ожа де Монсальви и ее оруженосец были устроены с достаточным почетом. Пойдемте, благородная дама, пока все это будет сделано, мы с вами отужинаем.
     С обходительностью, которой позавидовал бы любой мирской принц, дон Алонсо предложил руку Катрин, чтобы отвести ее к столу. Она покраснела за свой вид, так как разница в ее собственных одеждах, более чем простеньких и достаточно пропыленных, и пурпурной с лазоревой парчой мантии, в которую был облачен архиепископ, слишком бросалась в глаза.
     - Я недостойна сидеть напротив вас, монсеньор, - извинилась она.
     - Когда у человека такие глаза, как у вас, моя дорогая, он всегда достоин занять место даже за императорским столом. Более того, вы найдете здесь подходящую одежду. После стольких лье по нашим мерзким дорогам, вы, я думаю, просто умираете от голода. Вас срочно нужно накормить, - заключил епископ, улыбаясь.
     Катрин тоже улыбнулась ему и согласилась наконец принять протянутую ей руку. Она обрадовалась возможности повернуться спиной к Томасу, пажу, который приводил ее в смущение с той минуты, как появился из-за кресла и вышел на свет. Это был мальчик четырнадцати-пятнадцати лет, чьи черты лица были благородны и правильны. Но в матовой бледности его чела и в худобе его длинной фигуры, одетой в черное, что-то настораживало. А его взгляд казался Катрин до крайности непристойным. У юноши его возраста редко можно было такое встретить. В ледяных голубых глазах под немигающими веками горел фанатичный огонь. Наконец, этот похоронного вида силуэт не вписывался в уютную и роскошную обстановку замка. Проходя с доном Алонсо вдоль узкой галереи из ажурного резного мрамора, которая выходила небольшой двор, она не смогла удержаться от замечания.
     - Позвольте заметить. Ваше Преосвященство, что ваш паж вам не подходит, - сказала она, показывая на блистательный двор, весь в мавританских арках, и на покрытые сиявшими изразцами стены.
     - Да я его и не держу! - вздохнул епископ. - Томас - это мальчик из семьи, принадлежащей старейшему роду, душа непреклонная и жестокая. Он полностью посвятил себя Богу. Я очень боюсь, что он строго судит мой образ жизни и мое окружение. Наука и красота его не интересуют, тогда как именно они для меня - основа жизни. Думаю, он ненавидит мавров больше, чем самого мессира Сатану. Я же ценю их гений.
     - Почему же в таком случае вы взяли его к себе?
     - Его отец - мой старинный друг. Он надеялся, что от меня молодой Томас воспримет более терпимое отношение к религии, чем то, что у него сейчас, но, боюсь, мне не удалось на него повлиять. Он не осмеливается просить меня отпустить его. Между тем мне известно, что он горит желанием уйти в сеговийский монастырь к доминиканцам, и я не стану, конечно, тянуть с тем, чтобы удовлетворить его желание. Он здесь всего три месяца. Когда пройдет шесть, я его отошлю от себя. У него действительно похоронный вид.
     Перед тем как войти в зал, где подавался ужин, Катрин опять заметила черную фигуру пажа, стоявшего посреди двора около повозки и отдававшего приказания целому взводу слуг. Она вздрогнула, вспомнив ледяной взгляд, тяжелый и презрительный, с которым этот мальчик посмотрел на нее.
     - Как же его зовут? - не удержалась от вопроса Катрин.
     - Томас де Торквемада! Его семья из Вальядолида. Но забудьте о нем и пройдем к столу, моя дорогая.

***

     Давно уже Катрин не ела такой вкусной пищи. Видимо, в кладовых архиепископа хранилось много запасов и его повара знали все тонкости западной и некие прелести восточной кухни. Живительные, ароматные вина, которые производились в епископском владении, сопровождали кушанья праздничного стола, составленного из разных рыбных блюд и мяса крупной дичи и закончившегося множеством медовых пирожных. Армия слуг в шелковых красных тюрбанах обслуживала стол, и, когда трапеза подошла к концу, Катрин забыла об усталости.
     - Теперь можно повидаться с Хамзой, - сказал дон Алонсо, вставая.
