ганс открыл тяжелый мешок, который принес. В нем лежал наскоро обструганный толстый кусок дерева, который слегка напоминал фигуру свернувшегося человека.
     - Нужно, чтобы в клетке кто-то был! прошептал Ганс. - А то с самого утра весь город станут выворачивать наизнанку, и нам никогда не удастся вывезти этого человека. Если нам чуточку повезет, никто и не заметит подмены и до этого пройдет еще несколько дней.
     Катрин, по правде говоря, давно уже поняла, что хотел сделать мужественный немец. Совсем нетрудно было снять с Готье его жалкие лохмотья. Его бесчувственное тело быстро одели в плащ, который принесла Катрин, а в это время Ганс устроил чучело в клетке и покрыл его лохмотьями узника и еще несколькими тряпками такого же неопределенного цвета, которые принес. Как бы лежащую на руках голову изобразил запрятанный в тряпье глиняный шар. В ночной темноте все это имело поразительно правдоподобный вид.
     - Если при свете дня на него посмотреть с башен, может быть, это и не выдержит экзамена, - с сомнением произнес Ганс, а потом спокойно добавил:
     - Но снизу запросто пройдет!
     Главная трудность была в том, как снять цепи, которыми узника приковали к клетке. В переметной, суме, которую Ганс доверил нести Жоссу, оказалось несколько инструментов из слесарного набора. Нелегкая задача - снять оковы, не поранив Готье. А ведь малейший крик провалил бы все дело! Когда, вооружившись пилой, Ганс принялся за браслеты на щиколотках, Катрин затаила дыхание, ибо ей показалось, что звук пилы был ужасно громкий, несмотря на пропитанные жиром тряпки, которыми Ганс обернул инструменты. Но мастер обладал невероятной ловкостью. Операция прошла благополучно, и Готье даже не вздохнул.
     Они поспешно разложили оковы по чурке-чучелу, потом должным образом заперли клетку. Ганс и Гатто вернулись К вороту, а Катрин и Жосс принялись палками подталкивать клетку, чтобы опять спустить на прежнюю высоту и не стукнуть о стену, что вызвало бы опасный шум. Через несколько минут гнусная тюрьма-пытка вновь была водворена на прежнее место и повисла вдоль башни. И вовремя!
     Действительно, словно выждав именно этот момент, показалась луна, она высвободилась из облаков и внезапно пролила холодный и яркий свет. Одновременно заговорщики услышали, что внизу, у подножия башни, солдаты обменялись несколькими словами на своем гортанном языке.
     Катрин заметила, как блеснули зубы Ганса, и поняла, что тот улыбался.
     - Пошли, - прошептал он. - Воистину Небо на нашей стороне. Теперь нужно спустить вниз нашего беглеца, а, судя по его весу, это будет нелегкой задачей. Башенная лестница крутая, и хорошо, что Гатто пришел нам помочь. Вы, мадам Катрин, пойдете впереди с факелом и посветите нам. Теперь пойдем!
     Трое мужчин понесли Готье, один за ноги, а два других - за плечи, Катрин поспешила зажечь факел в закрытом месте, на лестнице. Итак, шествие вступило на каменную винтовую лестницу. Несмотря на то, что Готье похудел из-за вынесенных им лишений, он был еще очень тяжелым, и к тому же его огромный рост мешал поворачиваться на узкой лестнице. В тревоге Катрин шла впереди, бросая время от времени взгляд на раненого и стараясь разглядеть сквозь грязь и заросшую бороду, закрывавшую ему лицо, малейший признак возвращения жизни. Но ничего не увидела: Готье не вздрогнул, не поморщился - ничего!
     Слышались только вздохи облегчения трех мужчин, когда они спустились вниз - это сразу упростило им задачу. Упростило, да, но и сделало более опасной. Обернись один из монахов, поверни голову или же зайди один из альгвасилов из наружной охраны в церковь, и все четверо заговорщиков погибли!