     Она с поспешностью пошла за ним через огромные и роскошные залы, по длинным и прохладным коридорам и дворам замка до главной башни - донжона. Но обильный ужин, терпкое вино сделали свое дело, и ей трудновато было подниматься по лестнице мощной башни, на самом верху которой дон Алонсо поселил своего драгоценного врача.
     - Хамза изучает также и небесные светила, - признался он Катрин. - Поэтому естественно было поселить его повыше, чтобы он был ближе к звездам.
     И действительно, комната, в которую дон Алонсо вошел вместе с Катрин, выходила прямо в небо. Длинный вырез в потолке открывал темно-синий свод, усеянный звездами. Странные инструменты были разложены на большом сундуке из черного дерева. Но Катрин не остановила на них взгляда. Ее не заинтересовали банки, склянки, реторты, пыльные пергаменты, свертки с травами и варварские инструменты.
     Она видела только одно: длинный мраморный стол, на котором лежал Готье, привязанный крепкими кожаными ремнями. Стоявший около него человек, одетый в белое и с белым тюрбаном на голове, брил ему голову тонким лезвием, которое искрилось от света многих десятков толстых желтых свечей. Запах нагретого воска был тошнотворным, но Катрин интересовал только врач. Она едва приметила Жосса у другого конца стола. У мавра Хамзы был внушительный вид: высокий, крупного телосложения и с такой же шелковистой белой бородой, которой Катрин так часто любовалась, глядя на своего друга Абу-аль-Хайра. В белоснежной одежде и со значительным видом, он походил на пророка. Его руки, двигавшиеся у головы Готье, были невероятно маленькими и тонкими. Их ловкость завораживала.
     Хамза, не оставив своего занятия, поклонился дону Алонсо и молодой женщине, на которую бросил быстрый и безразличный взгляд. Между тем Катрин с беспокойством смотрела на разложенные инструменты, блестевшие около тагана, полного раскаленных углей. А дон Алонсо и Хамза быстро обменялись словами, которые перевел епископ:
     - Болезнь этого человека вызвана раной на голове. Посмотрите сами: вот в этом месте черепная стенка проломлена и давит на мозг.
     Он показал на рану в черепе, теперь вычищенную и хорошо заметную на оголенной и распухшей коже.
     - Так он погиб? - пролепетала Катрин.
     - Хамза ловкий, - улыбаясь, заверил ее дон Алонсо. - Он уже оперировал такие раны.
     - Что же с ним сделают?
     К великому удивлению Катрин, сам врач на почти безупречном французском языке объяснил ей:
     - При помощи вот этого трепана я выпилю черепную коробку вокруг вмятины так, чтобы мне удалось снять эту поврежденную часть наподобие маленькой тюбетейки. Таким образом под ней я увижу травму, которую нанесли мозгу, и, может быть, смогу поставить на место, восстановить в должном виде затронутые кости. Если это не удастся, нужно будет положиться на милость Всемогущего... Но при этом потечет кровь, и эта картина не для женских глаз. Лучше тебе удалиться, - заключил он, быстро взглянув на молодую женщину.
     Катрин оцепенела и сжала кулаки.
     - А если я предпочту остаться?
     - Ты можешь потерять сознание... а мне от этого легче не станет. По мне лучше уходи, - настаивал он мягко, но твердо.
     - Этот человек - мой друг, и ему предстоит вынести ужасную пытку под твоим ножом. Я могла бы тебе помогать...
     - Ты думаешь, он будет мучиться? Смотри, как он хорошо спит!
     Действительно, хоть ремни и удерживали его, Готье спал как ребенок, не шевеля даже мизинцем.
     - Он очнется под ножом!
     - Во сне, которым он заснул, он плевать хотел на нож или на огонь. Он спит не потому, что я дал ему снотворного... а потому, что я приказал ему спать. И не проснется, прежде чем я дам ему приказ проснуться!
     Катрин почувствовала, как волосы у нее встали дыбом. Она взглянула на мавра таким переполненным ужасом взглядом, много раз перекрестившись, что тот не смог удержаться от смеха.
     - Нет, я не демон, которого так боятся христиане. Просто я учился в Бухаре и Самарканде. Тамошние маги умеют использовать могущество, которое можно почерпнуть из человеческой воли. И это они называют магнетизмом. Теперь я начну, уходи.
     Хамза при помощи кожаных ремней укрепил голову раненого. Взяв в ладонь скальпель с блестящим лезвием, быстро надрезал по кругу кожу. Каплями проступила, потом потекла кровь. Катрин побледнела. И дон Алонсо увлек ее к двери.
     - Идите в комнаты, которые предназначены для вас, дочь моя. Томас вас проводит. Вы посмотрите на больного, когда Хамза все закончит.
     Внезапная усталость охватила Катрин. Она почувствовала, что голова стала тяжелой. Очутившись на лестнице донжона, она следовала за пажом, еле переставляя ноги. Томас бесшумно шел впереди, не произнося ни слова. У нее возникло впечатление, что она идет за призраком. Дойдя до низкой двери из резного кипариса, Томас толкнул створку и дал пройти молодой женщине.
     - Вот, - сухо сказал он.
     Она не сразу вошла, остановившись перед молодым человеком.
     - Придите сказать мне, когда... все будет кончено, - с улыбкой попросила она.
     Но взгляд Томаса остался ледяным.
     - Нет, - сказал он. - Я не стану подниматься к мавру. Это вертеп Сатаны и его медицина - святотатство. Церковь запрещает проливать кровь.
     - Ваш хозяин, однако, не противится этому.
     - Мой хозяин?
     Бледные губы молодого Торквемады изогнулись в непередаваемо презрительном выражении.
     - У меня нет другого хозяина, кроме Бога. Скоро я смогу ему служить. Да воздается за милость его! И я забуду это жилище Сатаны!
     Раздраженная торжественным тоном и фанатизмом, довольно странным для такого молодого человека, Катрин, без сомнения, призвала бы его к большему уважению, когда вдруг неожиданно она увидела медленно подходившего монаха в черном одеянии. Его монашеский балахон подвязывала веревка с узлами, охватывая костлявое тело, а седые волосы были подрезаны короной, охватывая на голове широкую бритую часть посередине. В монахе на первый взгляд не было ничего необычного, если бы не черная повязка, наложенная на один глаз. Но по мере того как он подходил, Катрин чувствовала, как холодела кровь, а в голове бешено замелькали мысли. Внезапно из горла Катрин вырвался испуганный крик, и на глазах изумленного Томаса она устремилась к себе в комнату и с силой хлопнула дверью, притянув ее к себе со всей силы, в то время как другой рукой она схватилась за шею, стараясь содрать с нее воротник, который вдруг стал ее душить. Под выбритой тонзурой и черной повязкой монаха, который, выйдя из темной части галереи, подходил к ней, она увидела лицо Гарэна де Брази...

***

     Катрин думала, что вот-вот сойдет с ума. Все исчезло: время, день, место. Перед ней внезапна возник образ, доводивший ее до безумия. Она забыла, стерла из своей памяти кошмары прошлого.
     Ноги подкосились, и она рухнула на пол у двери, обхватив голову обеими руками. Прошлое возникло из темных глубин, горькое, как разлившаяся желчь. Вот она увидела Гарэна в тюрьме, в цепях, с колодками на ногах. Она вновь услышала, как он умолял дать ему яду, который позволил бы избежать унижения, не видеть, как его с позором потащат на казнь. Она слышала также голос Абу-аль-Хайра, шептавшего, отдавая ей смертельное вино: "Он заснет... и не проснется!" Потом она увидела саму себя на следующий день: серое дождливое утро, она смотрит на улицу, прижавшись к стеклу. Образы возникали очень быстро и четко, как линии под резцом: озлобленная толпа, большие лошади грязно-белого цвета, запряженные в позорную решетку, лужи серой воды и красная атлетическая фигура палача, несшего на плече голое тело неподвижного человека. "Он мертвый!" - сказала тогда Сара. И как же было, хотя бы на миг, усомниться в этом? Катрин словно снова все видела перед собой; на красных плитах этой странной комнаты большую белую куклу - труп, да еще отвердевший так, что сомневаться не приходилось. Конечно, это был труп Гарэна, она же видела, как его повесили на позорной решетке и как он ужасно трясся на неровной мостовой. Тогда... кто же тот, только что явившийся ей в галерее, тот, у кого было лицо Гарэна, его черная повязка? Разве могло статься, что казначей Бургундии не умер, смог каким-то невероятным чудом избежать своей участи? Нет же! Это было невозможно! Даже если Абу-аль-Хайр дал ему только сильное снотворное вместо яда, ведь от этого тело осужденного не избежало виселицы. Мертвый или живой, Гарэн был все-таки повешен. Сара, Эрменгарда, да весь город Дижон его видел... кроме самок Катрин. Неужели она так растерялась, что стала сомневаться в себе, своих собственных ощущениях? Действительно ли тело Гарэна она видела, когда его увозили к месту казни? В тот день она была в таком смятении! Может быть, залитые слезами глаза обманули? Но тогда зачем же друзья, все окружавшие ее люди лгали, если заметили что-то подозрительное? Неужели видимость была настолько правдоподобной, что весь город обманулся?