     Мягкими шагами, задерживая дыхание, Катрин со своими спутниками медленно, но верно пробиралась к двери. Они уже вот-вот вышли бы, когда в самый непредвиденный момент Готье вдруг издал стон, который в тишине, едва нарушавшейся монотонным бормотанием монахов, прозвучал в ушах Катрин громом трубного гласа Страшного суда. У трех мужчин с их ношей едва хватило времени метнуться в тень огромного опорного столба у закрытой решетки церковной часовни, и Катрин быстро приложила руку к губам раненого.
     Охватившая беглецов тревога и минуты последовавшего за этим ожидания были страшны. Катрин почувствовала, как толчками бьется сердце в груди. У своего уха она чувствовала тяжелое дыхание Ганса, на которого она слегка навалилась. А там, на клиросе, оба монаха прервали свои молитвы. Они повернули головы в сторону, откуда послышался неожиданный шум. Катрин увидела сухой профиль одного из них - он четко обозначился на фоне свечи. Другой сделал было жест, желая встать, но собрат удержал его.
     - Да это кошка! - сказал он. И, более не беспокоясь, они продолжили свои молитвы. Но положение маленькой группки людей вовсе не улучшилось. У себя под рукой Катрин чувствовала, как ожил рот Готье. А хрупкий кляп, которым стала рука Катрин, не мог ни в какой мере удержать Готье, если бы он стал опять стонать.
     - Как заставить его замолчать? - прошептала Катрин, в ужасе прижимая руку.
     Слабый стон, словно глухой всплеск воды о камень, послышался опять. Казалось, что они погибли. Сейчас монахи остановятся. На сей раз они придут посмотреть...
     - Если нужно его пристукнуть, мы его пристукнем, - невозмутимо прошептал Жосс. - Но отсюда нужно выйти.
     Неожиданно в глубинах церкви раздалось звяканье колокола, за которым немедленно последовала песнь, суровая и мрачная, которую запели примерно пятьдесят мужских голосов, и мало-помалу она становилась все громче. Катрин почувствовала, как Ганс облегченно вздохнул.
     - Монахи! - произнес он. - Они пришли отпеть первый час молитвы. Как раз вовремя!
     Все трое опять ухватились за Готье, подняли его, словно он ничего не весил, и бросились вдоль нижней боковой части придела. И вовремя. Готье, не переставая, стонал. Но громкие голоса святых отцов возносили свою песнь к высоким сводам церкви, заполняя ее суровой мелодией, в которой терялся голос раненого. Все двери были пройдены почти разом, бегом. Что и говорить, им ведь не стоило попадаться на глаза приближавшейся процессии, которая тянулась из монастыря. Запыхавшиеся, с бешено стучавшими сердцами, четверо заговорщиков оказались со своей ношей под козырьком боковой двери церкви. Луна освещала двор, но вдоль стен собора широкая черная тень могла, их спасти.
     - Последнее усилие, - радостно прошептал Ганс, - и мы на месте. Быстро к дому!
     Через несколько мгновений низкая дверь дома строителей тихо затворилась за ними. Обессиленная, но пребывая наверху блаженства, Катрин рухнула на край колодца. После чего, более не в состоянии сдерживать себя, она разразилась рыданиями.

Глава шестая. КОНЕЦ ГРЕШНИКА

     Поступая мудро, Ганс, Жосс и Гатто дали Катрин выплакаться до конца. Они перенесли Готье под навес, куда каменотес складывал глыбы песчаника или травертинского туфа. Они положили Готье на солому, наскоро собранную Гатто, и принялись осматривать его. Опомнившись, Катрин мигом перестала плакать, вытерла глаза и пошла на поиски своих друзей. Она чувствовала себя невероятно легко. Слезы пошли ей на пользу, она даже освободилась от ощущения физической усталости. Для нее было такой радостью освобождение Готье от жестокого дона Мартина! Даже, несмотря на то, что сделана была только половина работы.
     Но радость Катрин померкла после первого же взгляда на большое распластанное тело Готье. Он был худ, ужасающе грязен, и если глаза у него иногда открывались, серый взгляд оставался безразличным, тусклым. Когда этот взгляд останавливался на молодой женщине, в нем не возникало никакого признака удивления. Напрасно Катрин наклонялась над ним и звала по имени, нормандец смотрел на нее все так же безучастно.
     - Может, он сошел с ума? - беспокоилась молодая женщина. - Он вроде ничего не помнит. Наверное, он очень болен. Зачем же тогда вы отнесли его сюда, а не в кухню?
     - Потому что скоро настанет день, - ответил Ганс. - А когда Уррака встанет, совсем не нужно, чтобы она его увидела.
     - Не все ли равно, раз она глухая!
     - Глухая, да! Но не слепая, не немая и даже, может быть, не такая уж глупая, как кажется. Мы поухаживаем за этим человеком, обмоем, оденем как следует, поддержим его силы настолько, насколько это нам удастся. Потом настанет день. И тогда нужно будет как-то вывезти его из города, и быстрее.
     - Но как же увезти его в таком состоянии? Что же с ним делать по дороге?
     - Увезти его! - сурово обрезал Ганс. - На этот счет я дам вам совет. Потом, мадам Катрин, это уже будет ваша забота. Я не могу ни последовать за ним, ни оставить его здесь. Это значит рисковать собственной головой и головами всех моих людей... Более того, если я вам помог из-за симпатии к вам и ненависти к дону Мартину, я все же не намерен оставить работу, которую здесь выполняю. Нужно вам сказать, что, как только вы выйдете из города, не рассчитывайте на мою помощь. Мне жаль... но там я не властен!
     Катрин внимательно выслушала короткую речь Ганса. Она даже немного смутилась. Этот человек помог ей, не задумываясь, и как-то подсознательно она уже стала верить, что и дальше он будет ей помогать. Но в ней все-таки оказалось достаточно здравого смысла, чтобы немедленно согласиться с ним: он был совершенно прав, и большего она не могла у него просить. Она с улыбкой протянула ему руку.
     - Вы и так слишком много сделали, мой друг, и за все, чему вы подвергли себя ради незнакомой женщины, я навсегда останусь вам глубоко и искренне благодарной. Будьте спокойны, я всегда умела встречать трудности, которые вставали на моем пути. И я пойду до конца и сейчас.
     - Вы забыли, что я еще нахожусь при вас, - процедил сквозь зубы Жосс небрежным тоном. - Но перейдем же к реальным вещам. Вы сказали, мэтр Ганс, что придумаете способ увезти его из города. Как же это произойдет?
     - В повозке для перевозки камня. Мне предстоит руководить перевозкой камня в Хоспиталь-дель-Реи, рядом с монастырем Лас Хуельгас, в полулье от города. Там нужно произвести некоторый ремонт. Мы выедем, как только откроют городские ворота. Вашего друга спрячем среди Каменных глыб. Охранники не смогут копьями проверить, только ли камни мы везем. В повозку мы запряжем ваших лошадей, а в монастыре я достану вам другую повозку, и вы сможете увезти этого человека, а я тем временем найду себе других лошадей и верну на место мою повозку. Потом вам останется надеяться на милость Божию.
     - Я даже и не мечтала об этом, - просто произнесла Катрин. - Спасибо, мэтр Ганс!
     - Теперь хватит разговаривать. Займемся раненым и подготовим повозку. День вот-вот настанет!
     Все стали действовать молча. Готье, освобожденный от своих лохмотьев, был начисто обмыт, одет в чистую и крепкую деревенскую одежду, слишком для него короткую, ибо ни один из трех мужчин не оказался такого же роста, как он. Рану на голове, которую было очень трудно прочистить из-за засохшей корки из крови и волос, они смазали овечьим жиром. Ему обстригли волосы, побрили, чтобы никто не смог его узнать. Он Давался им в руки как ребенок, время от времени коротко постанывая. С жадностью глотал горячий суп, оставшийся со вчерашнего дня, и вино из кувшина, которое ему предложил Ганс. Жосс с задумчивым видом смотрел, как он пил.