     Мысль, жестокая как клинок, пронзила ее. Гарэн жив, если это был он, если именно его она заметила только что в облачении монаха. Тогда ее замужество с Арно превращалось в ничто, ее обвинят в том, что у нее два мужа, а Мишель, ее малыш Мишель, окажется бастардом!
     Собрав все свое мужество и волю, она отбросила ужасную мысль. Нет, она этого не хотела. Это невозможно. О Господи, судьба не могла уготовить такого! Она только страдала, живя с Гарэном. Он дал ей пышную и роскошную, но унизительную жизнь, возврата к которой не было.
     - Я схожу с ума! - произнесла она громко. Но тут с нее спала пелена безумия. И немедленно вернулась подвижность. Катрин встала. Ей захотелось бежать, сейчас же уйти из этого замка, в котором бродили тени, опять очутиться на выжженной солнцем дороге, ведущей ее к Арно. Живой или мертвый, человек или бесплотный призрак, Гарэн не может войти в ее жизнь. Он умер, и пусть остается мертвым и впредь. И чтобы, паче чаяния, ее здесь не узнали, нужно отсюда бежать. Она обернулась к двери, захотела ее открыть.
     - Мадам! - произнес за ее спиной женский голос.
     Она стремительно обернулась назад. В глубине комнаты, у окна, украшенного колонками, две молодые служанки, стоя на коленях перед раскрытым и доверху полным большим сундуком, вынимали из него блестящие, переливающиеся шелка и бросали их на красные плиты пола. В панике и в смятении Катрин даже не заметила их, ворвавшись в комнату. Она протерла глаза и возвратилась к действительности. Нет... бежать было невозможно. А Готье? Ее друг Готье... Она же не может его оставить! Рыдание сдавило ей горло и вырвалось наружу слабым стоном. Неужели она так и останется узницей своего собственного сердца, тех пут, которые она сама же создавала вокруг него, привязываясь то к одним, то к другим людям?
     Смущенная тем, что ее застали в момент слабости и смятения, она машинально ответила на робкие улыбки служанок, предлагавших на выбор золотую или серебряную парчу, гладкий или цветистый атлас или нежный бархат - все это были платья скончавшейся сестры архиепископа. Обе девушки подошли и, взяв ее за руку, подвели к низкому табурету, усадили, потом без уговоров принялись раздевать. Катрин, не возражая, отдалась воле их рук, думая о другом, без всякого труда вновь обретая привычки прежней жизни, когда долгими часами она предавалась заботам слуг, которыми руководила Сара.
     Вспомнив о ней, Катрин поняла всю глубину своего одиночества. Чего бы она только не отдала, чтобы в этот вечер Сара оказалась рядом! Интересно знать, как стала бы действовать цыганка, попадись ей на глаза сводящий с ума призрак? Такой вопрос задавала себе Катрин, и ответ пришел:
     Сара не медля бросилась бы вслед призраку, она бы побежала за ним и заставила бы его нарушить молчание. Она бы вырвала правду.
     - Я тоже, - сказала задумчивым голосом Катрин, - я тоже должна все знать.
     Это же было очевидно! Если она не проникнет в глубину этой тайны, ей больше не видать ни сна, ни покоя. Сейчас этот монах, углубившись в чтение, даже не заметил ее. А нужно, чтобы он увидел ее при ярком свете. Его реакция что-нибудь да скажет. Потом...