     - Ему нужно дать пить еще и еще, - заметил он. - Если бы он спал в повозке, когда мы будем ехать, это было бы менее опасно. Представьте себе, что охранники у ворот услышат, как он застонет в бреду.
     - Не стоит его раздражать, - сказал Ганс. - У меня есть мак. Я держу его как болеутоляющее, когда кто-нибудь из моих людей поранится во время работы. Я дам ему выпить раздавленных в вине маковых зернышек. Он будет спать как ребенок.
     Когда они закончили все дела, на горизонте протянулась светлая полоса, настало утро. Отовсюду послышались хриплые голоса петухов. Ганс бросил на небо озабоченный взгляд.
     - Теперь подготовим повозку, - сказал он. - Уррака того и гляди спустится со своего чердака.
     И он быстро дал Готье выпить вина с маком, потом, обернув его брезентовой покрышкой, отнес на грубую простую повозку, стоявшую в смежном с домом сарае. С помощью Жосса и Гатто он навалил на повозку глыбы камня так, что нормандец оказался полностью спрятанным, и не было риска, что его там придавит. Они обложили соломой Готье.
     И очень вовремя! Готье только что скрылся в своем импровизированном укрытии, как дом стал просыпаться. Старая Уррака с заспанными глазами летучей мыши с трудом спустилась с приставной лестницы, ведущей на верхний этаж, и начала шаркать стоптанными башмаками между двором и кухней, набирая воду в колодце, нося дрова для очага и раздувая огонь от оставшихся углей, которые она тщательно прикрыла пеплом перед тем, как идти спать. Скоро вода начала бурлить в котле, а старуха в это время резала длинным ножом - такой нож кого угодно мог привести в трепет - толстые ломти черного хлеба, раскладывала их на столе вместе с луком, который она срывала с. увесистой длинной гирлянды, висевшей на опорном столбе. Один за другим, зевая и потягиваясь, каменщики выходили из общей спальни, шли умываться к ведру с холодной водой, потом возвращались за едой. Катрин, зевая и потягиваясь, как и прочие, опять заняла свое место в углу очага - и не без причины. Рассвет был ледяной, и она почувствовала, что замерзла. Что касается Жосса, то он, делая вид, что только что проснулся, вышел и отправился на площадь. Ему хотелось посмотреть, как выглядел новый обитатель клетки при свете дня. Ганс с некоторым беспокойством проследил за ним глазами, но скоро успокоился. Жосс ему подмигнул и щелкнул языком - мол, все в порядке. Тогда Ганс повернулся к рабочим и принялся говорить с ними на их родном языке. Катрин ухватила на лету слово "Лас Хуельгас" и поняла, что смотритель объявил им, что отправляется в знаменитый монастырь. Немцы кивали головами с согласным видом. Никто из них не подал голоса. Один за другим, бегло взглянув в сторону молодой женщины, они вышли навстречу солнцу и, ссутулившись, подставив спину усталости грядущего рабочего дня, направились к месту стройки. Ганс улыбнулся Катрин:
     - Ну, быстро поешьте чего-нибудь и отправимся в дорогу. Городские ворота уже открывают.
     И на самом деле, послышался скрип подземной решетки ворот Санта Мария, ближайших от них, а с площади доносились шум и крики. Ганс обернулся к двери:
     - Где Жосс? - спросил он. - Все еще на площади?
     - Думаю, да...
     - Схожу за ним!
     Машинально, продолжая жевать ломоть хлеба и луковицу, Катрин проследила за ним взглядом. Жосс был недалеко. Его худощавая фигура виднелась в нескольких саженях от дома, он стоял, уперев руки в бока. Казалось, он был заворожен картиной, которая привлекла также внимание Ганса и Катрин. И вот что они увидели: на площадь вихрем влетела кавалькада. Молодая женщина узнала альгвасилов, а среди них - андалузскую лошадь и черные перья на шляпе дона Мартина Гомеса Кальво. Тем временем на площадь прибыл отряд плотников, которые несли брусья, доски, лестницы и молотки. Ими руководил огромный человек в одежде темно-пурпурного цвета.