     Катрин запретила себе думать, что будет потом. Но заранее знала, что и потом будет готова на борьбу. Ничто и никто, даже дух, вернувшийся из царства мертвых, не отвернет ее от Арно. Пусть Гарэн остается мертвым, чтобы ее любовь могла жить. Впрочем, даже если ему удалось избежать смерти, он, безусловно, не собирался возвращаться к прежней жизни, ведь не зря на нем было монашеское облачение и не зря он жил, глубоко затаившись, в кастильской крепости. Он стал монахом, он отдал себя Богу, связал себя с ним так же тесно, как Катрин была связана со своим мужем. А Бог не отпускает своей добычи. Но, несмотря ни на что, ей хотелось все знать.
     Прохладный ночной воздух, вливавшийся в открытое окно, заставил ее вздрогнуть. Молоденькие служанки вымыли ее, а она даже этого не заметила, и теперь натирали кожу тонко пахнущим маслом какого-то растения и редкими эссенциями. Наугад она показала первое попавшееся платье из тех, что громоздились вокруг. Целый поток солнечно-желтого шелка пролился ей через голову и пал к ногам бесчисленными и тяжелыми складками, но на сердце у нее было слишком тревожно, чтобы она почувствовала ласковое прикосновение ткани. Она обожала пышные платья, чудесные ткани, но все это было так давно! Для чего нужны ей туалеты, если их все равно не увидит любимый человек?
     Там, в глубине большой комнаты, служанки откинули вышитый полог высокой кровати из черного дерева, инкрустированного слоновой костью, приготовили одеяло, но она сделала им знак, что не собирается еще ложиться. Она не смогла бы заснуть. Катрин, неся за собой шуршавший шелк платья, энергично направилась к двери, открыла ее. На пороге стоял Жосс... От удивления, которое он испытал, увидев ее в таком наряде, у него округлились глаза, но затем последовала улыбка.
     - Все, - заявил он. - Рабы мавра отнесли нашего раненого в кровать. Хотите на него посмотреть, перед тем как лечь спать?
     Она показала жестом, что да, закрыла за собой дверь и, подав руку Жоссу, прошла в длинную галерею, в которой совсем недавно бродил призрак. Галерею освещали факелы. Катрин шла быстрым шагом, прямо держа голову, устремив взгляд вперед, и Жосс, идя рядом, наблюдал за ней. Наконец он спросил:
     У вас появилась какая-то забота, мадам Катрин?
     Скорее это было утверждение, а не вопрос.
     - Я переживаю за Готье, это же ясно!
     - Нет! Когда вы уходили из башни, у вас не было такого сраженного лица, такого затравленного взгляда. С вами что-то случилось. Что?
     - Мне нужно было бы знать, что у вас глаза видят даже глубокой ночью, - произнесла она с вымученной улыбкой.
     И сразу же приняла решение. Жосс был умен, гибок, ловок и находчив. Если он полностью не мог заменить Сару, то, по крайней мере, Катрин знала, что ему можно доверять.
     - Правда! - призналась она. - Я недавно встретила человека, который поразил мое воображение. Вот в этой самой галерее я заметила монаха. Он высокий, худой, с седыми волосами, у него лицо как из камня, а глаз перевязан черной повязкой. Я хотела бы знать, кто этот монах. Он... Он самым ужасным образом похож на человека, которого я близко знала и которого считала мертвым.
     Опять Жосс улыбнулся.
     - Узнаю. Провожу вас до комнаты Готье и пойду на разведку.
     Он довел ее к двери комнаты, располагавшейся в главной башне, но гораздо ниже обители мавра. Потом быстро исчез за поворотом лестницы - словно его ветром сдуло. Катрин тихо вошла.
     Значительно меньшая по размерам, чем ее собственная, эта комната была обставлена скупо: кровать, которая едва выдерживала огромное тело нормандца, и два табурета. Катрин на цыпочках прошла вперед. Готье лежал на спине с большой повязкой на выбритой голове и мирно спал в мерцавшем свете свечи, поставленной на один из табуретов. Лицо его было спокойно, расслабленно, но он показался Катрин неестественно красным. Она подумала, что у него жар, и наклонилась, чтобы взять его за руку, лежавшую на простыне. Но из-за занавесок вышел Хамза, приложив палец к губам.
     - Я дал ему сильное снотворное, пусть себе спит, -