     - Палач! - совершенно упавшим голосом произнес Ганс. - Dormer wetter! Неужели все это значит, что...
     Он не закончил фразы. То, что происходило перед перепуганными глазами Катрин, было более чем ясно. С дьявольской быстротой плотники принялись строить низкий эшафот, послушные энергичным указаниям палача и щелканьям кнутов трех старших мастеров, появившихся так же неожиданно.
     Это же мавританские рабы! - прошептал Ганс. - Нужно бежать, и немедленно. Посмотрите, что выделывает дон Мартин.
     Катрин повернула голову к алькальду. Да, ей не пришлось долго смотреть на дона Мартина, чтобы понять, чем он был занят. Встав в стременах, он тыкал костлявым пальцем то в небо, то в землю, достаточно ясно изображая то, что не нужно произносить словами - давал приказ спустить клетку.
     В этот момент Жосс повернулся на каблуках и бегом прибежал в дом. Даже губы у него побледнели.
     - Тревога! - бросил он. - Дон Мартин боится, что плохая погода слишком ослабит узника. Он отдал приказ приступить к казни. И, видимо, он торопится!
     Так и было! Новое стадо мавританских рабов в одинаковых желтых тюрбанах появилось на площади, держа в руках поленья и охапки хвороста, предназначавшиеся для костра, на котором должны были сжечь осужденного, предварительно содрав с него заживо кожу.
     Не отвечая, Ганс схватил Катрин и Жосса за руки и стремглав направился к дому. Они бросились к повозке, где Гатто заканчивал запрягать лошадей. Трое заговорщиков живо влезли на повозку. Катрин села рядом с Гансом - тот взялся за поводья, а Жосс уселся сзади, болтая ногами и надвинув колпак на глаза. Он прикидывался беззаботным рабочим, который отправлялся на работу, не задумываясь о прочих обстоятельствах. В руках Ганса щелкнул кнут, и упряжка выехала за дощатый забор, который Гатто закрыл за ними. Повозка направилась к городским воротам Санта Мария.
     Но движение было затруднено. Подготовка к казни выгнала из домов горожан. Они толпились, толкались, стремясь пробраться в первые ряды. Со стуком раскрывались деревянные ставни окон, в них показывались женщины с горящими глазами. Люди лезли на крыши, ставшие скользкими от недавнего дождя и утреннего холода. Жители Бургоса лихорадочно готовились к развлекательному представлению.
     Испуганные глаза Катрин скользнули по эшафоту, где в этот момент палачи ставили стояк в форме креста, увешанный цепями; он высился над почти законченным костром. Потом, подняв глаза вдоль башни, молодая женщина посмотрела на клетку - та медленно спускалась. Клетка уже спустилась больше, чем наполовину. А повозка медленно, слишком медленно пробивалась к воротам.
     - Дорогу! - ревел Ганс, встав на ноги и щелкая кнутом. - Дорогу!
     Но толпа, становясь все гуще, была слишком заинтересована подготовкой к казни, чтобы обращать на него внимание. Его крики встречали не более чем презрительный взгляд. Эти люди предпочитали попасть под копыта лошадей, чем уступить хотя бы дюйм места. Немца охватила ярость.
     - Осторожно! - прорычал он и концом кнута приголубил по плечам нескольких самых непонятливых.
     В тот же миг, дергая изо всех сил за поводья, Ганс вздыбил лошадей, и их ноги оказались в воздухе, создав явную угрозу многим головам вокруг. На сей раз с криком ужаса толпа отпрянула. Ганс устремил лошадей к воротам.
     Увы! В тот же миг клетка коснулась земли, и дону Мартину не пришлось смотреть на нее дважды, чтобы понять, что узника он лишился. Катрин, с тревогой следя за ним, заметила, как его лицо из оливкового превратилось в зеленое. Он спрыгнул с лошади и, вопя, принялся отдавать приказания. Разочарованная толпа взревела, словно море в штормовую погоду. Повозка у